Дедушко Павлин - Павел Кренев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— От уже благодать-то, Павлушко,— шепчет он умиленно.— Эк расфорсилась тишинка.
Воздух напоен запахами выброшенных морем на берег водорослей, ракушек, звезд, солью и горечью воды — запахами моря. Дедушко вдыхает его глубоко, как затяжки любимых им цигарок. Вдруг я слышу, как он всхлипывает.
— Ты чево это, дедушко?
— Помирать надо скоро, Павлушко, а мне рано вроде, не нагляделся ишшо.
Такого дедушко еще не говорил, и мне становится немного жутковато. Как могу я успокаиваю его, но дедушко Павлин все плачет и вытирает лицо рукавом. Потом он гладит мои волосы скрюченной своей ладонью и приговаривает:
— От красотишша-а!..
На подходе к дому дедушко наконец становится прежним и подмигивает мне заговорщически:
— Ты, Пашко, в разведку хаживал?
— Хаживал,— отвечаю.
— Тогда слушай боево поручение: выяснить надо настроенье Анисьи Петровны. А то как бы нам с тобой по костылям не схлопотать.
Я вытягиваюсь в струнку: «Есть выяснить настроение!» Боевая задача мне по душе. Дедушко прячется за поветью, а я смело поднимаюсь по крыльцу, стучу, как подобает, в дверь и захожу в избу. Анисья Петровна греет самовар.
— Здравствуйте,— говорю и как ни в чем не бывало интересуюсь:— А где дедушко-то?
— Леший унес куды-то, к Митрохе вроде,— отвечает она сердито.— Третий раз самовар калю. Ну придет, дак...
— Да нету его у Митрохи,— подливаю я масла в огонь.— Может, в другом месте где сидит.
— Как эт не у Митрохи? К ему, сказал...— начинает беспокоиться Анисья Петровна и садится на стул. Глаза ее растревожились. — Быват, уж лежит где-нибудь, да! Не молодой уж. Вот беда-то, беда-то!— начинает всплескивать она руками.
— Ну ладно,— говорю я важно,— пойду сейчас искать. Может, и найду где.
— Сходи уж, батюшко, подсоби... Я-то тоже чичас обряжусь да пойду. Не пропал ли дедко-то?
Под ее оханье я выхожу на крыльцо и окликаю дедушку. «Обстановка нормальная»,— докладываю ему. Анисья Петровна встречает нас восторженно, хохочет и радостно ругает:
— Вот лиходеи! Старой да малой. Омманули бабку!
Потом мы втроем пьем чай с творожными шаньгами, и дедушко, причмокивая и фыркая, возбужденно рассказывает снова, как он «уел» молодежь на «госьбе».
— Петь, понимаешь ты, не хотят! Расселись!
Когда я собираюсь домой и прощаюсь со стариками, и дедушко Павлин напутствует:
— Ежели батько за ремень возьмется, скажи, что у меня был.
Я обещаю так и сделать и выскакиваю опять в немного пасмурный и свежий летний вечер.
Как я хотел стать знаменитым
Дедушко Павлин называет меня теперь своим крестным отцом. Называет, конечно, больше в шутку, но мне это страшно нравится, тем более что сам дедушко уверяет, что имя это я вполне заслужил. Он даже говорит, что, будь его воля, он бы обязательно меня наградил медалью или же Почетной грамотой. Я бы и сам не против, но дедушко Павлин просто дедушка, а никакой не начальник, даже не председатель сельсовета, поэтому награждение меня ни грамотой, ни медалью не состоялось. Жаль. Зато как компенсацию за это я получил право называться крестным дедушки Павлина, и мой друг Колька Гуляев завидует мне до крайности.
Получилось все из-за младшей сестры дедушки Павлина, тетки Анны. Выйдя на пенсию, она вознамерилась вдруг заниматься рыбалкой и увлеклась этим, видно, очень сильно. То и дело видал я ее с удочкой на Белой реке, что течет рядом с деревней. Бабы и мужики над ней посмеивались, да и сам Павлин Иванович тоже, но она чуть не каждый вечер шла домой через главную улицу поселка и гордо несла на кукане десяток-другой тощих ершей и окуньков. Обликом и осанкой напоминала она в такие минуты укротительницу самых кровожадных хищных зверей. В конце концов блюда из ершей, видимо, надоели мужу тетки Анны — старому усатому деревенскому фельдшеру, но больше у нее ничего не клевало, да и не водилось другой рыбы в мелководной Белой реке. Вот тогда-то и обратился ко мне Павлин Иванович.
— Сестра-то моя совсем ошалела на старости лет,— посетовал он.— Пристала: подъязков, грит, хочу поудить. От ядрена корень! Ты уж отвел бы ее куда-нибудь. Лешой с ей-то!
Забот у меня, конечно, хватало и без тетки Анны, да и, откровенно говоря, не было желания с ней валандаться, но ведь сам дедушко попросил, и я сказал:
— Хорошо, пускай собирается.
