Железная хватка - Чарльз Портис

У папы в кошеле в aккурат под двести пятьдесят долларов лежало — я не без причины это знала, по­тому что вела папе бухгалтерские книги. У мамы с цифирью никогда не получалось, она и слово «кот> вряд ли б написала. Я не хвалюсь талантами в этом направлении, нет. Цифры да буквы — еще не все. Меня, как Марфу[11], вечно будоражили и тревожили дневные заботы, а вот у мамы моей сердце было безмятежное и любящее. Она была как Мария и сама себе выбрала «эту добрую планиду». А два ку­ска золота, которые у папы спрятаны были в одеж­де, на свадьбу им подарил мой дедушка Спёрлинг в Монтерее, Калифорния.

Ведать в то утро папа неведал, что не судьба ему больше будет ни увидеть нас, ни обнять, да и не услышит он боле никогда жаворонков с лугов округа Йелл, что заливаются радостным гимном весне.

Весть нас как громом поразила. Там вот как бы­ло дело. Папа с Томом Чейни приехали в Форт-Смит и сняли себе жилье в меблированных комна­тах «Монарх». Зашли к Стоунхиллу на конюшню, лошадок осмотрели. Выяснилось, что ни кобылки во всей партии нет, ни, вообще-то, жеребчика. Техасские пастухи по какому-то одному им ведомому резону только на меринах ездили, а, сами понимае­те, эти животные к разведению непригодны. Но папу было не смутить. Раз решил себе лошадок раздобыть, стало быть, назавтра купил их четверку ровно за сотню долларов — сбил Стоунхиллу цену со ста сорока. Выгодная покупка вышла.

Выезжать собирались наутро. А ввечеру Том Чейни отправился в салун и ввязался в карты иг­рать с какой-то «швалью» себе сродни — и всю по­лучку-то свою и проиграл. И потерю не по-мужски принял, а ушел в съемную комнату и стал там дуть­ся, как опоссум. У него бутылка виски была при себе, и он ее всю выхлестал. Папа ж тем временем сидел в зале, с какими-то разъездными торговцами беседовал. Ну, долго ли, коротко ли, выходит Чей­ни из комнаты со своей винтовкой. Говорит, обжу­лили его, и сходит-ка он обратно в салун да свое вытребует. А папа отвечает: мол, если его обжули­ли, лучше всего идти к законникам. Чейни же та­кого и слышать не желал. Папа за ним на улицу вышел и говорит: давай ружье, негоже в таком состоянии ссору затевать с винтовкой в руках. Пис­толета у папы тогда при себе не было.

И Том Чейни ружье свое поднял и застрелил папу прямо в лоб, на месте убил. Никакого повода ему больше никто не давал, и я это рассказываю, как мне излагал старший шериф округа Себастиан. Кое-кто скажет: ну а чего Фрэнк Росс вмешивал­ся? И я таким кое-кому отвечу: он недомерку это­му, черту, добрую услугу хотел оказать. Чейни у него арендовал, и папа был за него в ответе. Сто­рож брату своему, можно сказать. Я вам ответила?

А торговцы эти бродячие нет, не высыпали нару­жу, не скрутили Чейни, не пристрелили его на ме­сте, а разбежались, как цыплята, Чейни же у папы, не остывшего еще, кошель забрал, пояс брючный раздербанил и золото взял тоже. Не могу вам ска­зать, откуда про эти куски ведал. Покончив с воров­ством своим, добежал до конца улицы и ночному сторожу конюшни свирепо двинул в зубы прикла­дом винтовки, у того аж дух вон. Надел на папину лошадку Джуди узду и ускакал без седла. И тьма поглотила его. А мог бы и не спешить — лошадь оседлать, ну или шестерку мулов впрячь в конкордский дилижанс да трубочку выкурить; никто в этом городишке за ним в погоню не бросился. Торгашей заезжих он за мужчин, видите ли, принял. На воре-то и шапка горит, знамо дело.

