Пыль на трассе - Алистер Маклин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что ж, рано или поздно это случается с каждым из них, Макалпин считал так всегда. С самыми хладнокровными, мужественными и одаренными, а те, у кого с виду нервы — канаты и сами крепче кремня, оказываются порой совсем хрупкими. Если честно, за Макалпином водилась склонность к преувеличениям и, вообще-то говоря, было несколько — но все-таки несколько — выдающихся в прошлом участников «Гран-при», которые прекратили выступать, оставаясь на вершине своей физической и психической формы, во всяком случае, их состояние могло опровергнуть теорию Макалпина. В то же время многим было известно, что есть гонщики высшего класса, начисто потерявшие себя, их психика и нервная система не выдержали перегрузок и от их прежнего «я» остались лишь пустые оболочки, что даже среди нынешних двадцати четырех участников «Гран-при» было четыре или пять, которые уже никогда не выиграют гонку, потому что не будут и пытаться, которые продолжают участвовать в гонках исключительно по инерции, чтобы сохранить когда-то выстроенный фасад, за ним теперь нет ничего, тем более былого честолюбия. Но есть вещи, которые в мире автогонок просто не приняты, в частности не принято исключать гонщика из числа участников «Гран-при» только потому, что у него сдали нервы.
И все же, глядя на трясущегося человека, сгорбившегося на скамье, приходилось делать печальный вывод — скорее всего теория Макалпина верна. Если и был человек, который преодолел непреодолимое, прошел все мыслимые испытания на прочность, который, стоя на краю пропасти, никогда не отрекался от себя и никогда не признавал себя побежденным, этим человеком был Джонни Харлоу, «золотой» мальчик гонок «Гран-при», конечно же он выдающийся гонщик своего времени и, как утверждалось все чаще, всех времен, ведь он без больших усилий выиграл чемпионат мира в прошлом году, да и в нынешнем, если рассуждать здраво, пальма первенства должна была достаться ему, хотя половина этапов «Гран-при» еще впереди… и вот стальная воля Харлоу, его канаты-нервы, судя по всему, безвозвратно утеряны. Макалпину и Даннету было ясно, что обуглившееся существо, когда-то бывшее Изаком Жету, будет преследовать Джонни Харлоу до конца жизни.
Тем, у кого есть глаза, признаки краха были заметны и раньше, а среди гонщиков и механиков таких глазастых хватало. Эти признаки стали проявляться после второго этапа в этом сезоне, который Харлоу легко и убедительно выиграл, понятия не имея о том, что его младший брат, подающий большие надежды гонщик, вылетел с трассы и на треть вогнал свою машину в основание сосны на скорости сто пятьдесят миль в час. Харлоу никогда не отличался чрезмерной общительностью, теперь же он все чаще уходил в себя, отмалчивался, а когда все-таки улыбался, это была пустая улыбка человека, которому в этой жизни улыбаться нечему. Обычно наиболее расчетливый среди гонщиков, наиболее безупречный и не идущий на неоправданный риск, он вдруг стал лихачом, которому море по колено и жизнь свою он не ставит ни в грош, при этом во время гонок по всей Европе он последовательно бил рекорды, преодолевал гоночные кольца все с большей и большей скоростью. Так он и продолжал завоевывать один «Гран-при» за другим, подвергая растущему риску и себя, и своих товарищей-конкурентов; он стал бесшабашным и очень опасным водителем, и другие гонщики, крепкие парни и видавшие виды профессионалы, просто начали его бояться: вместо того чтобы потягаться с ним на повороте, как оно обычно и бывало, почти все они теперь чуть сторонились и прижимали тормоз, когда видели в зеркальце, что к ним приближается его бледно-зеленая «коронадо». Впрочем, такое случалось достаточно редко, потому что Харлоу взял на вооружение предельно простую формулу — он захватывал лидерство с самого начала и уже никому его не уступал.
Все чаще доносились разговоры о том, что его самоубийственная езда означает: он ведет борьбу не с соперниками, а с самим собой. Открывалась прискорбная истина: эту борьбу ему не выиграть никогда, принцип «пан или пропал» хоть однажды, да подведет, однажды удача от него отвернется. Так оно и произошло, и жертвой пал Изак Жету, а он, Джонни Харлоу, на глазах всего мира проиграл свой последний бой на трассах «Гран-при» Европы и Америки. Может, он еще и сядет за руль гоночной машины, снова помчится по трассе, но сейчас вид Харлоу говорил, что он сам, как никто другой, с ужасающей ясностью осознал: как боец он кончился.
Харлоу в третий раз неверными руками потянулся к горлышку бутылки. Она опустела уже на треть, но руки совсем не слушались его, и в рот попало лишь несколько капель. Макалпин хмуро посмотрел на Даннета, пожал массивными плечами, то ли отчаявшись, то ли смирившись, потом перевел взгляд в глубь ремонтной зоны. За его дочерью только что подъехала «скорая», и Макалпин поспешил туда, а Даннет, взяв губку и ведро воды, занялся лицом Харлоу. Джонни отнесся к этому с полнейшим равнодушием: каковы бы ни были его мысли — хотя не угадать их сейчас мог только полный идиот, — все свое внимание он, казалось, сосредоточил на бутылке мартеля и олицетворял собой человека, который жаждет как можно скорее утопить беду в алкоголе и предаться забвению.
Пожалуй, не удивительно, что и Харлоу и Макалпин не обратили внимания на человека, стоявшего в сторонке, между тем по лицу его было ясно, что он с радостью помог бы Харлоу забыться навсегда. Это был Рори, сын Макалпина, курчавый темноволосый парень, обычно дружелюбный и даже обаятельный, но сейчас он был мрачнее тучи — немыслимое выражение лица для человека, многие годы и вплоть до недавних минут считавшего Харлоу своим идолом. Рори посмотрел на «скорую», где, окровавленная, лежала без сознания его сестра. Он еще раз повернулся к Харлоу, и в глазах его читалась ненависть, какой могут гореть только глаза шестнадцатилетнего.
Официальное расследование, проведенное почти немедленно, как и ожидалось, не указало на какого-то конкретного виновника. Конкретных виновников подобные комиссии не выявляли практически никогда, включая постыдное расследование не имевшей себе равных катастрофы, когда были убиты семьдесят три зрителя, и никого конкретно не обвинили, хотя всем и каждому известно, что один человек, и только он — теперь перебравшийся на тот свет, —
