Два флага над островом - Тёрё Гэнка

– Счастливая ты, Каттян, заполучила такого прекрасного мужа. Не страшно потерять работу – обеспечит. А мне приходится туго, ведь я одна кормлю всю семью. – В голосе Сатико появились жалобные нотки: стоявшая перед ней Кацуко была по-женски счастлива. Сатико, полюбив американского солдата, осталась ни с чем. А Кацуко вышла замуж за молодого окинавца, работавшего на военной базе Кадэна. Муж у нее был человеком серьезным, работал и учился в вечернем институте – в общем, был по нынешним временам на редкость трудолюбивым человеком.

– Сатико, а как твой друг? Ведь у тебя был такой очаровательный лейтенант. Разве вы не поженились?

Кацуко, видимо, не знала, чем закончилась любовь Сатико к Джони. Сатико криво усмехнулась:

– Никакой женитьбы не было. Сделал меня своей любовницей, поиграл и бросил. Отчалил в Америку. На этом все и кончилось. Как сейчас вспомню, какая же я была дура! – Сатико рассмеялась на удивление себе. Но тут же нахлынули горькие мысли. Всякий раз, вспоминая Джони, она испытывала отчаянную тоску и досаду…

III

Сатико исполнилось двадцать лет, когда она встретила старшего лейтенанта авиации Джони Глэндеса. Они познакомились в офицерском клубе; лейтенант был там частым гостем. Джони служил на аэродроме, проверял грузы на самолетах. Он был мексиканец, с такими же, как и у Сатико, иссиня-черными волосами и черными глазами. Он носил усы и держался довольно самоуверенно, но галантно. Когда Джони начал приглашать Сатико то в кино, то покататься на машине, она почувствовала к нему неодолимое влечение. А когда тот стал с серьезным видом нашептывать ей о любви, Сатико не устояла.

Еще со средней школы Сатико неплохо говорила по-английски, поэтому, когда дело дошло до объяснений в любви, трудностей не возникло. У Сатико была смуглая кожа южанки – в ней текла кровь филиппинца-отца, – и полюбила она со свойственной южанке страстью. Она ни на секунду не задумывалась над тем, что Джони – американец, военнослужащий. Любовь заслонила все. Они встречались в комнате на окраине города, которую специально снял Джони. Здесь Сатико стала его любовницей.

Когда Сатико шла с ним под руку, она никого не видела вокруг себя: люди казались ей камнями на обочине дороги. Неоновые огни улицы, сверкая, озаряли семицветной радугой их любовь. Однако любовь Сатико не продлилась и года. Словно в разгоревшееся пламя опрокинули ведро воды – таков был ее конец.

Это произошло в один из дней в самом разгаре лета, в начале августа. В квартире на окраине города Сатико провела ночь с Джони, не догадываясь о том, что это была последняя ночь.

В тот день с утра небо хмурилось, собирался дождь; после захода солнца ветер совсем стих, ночь была жаркой и душной. Кондиционер с непрерывным гулом выбрасывал из комнаты влажный теплый воздух.

Обычно, как только они оставались в комнате наедине, Джони начинал торопливо стаскивать с Сатико одежду, но в эту ночь он даже не прикоснулся к ней. После долгого молчания наконец объявил, что они расстаются.

– Сатико, прости, все это слишком неожиданно, но сегодня – наша последняя ночь. Завтра я уезжаю на родину. Я оставил службу. Мне хотелось бы вернуться домой вместе с тобой, но это невозможно.

Тогда Сатико уже носила в себе ребенка Джони. И в страшном сне ей не могло привидеться, что Джони уедет, бросив ее. Она даже не сразу поверила его словам. Когда же наконец до нее дошло, что он говорит правду, ей показалось, что сейчас у нее остановится сердце.

– Лучше умереть, чем потерять тебя! – крикнула она со слезами. – Это жестоко – вот так вдруг сказать об этом! Что же теперь со мной будет?! Возьми меня с собой, Джони! Я люблю тебя! Я так люблю тебя! Во мне растет твой ребенок. Если ты уезжаешь, поедем вместе.

Джони потупился, его лицо, наполовину скрытое в тени, страдальчески исказилось.

– Сатико, я тоже люблю тебя. И не нахожу себе оправдания. Поверь, мне очень больно. Однако обстоятельства не позволяют мне взять тебя с собой.

Он положил руку на плечо Сатико и тихо добавил:

– По правде говоря, я уезжаю не потому, что кончился срок службы, меня отсылают домой из-за допущенной мною ошибки.

– Не хочу! Не хочу с тобой расставаться! Я люблю тебя! Возьми меня с собой. Я всюду буду с тобой, куда бы ты ни поехал. Возьми меня с собой!

По ее лицу, с мольбой обращенному к Джони, катились крупные прозрачные слезы. Однако он страдальчески морщился и отрицательно качал головой.

– Я никогда не забуду эти чудесные дни, что я провел с тобой здесь, на Окинаве.

