Сойка-пересмешница - Сьюзен Коллинз

Этот неожиданный энтузиазм истолковали как проявление доброты. Но мужчина по имени Далтон, пешком сбежавший из Десятого Дистрикта в Тринадцатый несколько лет назад, раскрыл мне настоящий мотив: — Они нуждаются в тебе. Во мне. Они нуждаются во всех нас. Не так давно у них прошла какая-то эпидемия оспы и убила множество людей, а ещё большее количество оставила бесплодными. Новый скот для разведения. Вот кем они нас видят.

Ещё в Десятом он работал на одном из коровьих ранчо, сохраняя генетическую разнородность стада посредством имплантации замороженных коровьих эмбрионов. Скорее всего, насчет Тринадцатого он абсолютно прав: не кажется, что вокруг полно детишек. Ну и что? Нас не водили за ручку, а учили работать, дети продолжали учиться. Тем, кто был старше четырнадцати, присваивали начальный военный ранг и почтительно величали "Солдатом". Каждому беженцу власти Тринадцатого автоматически присваивали гражданство.

И все же, я их ненавижу. Но сейчас, разумеется, я ненавижу почти всех. И себя — больше, чем кого-либо.

Поверхность под ногами становится жестче, и под ковром из пепла я ощущаю каменную брусчатку центральной площади. Там, где раньше находились магазины, осталась лишь мелкая кучка мусора. Куча почерневших обломков заменила собой Дом Правосудия. Я шагаю туда, где предположительно находилась пекарня, принадлежавшая семье Пита. На ее месте не осталось ничего, кроме глыбы расплавленной пожаром печи. Ни родители Пита, ни оба его старших брата, никто не добрался до Тринадцатого. Менее десятка хорошо обеспеченных людей смогли убежать от огня. В любом случае, у Пита нет ни единой причины желать возвращения домой. Кроме меня…

Я отхожу от пекарни и спотыкаюсь обо что-то, теряю равновесие и усаживаюсь на кусок раскаленного солнцем металла. Гадаю, что же это может быть, потом вспоминаю последние нововведения Треда касательно этой площади. Плахи, столбы для порки, а это — остатки виселицы.

Плохо. Это плохо. Это окунает в водоворот картинок, которые терзают меня как спящую, так и бодрствующую. Пита подвергают пыткам — топят, жгут, мучают, бьют электрическим током, наносят тяжкие увечья, избивают — так Капитолий пытается заполучить информацию о восстании, о котором он не имеет понятия. Я плотно закрываю глаза и стараюсь добраться до него через сотни и сотни миль, чтобы передать свои мысли в его сознание, дать ему знать: он не один. Но это так. И я не могу ему помочь.

Бегу. Прочь от площади к единственному месту, не уничтоженному огнем. Я перешагиваю через обломки дома мэра, в котором жила моя подруга Мадж. Ни звука от нее или ее семьи. Их отвезли в Капитолий из-за положения ее отца или оставили в огне? Пепел кружится вокруг меня, и я подношу подол рубашки ко рту. Без разницы, что я вдыхаю, но без этого я могу задохнуться.

Трава выжжена, и серый снег падает здесь точно так же, как и везде, но двенадцать прекрасных домов Деревни Победителей уцелели. Я залетаю в дом, в котором жила весь прошлый год, со стуком захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Место кажется нетронутым. Чистым. Подозрительно тихим.

Зачем я вернулась в Двенадцатый? Как этот визит поможет мне ответить на вопрос, от которого я не могу уйти?

— Что мне делать? — шепчу я стенам.

Потому что на самом деле не знаю.

Люди продолжали говорить со мной, говорить, говорить, говорить. Плутарх Хэвенсби. Его помощница Фальвия Кардью. И прочие разные лидеры Дистрикта. Военные чиновники. Но не Альма Койн, президент Тринадцатого, она лишь наблюдает. Ей около пятидесяти лет, у нее седые волосы, плотной пеленой спадающие на плечи. Я несколько очарована ее волосами, потому что они настолько аккуратны, без единого изъяна, спутанного клочка, даже без посеченных кончиков. Глаза у нее серые, но не такие, как у людей из Шлака. Они очень мутные, будто из них высосали весь цвет. Цвет грязного снега, о таянии которого ты мечтаешь.

Чего они хотят от меня — чтобы я приняла на себя роль, которую они для меня подготовили. Символ восстания. Сойка-пересмешница. Того, что я сделала в прошлом — бросила вызов Капитолию на Играх, подкинув тем самым вдохновляющую идею — было недостаточно. Теперь я должна стать реальным лидером, лицом, голосом, воплощением революции. Человеком, на которого Дистрикты — большинство из которых в открытую находятся в состоянии войны с Капитолием — могут возлагать надежды, прокладывая путь к победе.