        Адвокат Дэггетт той по­рой отправился в Хелену улаживать какое-то па­роходное дело, поэтому в Форт-Смит за папиным телом поехали на поезде мы с Ярнеллом. Я взяла долларов сто расходных денег, сама себе выписала удостоверение личности, сама поставила подпись адвоката Дэггетта, и мама его тоже подписала. Она от таких вестей совсем слегла.

В пассажирских вагонах мест не было. По той причине, что в Федеральном суде в Форт-Смите вешали сразу троих и посмотреть на это стекались люди аж из Восточного Техаса и Северной Луизианы. Как на экскурсию ехали. Мы попали в ва­гон для цветных, и Ярнелл расчистил нам место для сундука, чтоб сидеть.

Проходя, кондуктор сказал:

— Убирай сундук из прохода, негритос!

А я ему ответила так:

— Сундук мы уберем, вот только злобиться так ни к чему.

Он на это ничего не сказал — только пошел дальше билеты проверять. Заметил, что я привлек­ла внимание всех темнокожих, какой он мелочный.

Всю дорогу мы простояли, но я молодая была, это ничего. А но пути хорошенько пообедали ребрышками — Ярнелл в мешке прихватил.

Я заметила: дома в Форт-Смите пронумерован­ные, только в сравнении с Литл-Роком все равно никакой это не город. И тогда я считала, и теперь, что этот Форт-Смит должен не в Арканзасе быть, а в Оклахоме, хотя, конечно, через реку от него никакая не Оклахома была, а Индейские земли. У них в Форт-Смите есть такая широкая улица, называется Гарнизонный проспект, совсем как где-нибудь на Дальнем Западе. Дома из булыжника сложены, а все окна помыть не помешает. Я знаю, в Форт-Смите живет много приличных людей, и у них самый современный в стране водопровод, но, по мне, все равно не арканзасский это город.

В конторе у шерифа сидел тюремщик — он ска­зал, что нам надо с городской полицией беседовать насчет обстоятельств папиной смерти или со стар­шим шерифом. А шериф ушел на казнь. У гробов­щика закрыто. На двери висит записка, что откро­ется после казни. Мы пошли в «Монарх», но и там никого не было, одна бедная старуха с бельмами на глазах. Сказала, что все ушли смотреть казнь, только она осталась. Но к папиным пожиткам нас не пустила. В городском участке мы нашли двух полицейских, только они дрались друг с другом на кулаках, у них ничего не спросишь.

Ярнеллу тоже хотелось посмотреть казнь, но он меня туда вести боялся, а потому сказал, что мы сейчас вернемся к шерифу и там всех подождем. Меня на висельников глазеть не особо тянуло, но я же вижу, что ему хочется, поэтому говорю: нет, пойдем на казнь, но маме я про это не скажу. Он вот чего беспокоился.

Федеральный суд стоял у реки на косогоре, а большую виселицу поставили рядом. Поглазеть на представление собралась тысяча, а то и больше че­ловек и пятьдесят-шестьдесят собак. По-моему, год или два спустя там все стеной огородили, и контора судебного иcпoлнитeля[12] выдавала туда пропуска, но тогда вход еще был свободный. В толпе ходил маль­чишка-горлопан, продавал жареный арахис и сли­вочную помадку. Другой торговал «горячими тамале» из ведерка. Это такая трубочка из кукурузной муки, а в ней острое мясо, так в Старой Мексике едят. Ничего, вкусные. Я таких раньше не ела.

Когда мы туда пришли, с формальностями уже, считайте, покончили. На помосте стояли индеец и два белых, руки за спиной связаны, а над головами болтаются три петли. На всех новые синие штаны и фланелевые рубашки, застегнуты под горло. Пала­чом был худой бородатый дядька, его звали Джордж Мейлдон[13]. У него на поясе висели два длинных пис­толета. Он был из янки, говорили, что ни в какую не повесит человека, если он состоит в ВАР[14]. Исполнитель зачитал приговоры, но голос у него был тихий, и мы ничего не разобрали. Протолкнулись поближе.