Русские писатели и публицисты о русском народе - Дамир Соловьев

Может быть, я ошибаюсь, но мне всегда казалось, когда я читал писания Карамзина о России, что он точно хочет сказать русским: «Вы не способны ни к какому прогрессу: довольствуйтесь тем положением, в котором вас оставляют ваши правители; не пытайтесь осуществить какую-нибудь реформу, так как вы только наделаете глупостей».[30]

…Сперанский, выйдя из низов, достиг первых должностей Империи. Его происхождение, несомненно, весьма способствовало его падению. Он был сыном сельского священника. Так называемое русское дворянство обнаруживает некоторое презрение к духовенству, в особенности к тем, кто, принадлежа ранее к этому сословию, достиг высокого поста; и народ, по-видимому, часто разделяет это презрение.[31]

Если я о чем-либо сожалею, то это легкость, необдуманность, неосновательность в повествованиях[32]. Но и в этом отношении я не обвиняю самые лица повествующих, но скорее обстоятельства, в коих они находились, и более всего эту славянскую, если не исключительно русскую, ветреность и легкомыслие, кои так сильно выражаются во всех поступках, во всех суждениях и воззрениях наших соотечественников.

Письмо Н. И. Тургенева к А. И. Герцену (27 июля 1861).[33]

Петр Андреевич Вяземский (1792–1878)

Впрочем, живу: день мой – век мой. Имею несколько приятных знакомств и живу здесь потому, что в России мне душно: сплю и вижу, как убраться под другое небо и ожидать, чтобы слово отечество получило какой-нибудь смысл на языке у русского.

Письмо к М. Ф. Орлову из Варшавы (март 1820).[34]

Всё это делается, как ни попало и как Бог велит. Конечно, Русский Бог велик, и то, что делается у нас впотьмах и наобум, то иным при свете и расчетах не удастся делать. При нашем несчастии нас балует какое-то счастие. Провидение смотрит за детьми и за пьяными – и за русскими, прибавить должно.

(авг. 1822).[35]

И есть же люди, которые почитают за несчастие быть удаленными из России. Да что же может дать эта Россия? Чины, кресты и весьма немногим обеспечение благосостояния. Да, там, где или Россия отказывается Вам давать эти кресты и чины, или Вы сами отказываетесь их иметь, там нет уже России, там распадается, разлетается она по воздуху, как звук. Не дает она Вам Солнца и дать не может, ни Солнца физического, ни Солнца нравственного. Чем, что она согреет, что прекрасного, что высокого оплодотворить она может! Разумеется, тоска по России дело святое, ибо она рождается благородными и возвышенными чувствами, но всё она болезнь, une maladie mentale[36] достойная уважения, и которою страдать могут одни избранные, чистые душою, благородною страстью кипящие люди, но со стороны, но здоровым мучения этой болезни непонятны, а если и понятны, то единственно мыслию, а не чувством соответствующим.

Письмо к Н. И. Тургеневу (27 апр. 1828).[37]

Все наши умы флегматического свойства, зато глупые огненного; имей у нас ум ту же деятельность, что глупость, то, вероятно, в итогах не было бы той несоразмерности, которая теперь пугает и сокрушает внимание патриотического наблюдателя.

Письмо к А. И. Тургеневу (1 янв. 1829).[38]

Как мы пали духом со времен Екатерины, то есть со времени Павла! Какая-то жизнь мужественная дышит в этих людях царствования Екатерины, как благородны сношения их с Императрицею; видно точно, что она почитала их членами Государственного тела. И самое царедворство, ласкательство их имело что-то рыцарское: много этому способствовало и то, что царь была женщина. После все приняло какое-то холопское уничижение. Вся разность в том, что вышние холопы барствуют пред дворнею и давят ее, но пред господином они те же безгласные холопы. <…>

При Павле, несмотря на весь страх, который он внушал, все еще в первые года велись несколько екатерининские обычаи; но царствование Александра, при всей кротости и многих просвещенных видах, особливо же в первые года, совершенно изгладило личность. Народ омелел и спал с голоса. Все силы оставшиеся обратились на плутовство, и стали судить о силе такого-то или другого сановника по мере безнаказанных злоупотреблений власти его. Теперь и из предания вывелось, что министру можно иметь свое мнение. Нет сомнения, что со времен Петра Великого мы успели в образовании, но между тем как иссохли душою. Власть Петра, можно сказать, была тираническая в сравнении с властью нашего времени, но права сопровержения и законного сопротивления ослабли до ничтожества. Добро еще, во Франции согнул спины и измочалил души Ришелье, сей также в своем роде железнолапый богатырь, но у нас кто и как произвел сию перемену? Она не была следствием системы – тем хуже.