И мне не придется делать это в одиночку. У них собрана целая команда людей, которые будут делать мне макияж, подбирать одежду, писать речи, организовывать мои выступления — как будто я уже где-то это слышала — и все, что мне остается делать — играть свою роль.

Иногда я прислушиваюсь к ним, а иногда просто смотрю на идеальную линию волос Койн и пытаюсь понять, парик это или нет. В конце концов, я покидаю комнату, потому что голова начинает болеть, или подходит время для еды, или мне кажется, что если я не выберусь наружу, то начну кричать. Я не утруждаюсь тем, чтобы что-нибудь сказать. Я просто встаю и выхожу.

Вчера вечером, когда за мной закрывали дверь, я слышала, как Койн сказала: — Я говорила тебе, что, в первую очередь, мы должны спасти мальчика.

Имея в виду Пита. Я не могла не согласиться. Он был бы превосходным оратором.

А кого они вытащили с арены вместо него? Меня, не желающую сотрудничать. Бити, старшего изобретателя из Третьего, которого я редко вижу, потому что в ту минуту, как только он смог выпрямить спину, его сразу же потащили разрабатывать оружие. Буквально, они отвезли его больничную койку в какое-то суперсекретное место, и теперь он лишь изредка появляется на кормежке. Он очень умный и может очень помочь делу, но совсем не горит желанием. Потом, Дельф Одейр, секс-символ из рыболовного дистрикта, который сохранил Питу жизнь на арене, когда я не смогла. Они хотят превратить в лидера мятежников и Дельфа, но сперва им придется заставить его находиться в сознании более чем пять минут. Даже когда он отдает себе отчет, ему нужно повторить одно и то же раза по три, чтобы информация дошла до его мозга. Врачи говорят, это из-за удара током, который он получил на арене, но я знаю, что все более сложно. Я знаю, что Дельф не может сосредоточиться ни на чем в Тринадцатом, потому что он усердно пытается увидеть, что же происходит в Капитолии с Энни, сумасшедшей девушкой из его Дистрикта — единственным человеком на планете, которого он любит.

Несмотря на серьезные сомнения, мне нужно было простить Дельфа за его роль в заговоре, из-за которого я оказалась тут. По крайней мере, он имеет представление, через что я прохожу. А быть рядом с кем-либо, кто так много рыдает — отнимает слишком большое количество энергии.

Я двигаюсь по лестнице охотничьей походкой, нет желания издавать какой-нибудь шум. Я подбираю несколько памятных вещиц: фотография моих родителей в день их свадьбы, голубая резинка для волос Прим, семейная книга по лекарственным и съедобным растениям. Падая, книга открывается на странице с желтыми цветами, и я быстро ее закрываю, потому что их нарисовала кисть Пита.

Что я собираюсь делать?

И есть ли смысл вообще чего-нибудь предпринимать? Моя мать, моя сестра и семья Гейла, наконец, в безопасности. Что касается остальных жителей Двенадцатого — они либо погибли, что необратимо, либо находятся в безопасности в Тринадцатом. И в остальных дистриктах тоже есть мятежники.

Разумеется, я ненавижу Капитолий, но так же не уверена, что мое пребывание Сойкой-пересмешницей обеспечит преимущество тем, кто пытается сравнять его с землей. Как я могу помочь дистриктам, когда каждый раз, стоит мне сделать движение, результатом являются страдания и гибель людей? Пожилой мужчина из Дистрикта-11, застреленный за свист в знак одобрения. Принятие репрессивных мер в Двенадцатом после моего вмешательства в порку Гейла. Моего стилиста, Цинну, утащили из Стартового комплекса, окровавленного и без сознания, ещё до начала Игр. Источники Плутарха уверены, что его убили во время допроса. Драгоценный, загадочный, любимый Цинна умер по моей вине. Я отгоняю эту мысль, потому что думать об этом, не теряя полностью свой хрупкий контроль над ситуацией, невыносимо болезненно.

Что я собираюсь делать?

Стать Сойкой-пересмешницей… может ли все хорошее, сотворенное мной, перевесить причиненный вред? Кому я могу верить в ответе на этот вопрос? Конечно, не этой команде Тринадцатого. Я клянусь, сейчас, когда моя семья и Гейл в безопасности, я могу сбежать. Не беря в расчет одной незавершенной части дела.

Пит.

Если бы я точно знала, что он мертв, я бы попросту затерялась в лесах и ни разу не оглядывалась. Но пока я сомневаюсь, я застряла.

Я слышу шипение и разворачиваюсь на пятках туда, откуда раздается звук. В дверях кухни, с выгнутой в дугу спиной, плоскими ушами, стоит самый уродливый кот в мире.