Тетка Анна примчалась на другое же утро с самого ранья. Выспаться не дала... В руке кривое удилище из длинной березовой вицы, глаза горят. Я, как и подобает многоопытному рыбаку, со скептическим, даже чуть презрительным посвистыванием проверил ее снасти, указал, что крючок слишком мал, что удилище не выдержит настоящей рыбы и что вообще надо накопать еще червей (пусть знает, что приходить в такую рань к порядочному человеку бестактно). И тетка Анна, охая над собственной непредусмотрительностью, помчалась устранять указанные недостатки. Я же тем временем понежился еще в постели и только съел завтрак, как увидел в окошко тетку Анну. Что? Она уже все сделала? Я выскочил на крыльцо. Удилище было заменено, оно лежало на изгороди, длинное, легкое и, как видно, прочное.
— А червей накопала, тетка Аня?
Она открыла банку. Там кишел целый клубок навозников. «Вот дает бабуся!»— подумал я восхищенно и уже тогда заторопился тоже.
Путь на Верхнюю реку, куда мы направились, был в общем-то недлинный: километра четыре через лес, до Сенного озера. Из него и вытекает река. Там, на ровных сенокосьях, вода тихая, глубокая, с травянистыми омутами. Подъязок водится в тех краях и в ведрую погоду клюет исправно.
Только вышли из поселка и перед заходом в лес поднялись на угор, я сглупил — похвастал тетке Анне, что недели две назад выудил на Верхней реке аж семнадцать штук!
— Во подъязины были! — отмерил на торце удилища невероятные размеры тех рыбин.
Тетка Анна, не шибко-то избалованная дарами Белой реки с ее ершами, приняла мой рассказ, конечно, на веру и раскочегарила по лесу так, что я чуть от нее не отстал. Откуда и прыть-то такая взялась! Однако, как прибыли на место, я взял опять бразды правления в свои руки и уже командовал теткой Анной как учитель. Показал ей, как поприманистее, жирнее делать наживку, как осторожно надо подходить к омутку и заранее выбирать удобное место, чтобы не было сверху сучьев: на них обычно не обращаешь внимания, а как клюнет, рванешь удилище, а оно и застревает. Рыба на леске повисит-повисит, пока «ширишься»,— обязательно сползет.
— Вот тогда, тетя, прыгай за им в речку-то, имай,— предупредил я тетку Анну.
Она слушала меня вроде внимательно, а сама аж зубами стукала от нетерпения. Умора!
С погодой нам повезло. Стояло безветренное, тихое, чуть сыроватое и теплое утро. Клев должен быть хорошим. От речки доносились чавкающие звуки. Там погуливали в водорослях и хватали садящуюся на воду мошкару подъязки. От каждого всплеска тетка Анна вздрагивала.
Вот и первые забросы. Я чуть не упал от изумления и — что там говорить! — зависти, когда моя подопечная уже через пару минут выволокла подъязка. Он запрыгал на траве, красноплавниковый, серебряный и ядреный. Тетка Анна бросилась его хватать, потом, видно, поскользнулась и упала на рыбу животом. Надо бы посмеяться, да мне-то не до смеха. Я-то, опытный, «стреляный» рыбак, ничего не поймал!
Через полчаса рыбалки мы подошли к старой осине, упавшей поперек реки. Тут обычно рыбаки переходят на другой берег, потому что дальше идут сплошняком кусты и удить невозможно. Радостный, что не ударил в грязь лицом (в сумке, висевшей на боку, стучали упругими хвостами три подъязка — не меньше, чем у тетки Анны), я привычно перебежал по осине на другой берег. Тетка Анна шла сзади, но я в азарте рыбалки не обратил внимания на нее — велико ли дело перебежать речку. Стал уже красться к кусту, за которым прятался уютный омуток, когда услышал сзади короткое «Ох!» и громоподобный всплеск... Оглянувшись, увидел лишь руки тетки Анны, торчащие из реки, да еще уплывающее от нее удилище...
В одну секунду взбежал я снова на осину и прыгнул вниз. И вот тут началась борьба с теткой Анной. Оказалось, что она совсем не умела плавать, и, вместо того чтобы помогать мне вытаскивать себя из воды, обхватила вдруг меня за плечи, прижала к себе и всей тяжестью грузного своего тела потянула ко дну. Я увидел лишь ее широко раскрытые от неожиданного купания и страха, ничего не видящие глаза. Хорошо еще, что успел глотнуть немного воздуха и, достав ногами дно, сильно от него оттолкнулся. Тетка Анна оторвалась от меня на несколько мгновений, но, как только мы вынырнули, вновь на меня бросилась и стала хватать за одежду цепкими пальцами, при этом кричала что-то бессвязное и страшное.
Я понимал, что, если она уцепится, мы вновь пойдем ко дну, и я отбивался от ее рук всеми силами. Мне тоже стало страшно и захотелось бросить тетку и выбраться на берег, который был совсем рядом. Но бросать было нельзя, невозможно... и я боролся с руками тетки Анны, которые хотели утянуть меня на дно, и кричал ей что-то ругательное...