Русские писатели и публицисты о русском народе - Дамир Соловьев

Дневник Н. И. Тургенева (6 марта 1812).[11]

Чем более мы стрясываем с себя иностранное, тем в большем блеске, в большей славе являются народные свойства наши. Чем более обращаемся сами к себе, тем более познаем достаточность свою на удовлетворение требуемого от чужеземцев для нашей пользы. Слава Кутузову!

Дневник Н. И. Тургенева (16 окт. 1812).[12]

Поручаю дружбе твоей подателей сего, двух англичан, Джонса и его товарища. Я уверен, что ты воспользуешься сим случаем и постараешься доказать им, что Москва и под пеплом сохранила древнюю добродетель свою, отличающую русских: гостеприимство.

Письмо А. И. Тургенева к А. Я. Булгакову (27 дек. 1812).[13]

Полетел бы за русскими орлами. За Рейном летали и римские, но какая слава древних и новейших народов может сравниться с нашею!

Письмо А. И. Тургенева к А. Я. Булгакову (21 ноября 1813).[14]

(Оккупация Франции в 1814 году)

Русские солдаты вели себя по отношению к французам бесконечно лучше немецких солдат. Когда прусские и баварские войска проходили через Нанси и его окрестности, было совершено много бесчинств, и среди жителей раздавались громкие жалобы. <…>

Сколько раз я слышал от граждан Нанси и окрестных местностей, что они смотрели на квартировавшего у них русского солдата, как на собственного сына. Они относились к нему с таким доверием, что оставляли в его руках ключи от дома, поручали ему нянчить маленьких детей, и русский солдат охотно помогал им в домашних работах. Поэтому, когда в Нанси распространился слух, что город должен быть очищен русскими и занят баварцами, то жители говорили, что они предпочли бы взять на постой десять русских вместо одного баварца.[15]

Я не записывал того, что я чувствовал при въезде моем в Россию и во время пребывания моего в Москве и здесь <в Петербурге> – Д. С.>. Но чувства сии сильно запечатлелись в душе моей. Всё, касающееся до России в политическом отношении, то есть в отношении к учреждению и управлению, казалось мне печальным и ужасным; всё, касающееся до России в статистическом смысле, то есть до народа, свойств его и тому подобного, казалось мне великим и славным; конечно, климат и не таковое инде благо состояние народа, каково бы оно быть могло, делают в сем последнем исключение. – Порядок и ход мыслей о России, который было учредился в голове моей, совсем расстроился с тех пор, как заметил везде у нас царствующий беспорядок. Положение народа и положение дворян в отношении к народу. Состояние начальственных властей, все сие так несоразмерно и так беспорядочно, что делает все умственные изыскания и соображения бесплодными.

Дневник Н. И. Тургенева (7 нояб. 1816).[16]

Недавно в Staats-Anzeiger читал я план, поданный Эпинусом покойной Императрице об образовании училищ в России. Одно замечание его меня поразило, и вряд ли он несправедлив. «В России, говорит он, за всё берутся с жаром сначала, но впоследствии всё оставляют». Во многих случаях можно заметить справедливость сего замечания <…>.

Дневник Н. И. Тургенева (21 сент. 1817).[17]

Характер русских имеет большой недостаток, состоящий в том, что русские, обыкновенно, не могут посвятить себя одной какой-нибудь цели, одному делу, следовательно, непостоянство. В этом мы хуже, я думаю, французов, которых так винят в ветрености.

Дневник Н. И. Тургенева (4 дек. 1817).[18]

В два или три дня пребывания моего здесь <в Симбирске. – Д. С.> я имел случай заметить образ жизни провинциальных дворян, и по тому, что я видел в доме Аржевитиновых, я, кажется, могу заключить о прочих. Я приходил туда по утру и находил уже хозяев и гостей за пикетом, после обеда – за бостоном, за шашками и за банком. Между тем, фигуры рабов, как привидения из мира нечистоты, мелькали по комнатам. Все эти карточники более бы занимались делом, есть ли бы у них не было крепостных крестьян. И просвещение есть следствие необходимости; а дворяне, за картами и в привычке своей праздности не будут чувствовать и не чувствуют нужды в просвещении. Между тем, какая-то простота, непринужденность в обращении иногда нравится; зато, говорят, в присутствии Губернатора они все покорные слуги Его Превосходительства.

Дневник Н. И. Тургенева (20 июля 1818).[19]

…у нас всякий день оскорбляется человечество, справедливость самая простая, просвещение и, одним словом, всё, что не позволяет земле превратиться в пространную пустыню или в вертеп разбойников.

Дневник Н. И. Тургенева (20 окт. 1818).[20]

Я прежде удивлялся, слыша, что люди из больших городов переселяются в места уединенные, как, например, Лагарп в окрестности Лозанны из Парижа. Теперь я это более понимаю. Но Лагарп другое дело. Не понимая такого удаления совершенно, я, с другой стороны, не понимаю, как все, имеющие на то средства, не переселятся из России.