(1830).[39]

Мы удивительные самохвалы и грустно то, что в нашем самохвальстве есть какой-то холопский отсед. Французское самохвальство возвышает и некоторыми звучными словами, которых нет в нашем словаре. Как мы ни радуйся, а все похожи мы на дворню, которая в лакейской поет и поздравляет барина с именинами, с пожалованием чина и проч.

(1831).[40]

За что возрождающейся Европе любить нас? Вносим ли мы хоть грош в казну общего просвещения? Мы тормоз в движениях народов к постепенному усовершенствованию нравственному и политическому. Мы вне возрождающейся Европы, а между тем тяготеем над ней. <…>

Мне так уж надоели эти географические фанфаронады наши: От Перми до Тавриды и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия – Федора, а нравственная – дура.

(1831).[41]

У нас самые простые понятия, человеческие и гражданские, не вошли еще в законную силу и в общее употребление. Всё это от невежества: наши государственные люди не злее и не порочнее, чем в других землях, но они необразованнее.

(1841).[42]

Русская тонкость, лукавство, сметливость сами собою из каждого умного русского делают дипломата.

Запись в дневнике (сент. 1853)[43]

Вчера русский обед в Hotel d’Europe, на котором был и русский разговор и русский спор, т. е. все кричали разом, перебивая друг друга, и все врали во всю мочь.

Запись в дневнике (Ницца, 6 янв. 1859 г.)[44]

Петр Яковлевич Чаадаев (1794–1856)

Англичанин Кук известный миссионер. Я познакомился с ним во Флоренции при проезде его из Иерусалима во Францию. <…> Благоденствие Англии приписывал он всеобще распространенному там духу веры. Я же, со своей стороны, говорил ему с горестию о недостатке веры в народе русском, особенно в высших классах.

Из показаний П. Я. Чаадаева Следственной комиссии 26 авг. 1826 г.[45]

Одна из самых печальных сторон нашей странной цивилизации заключается в том, что тривиальнейшие для всех истины, даже для народов куда менее, сравнительно с нами, развитых, еще скрыты от нас. Ибо мы не шли вместе с другими; мы не принадлежим ни к одному из великих семейств человечества, ни к Западу, ни к Востоку. Словно висящие вне исторических времён, мы оказались исключенными из всеобщего развития человеческого рода.

Мы не испытали ни малейшего влияния той удивительной, протянувшейся через века связи идей, того развития человеческого духа, которые привели весь остальной мир к теперешнему его состоянию. То, что у других издавна является как бы самой стихией общественной жизни, для нас – лишь теория и отвлеченные умствования. <…>

Посмотрите вокруг себя. Не кажется ли вам, что все только и заняты работой ног? Как будто весь свет пустился в бега. Ни для кого нет предустановленной жизненной сферы, нигде нет ни добрых привычек, ни правил хоть для чего-нибудь, нет даже домашнего очага; ничто не привлекает, не возбуждает ваших симпатий, ничто не остается устойчивым, ничто не сохраняется; всё проходит, всё исчезает без следа. И в своих домах мы будто стоим лагерем; в своих семействах мы похожи на чужестранцев, а в городах уподобляемся кочевникам, даже более того – ибо обитатели степей более все-таки привязаны к своим пустыням. <…>

Каждый народ переживает время неистовых волнений, страстного беспокойства, деятельности без ясно осознанной цели. Это эпоха великих чувств, великих дел и великих страстей. Народы приходят тогда в движение, хоть и без видимой причины, но не бесплодно для потомков. Все цивилизации прошли через подобные потрясения, которые дают им самые яркие воспоминания и самые сильные и самые живительные идеи. Это необходимые основы любого общества. Иначе в памяти не нашлось бы ничего для любви и привязанностей и оставалось бы одно – превратиться в прах своей земли. Сия важная эпоха в истории народов – это юность наций, это тот момент, когда с наибольшею силою раскрываются их дарования, и память о нем составляет гордость и пример их зрелого возраста. У нас же не было ничего подобного. Вначале варварство, потом – грубое суеверие, потом – жестокое и унизительное иноземное владычество, дух которого унаследовала впоследствии национальная власть, вот печальная история нашей молодости. Не было у нас ни бурных дел, ни возвышенной игры нравственных сил. В соответствующее сему плодотворное для других народов время мы видим у себя лишь тусклое и мрачное существование, без жизненной силы без энергии, которое оживлялось преступлениями и смягчалось рабством. Не было ни чарующих воспоминаний, ни властительных поучений национальной традиции. Пробегите мысленным взором все прожитые нами века, всё занимаемое нами пространство, вы не обнаружите ни одного притягивающего воспоминания, ни одного памятника, который воссоздавал бы с живостью и красками прошедшие мгновением без прошлого и без будущего среди мертвого безмолвия. И если иногда в нас пробуждается какая-то деятельность, то отнюдь не от надежды и отнюдь не из желания общего блага, а подобно тому, как ребенок тянется к погремушке в руках кормилицы. <…>