Капкан супружеской свободы - Олег Рой

Ксения, насмешливо наблюдая за сменой чувств на подвижном, хорошо знакомом лице мужа, сумела уловить тот момент, когда его недовольство, казалось, уже готово было выплеснуться в словах, и ласково прижалась к человеку, с которым прожила слишком долго, чтобы не научиться управлять его эмоциями и удерживать от необдуманных резкостей. Вероятно, Алексею — преуспевающему режиссеру, твердому и решительному человеку, настоящему мужику, каким она всегда его считала, — показалась бы нелепой сама мысль, что кто-то может управлять его судьбой, от чего-то удерживать, но жены — о, жены всегда знают толк в подобных вещах лучше своих забияк-мужей!

— Ну что ты, Лешик, — примирительно шепнула она, — пора бы уже привыкнуть. Ты же знаешь, это наша жизнь…

— Ваша жизнь! — передразнил Алексей, высвобождаясь из ее объятий. — А моя жизнь опять превратится в сплошной комок нервов. Я говорил тебе сто раз…

— А я тебе сто раз отвечала: это не обсуждается, — решительно, не дав ему договорить, прервала жена. — И не будем больше об этом. Лучше пойдем-ка к пончикам — сегодня твои любимые!

Глядя на маленькую решительную женщину, которая с воинственным видом смотрела на него, Алексей почувствовал, что его досада улетучивается, а беспокойство и желание поставить на своем уступают место той гордости, которую он всегда испытывал за жену. «Да, сударь, — подумал он, — это вам не актрисульками командовать! Уж Ксения-то Георгиевна Соколовская за себя постоять сумеет!..»

Но вместо нежности и тепла, хлынувших на него, вдруг, словно во сне, ощутил морозную оторопь, ледяную руку, сжавшую его сердце, и чужой, суровый взгляд на собственном затылке. Точно прозвенел погребальный колокол, и перед глазами вновь развернулась картина заснеженного кладбища, раскрытых черных могил и деревянных крестов с непонятными, недоступными ему надписями… Не в силах справиться с этой душевной болью, он крепко зажмурился и негромко застонал, желая сейчас лишь одного: снова проснуться и понять, что ничего этого не было — никаких снов, никаких тревог, никакого страха…

— Леша, что с тобой? — встревоженный голос жены долетел до него словно издалека, и он, усилием воли заставив себя вернуться в реальность, поднял взгляд на Ксению и прижал ее к себе так крепко, как не делал уже давно.

— Ничего, — пробормотал он. — Немного сердце прихватило. Сейчас пройдет.

Виновато наблюдая, как заторопилась жена за сердечными каплями — в общем-то, Соколовские были вполне здоровой и спортивной четой, но на всякий случай джентльменский набор лекарств хранился в одном из низеньких шкафчиков их спальни, — Алексей спрашивал себя, зачем ему нужно это вранье и почему нельзя поделиться с Ксенией своим давним кошмаром. Он давно хотел сделать это, но каждый раз неясная суеверная мысль останавливала его; казалось, что достаточно проговорить все это вслух, облечь тайные ночные видения в живые слова, и снежный кошмар станет реальностью, а он, Алексей Соколовский, смутивший покой близких своими постыдными страхами, не сможет удержать их рядом с собой и навсегда останется одинок.

— Спасибо, — проговорил он, принимая из рук жены хрустальный стаканчик с лекарством. — Уже прошло.

И, вскинув на нее совсем несвойственный ему, неуверенный и чуть затравленный взгляд, спросил:

— Ксюш, а может, вы все-таки отложите, а?…

Ксения нервно передернула плечами, как от внезапного озноба, и отвернулась к широкому окну спальни. Она смотрела сквозь роскошные, бледно-зеленые шторы из тяжелого шелка, затканные едва заметным золотистым рисунком, но видела перед собой не привычный интерьер супружеской спальни, а мерцающий и загадочный мир, скрытый от человеческих глаз, полный шорохов и призрачных теней, мир, ради разгадки тайн которого и стоило жить…

Ксении Соколовской не нравилось, когда ее сильный, умный и чуть циничный муж — циничный ровно настолько, насколько этого требовали условия современной жизни, чтобы не выглядеть размазней и рохлей, — вел себя подобно истеричной барышне. Не нравилось ей и его отношение к ее здоровому риску: сам-то он, насколько она знала, никогда не отказывался от возможности заполучить порцию адреналина. И еще ей не нравилось, что даже после двадцати пяти лет брака он изображал преувеличенные, на ее взгляд, опасения за ее судьбу.