Дневник Н. И. Тургенева (20 нояб. 1819).[21]

Выехав из Симбирска <…>, печальная мысль о том, сколько бесчестия я видел, заставила меня задуматься. Я почти совсем не видел честных людей, хотя много видел людей, которых в обществе называют и должно называть хорошими. Что составляет народ в России? Разберите все состояния: дворян, служащих, купцов, мещан, крестьян, – и вы найдете, что одни только сии последние заслуживают уважения и величайшего сожаления.

В Москве пучина грубых наслаждений чувственной жизни. Едят, пьют, спят, играют в карты – все сие на счет обремененных работами крестьян. – Не знаю, куда идти; а несносно жить в России! – Сильное отвращение чувствую к жизни.

Дневник Н. И. Тургенева (12 марта 1821).[22]

Самое горькое чувство для человека есть чувство презрения к самому себе. А Карамзин, написав IX том, уверяет, что мы должны гордиться быть русскими и проч. и проч. Как гордиться тем, над чем нельзя не плакать – и плакать кровавыми слезами?

Письмо Н. И. Тургенева к кн. П. Б. Козловскому (23 февр. 1822).[23]

(По дороге в Берлин)

В деревнях везде садики. Города хороши. Городки порядочные. Приятность всегда отравляется тем, что у нас не так. Посему, где удовольствие в путешествии?

Дневник Н. И. Тургенева (1 мая 1824).[24]

В чужих краях трудно быть, между прочим, от того, что Россию понимают здесь весьма отдаленною от образованности Европейской, может быть, более, нежели в самом деле. Неприятно видеть себя в таком положении. Но сколько людей и предметов в России, свидетельствующих варварство!

Дневник Н. И. Тургенева (Берлин, 9 мая 1824).[25]

Поев мороженого, намеревался зайти почитать к Vss., но предпочел курить трубку у камина у Черткова. С ним проболтал до 10 часов о взяточниках в России и, возвращаясь домой, думал, что отсутствие из России имеет ту большую выгоду, что не видишь дураков и взяточников, с которыми обязан даже быть в сношениях в России.

Дневник Н. И. Тургенева (Флоренция, 6 нояб. 1824).[26]

Вчера, смотря, как дурак Марченко, шесть лет живущий за границею, кланяется английскому посланнику, какое-то неприятное чувство толкнуло меня: напоминание нашего хамства. Так, кроме России, нигде не кланяются.

Дневник Н. И. Тургенева (Флоренция, 8 нояб. 1824).[27]

…надо признать, что тайные общества, может быть, неизбежны в такой стране, как Россия. Только тот, кто жил в России, может представить себе, какие затруднения приходится встречать здесь для выражения своих идей. Кто хочет говорить свободно и безопасно, тот необходимо должен не только замкнуться в узком кругу, но и тщательно выбирать лиц, к нему присоединяемых. Лишь при этом условии возможен вполне искренний обмен мыслей.[28]

Драгоценнейшей чертой истинной цивилизации является чувство справедливости, равенство, уважение к жизни и достоинству человека. Кто вдумается в это, тот увидит, что именно эти чувства, преимущественно, отличают истинную цивилизацию от варварства, как бы оно ни было разукрашено и отделано, каким бы лоском и лаком не было покрыто. Всему можно научиться и подражать, кроме этих чувств.

Трудно представить себе, до чего доходит отсутствие этих общественных добродетелей в России, даже среди людей, которые считают себя цивилизованными и действительно цивилизованы в некоторых отношениях. Идеи справедливости и равенства здесь едва признаны; презрение всех к естественным правам заступает здесь место уважения к достоинству и даже к жизни человека. Недостаток истинной цивилизации столь велик, что даже честные, благожелательные к своим ближним лица, горячо отдающиеся доброму делу, часто совершают, сами того не подозревая, серьезные промахи и проступки, которые в другой стране возмутили бы всякую благородную душу. А что касается того неодобрения, молчаливого или явного, которое вызывает всякая низость, всякое постыдное деяние, совершенное кем бы то ни было и против кого бы то ни было, безразлично при каких обстоятельствах; что касается подавляющего презрения публики, часто толкающего в цивилизованной стране к самоубийству того, кто является его предметом; что касается всеобщего порицания, сурового и благодетельного залога общественной нравственности, то все это совершено неизвестно в России. Испорченность, жестокость, даже подлость проходят незамеченными или часто встречают извинение и снисходительное отношение. Порядочный человек, добродетельный человек, не способный сознательно опуститься до чего-либо подобного, не только заставит молчать негодование, которое должен возбуждать в нем виновный во всех этих гнусностях, но он будет, даже не краснея, продолжать с ним дружбу. Разве может добродетель пользоваться большим уважением там, где порок не заклеймен презрением?[29]