Слушая эти прощальные речи, Сатико ощущала в сердце страшную пустоту.

Уже. после его отъезда до Сатико дошли слухи, что его отправили домой за мошенничество: он сбывал налево какие-то военные товары.

Через несколько месяцев Сатико родила мальчика. Сына назвала Акира; сейчас ему уже было девять месяцев.

– Сатико, тебя тоже уволили?

Кацуко решила сменить тему, заметив, что разговор о Джони больно задел Сатико.

– Да, в марте этого года. После твоего ухода они уволили из клуба еще сто человек. Американцы ужас что творят. Как только что не так, сразу гонят с работы. Лучше бы эти американцы убирались с Окинавы. Просто зло берет, – с жаром выпалила Сатико.

– Выходит, меня вовремя выгнали. Ведь я тогда была на восьмом месяце. Все равно ночная работа – только для здоровья вред, – уклончиво сказала Кацуко. Она сделала вид, будто ее не интересует этот вопрос – пребывание американской армии на Окинаве. – Сатико, а ты работаешь?

– Конечно, у меня ведь нет мужа, который бы меня кормил. Как перестала получать пособие по безработице, так и пошла работать. Ты не слышала, нет ли где хорошего местечка?

Сатико промолчала о том, где она теперь служит, а между тем то заведение хорошо было видно оттуда, где они стояли. Неделю назад Сатико поступила на работу в турецкие бани, на главной улице, почти рядом с автобусной остановкой. Она давно не виделась с Кацуко, но даже ей, близкой подруге, она не могла сказать правды.

Темы для разговора иссякли, и Сатико посмотрела туда, откуда должен был подойти автобус. На счастье, он как раз подруливал к остановке.

– Ну, я поехала. Береги себя. Пусть у тебя родится крепкий малыш. – Попрощавшись с Кацуко, Сатико побежала к автобусу.

IV

На обеденном столе ужин на троих – рис с бульоном, капуста, приправа из соевого творога. Еще нет и шести вечера, но из-за Сатико, которая торопится на работу, все ужинают раньше обычного.

За столом – бабушка Набэ, мать и Сатико. Если прибавить сынишку Сатико, который лежит на животе возле матери и играет только что купленным игрушечным медвежонком, то здесь все четыре поколения. Младший брат Сатико – Такэси – работает в авторемонтных мастерских Одзины, приходит домой поздно и в последнее время почти не встречается с Сатико за ужином.

Дед умер перед войной. Он был крепкого телосложения, и во время «маньчжурского инцидента» его забрали в армию и отправили в Маньчжурию, а за год до окончания военных действий на Окинаве он скоропостижно скончался от столбняка. Кроме дочери Хидэ, у них был еще сын, но он умер во время войны от истощения. И у Набэ осталась одна Хидэ.

В 1950 году Хидэ вышла замуж за рабочего-филиппинца, приехавшего, как и многие его соотечественники, обслуживать американскую армию; родила Сатико и Такэси. Но через несколько лет волна вольнонаемников схлынула, словно отлив, и муж со своими земляками уплыл на родину, вернулся на Филиппины, бросив жену и детей: А теперь Сатико, влюбившись в американца, родила сына, но отец уехал в Америку еще до его рождения.

Три поколения женщин с несчастной судьбой…

– Сатико – молодуха, на этой работе должна держать ухо востро. – Набэ едва за шестьдесят, но жизнь никогда не баловала ее – она и выглядит и говорит совсем как старуха. – Зашла я тут как-то в гостиницу, что на улице Гоя. Вот ужас-то! Одни американцы. Страшное место.

С тех пор как Сатико стала ходить по вечерам на работу, Набэ только и твердит об этом – словно сам дьявол собирается похитить Сатико.

Сидевшая рядом Хидэ молча слушала эти речи. Ей сорок три – в ее возрасте люди обычно работают, – однако три года назад Хидэ слегла: сдало сердце, она совсем ослабела и работать уже не может. Хидэ не очень-то верила россказням Сатико о том, что она якобы работает ночной дежурной в гостинице, и подозревала худшее, однако ей не оставалось ничего другого, кроме как заглушить тревогу и во всем положиться на Сатико.

– Бабушке у нас нечего делать, вот она и беспокоится. Все в порядке. Там даже в полночь светло как днем. К тому же я совсем не боюсь этих американцев.

Сатико, как всегда, нашлась что ответить. Посадив мальчика на колени, она принялась ворковать над ним:

– Если и ты будешь, как бабушка, все время за всех беспокоиться, скоро состаришься. Аки-тян, хочешь есть? Сейчас мама даст тебе молочка.

Сатико взяла бутылочку и весело рассмеялась, видя, как Акира, словно отвечая ей, замахал ручонками, радостно загукал и заулыбался. Глазенки у него были совсем как у Сатико – черные-пречерные, а носик и рот как у Джони. В малыше текла кровь японки, филиппинца и американца.