А потому она посмотрела на мужа чуть рассеянным, будто не от мира сего, холодноватым взглядом и сказала:

— Мы вернемся через две недели. Я сообщу тебе точную дату попозднее.

Этого тона и взгляда было вполне достаточно, чтобы Алексей молча поставил на столик так и не выпитое лекарство и вышел из спальни.

Никакой ссоры, разумеется, не возникло. Их брак давно не обладал тем накалом страстей и эмоций, который необходим для бурного выяснения отношений; много лет супругов соединяли уже только взаимопонимание и дружба, родственная близость и теплое ощущение надежного плеча рядом, родительская любовь к единственной дочери и взаимное, чуть ироничное терпение к недостаткам друг друга. Впрочем, можно ли обо всем этом сказать — «только»?…

Семья Соколовских была основана на союзе самодостаточных, сильных и творческих людей, каждый из которых умел делать в жизни свое собственное дело и не мешать при этом реализовываться партнеру. Алексей, которому недавно исполнилось сорок семь, находился сейчас, на пороге двадцать первого века, на самом пике своей профессиональной карьеры; спектакли молодежного экспериментального театра, режиссером и художественным руководителем которого он был, неизменно вызывали интерес и внимание давно наевшегося всяческого «авангарда» столичного зрителя. Громкие победы на европейских фестивалях и российские театральные премии позволяли друзьям вполне искренне отзываться о нем: «Лешка — гений!», а завистники, ехидно посмеивающиеся при этом, тем не менее вынуждены были, пусть и нехотя, признавать его талант. Сам Алексей Соколовский, говоря откровенно, гением себя не считал — и был, вероятно, прав. Но в его спектаклях почти всегда сквозила та напряженная, вибрирующая струна и присутствовала та аура подлинности, которые, собственно, и отличают произведения искусства от дешевых подделок.

А Ксения, в свои сорок четыре, упрямо и почти без всяких усилий продолжавшая выглядеть на тридцать пять, была доцентом Московского университета, с упоением занималась геологией и минералогией, знала толк в редчайших породах камней и смогла сделать то, что удается немногим — совместить профессию с любимым хобби. Безупречный художественный вкус позволял ей готовить для студентов великолепные, почти литературно отделанные лекции и со знанием дела коллекционировать красивейшие образцы самоцветов, консультируя при этом художников-ювелиров, как лучше «подать» яшму, малахит или оникс, чтобы подчеркнуть природную красоту камня. Всегда окруженная толпой студентов, коллег, горных специалистов и художников, изящная и невысокая, с тонким разрезом умных серо-стальных глаз и аккуратно причесанной каштановой головкой, она казалась и знакомым, и собственному мужу воплощением того, что зовется «элегантной женщиной». И при этом подлинно современной, образованной без занудства, деловой без ущерба для своей женственности и вполне успешной без всяких «вливаний» со стороны родственников. Ах, если бы еще не это ее безумное увлечение… если бы не оно, режиссер Соколовский, не кривя душой, мог бы утверждать, что с женой ему несказанно, абсолютно — и, наверное, незаслуженно — повезло.

Ксения ждала Алексея за красиво накрытым к завтраку столом. А он, приводя себя в порядок в ванной, пытался вернуть себе привычный душевный комфорт. Тугие, острые струи душа покалывали натренированное тело; острая бритва легко касалась загорелой и все еще упругой кожи; щетка фена быстро высушивала влажные после мытья густые волосы… Все это давало Алексею физически совершенное наслаждение, заставившее его в последние годы решительно отказаться от любых форм нецивилизованного отдыха. И от любимых некогда походов на байдарках с друзьями, и от диких рыбалок, и от всех прочих походно-мужских радостей — в пользу тех вариантов, когда под рукой у тебя в любой момент оказываются горячая вода для бритья и холодная для контрастного душа. Слишком уж он полюбил это утреннее ощущение легкости, здоровья, ухоженности и бодрости.

— Папка, ты скоро? — раздался через дверь голос его дочери. — Я уже не могу больше ждать, очень кушать хочется!

Последнюю часть фразы она произнесла с характерными интонациями старого анекдота, и Алексей улыбнулся, мысленно представив себе Наталью там, за дверью: быструю и нетерпеливую… Дочь всегда воспринималась им как некий непостижимый, космический сгусток энергии, которому он не в состоянии был противиться, и, перекрывая кран и отключая фен, он собрался уже было крикнуть в ответ «Иду!», как услышал спокойный голос жены: