Изложения - Анна Жильцова

Silentium

На выучку! К начисто, к напрочь забытойМатчасти младенчества, млечной игре —К молчанию новеньких робко-маститомуВ беззвучия чудном и чёрном труде.

В неназванном мира и неназываемом —Гнездовья значений. Лелеемый грайЗеницами, звеньями, звонами скажется —Лишь рот в изумленьи себе зажимай.

Молчки и молчанки – подспорье поспорившимО «быть иль не быть». Не вопрос!Живою шпаргалкой, копейки не стоившей,Язык точно к небу прирос.

Беззвучно в изгнаньи бессмыслицей признаныВсе «против» и «за». Не указНезваное слово для смыслами избранных,А зов. Кто горем разлуки горазд,

Ступай расскажи, что сия за напасть:Взрастить возвращенца – и через границыПолей запылённых на плаху явиться.На счастье – на сечу – во власть.

II

Верховный Главнокомандующий

Верховный Главнокомандующийустал.Ему приснился собственный ребёнокв луже крови.Мартовский снег, растаяв на пороге,Потёки на полу нарисовал.

Грачи бунтуют. Чернь и ПетроградПолны брожения. Весенний сок изменыПульсирует в висках и деревах.На всех фронтах – распутица, распутье и размены.На всех устах – укоры, кара, крах.

Река вскрывается, как рана с гнойником.Лёд тронулся и надломился у излучин.Великий и проклятый год —Река Великая —Великий город Псков —Идём на Дно —Великое Простиутопленников, вёсен и уключин.

И поутруего рука протянетсяк перу.

Бездна

Мгла могил да сугробы надгробий:Как мертвецкая, память полна.А слова, сумасбродны и скорбны, —Камнем в пропасть – на розыски дна.

И стремглав, без отскоков от стенок,Всё быстрей устремляясь к ядру, —В бездну ту, что бессмертием снится в застенкахИ бездонной зовётся в миру.

Дачное

Намокнув, обварившись и крошась,На запотевшем блюдце развалившись,Блестит бисквит.Тенистым крошевом карандаша,Где света акварель сквозит,Едва намечен контур сада.Спасибо, нет.Спасибо, нет – не надоБольше чаю – оставьте на потом,Для тех, кто подойдет чуть позже,Кто подойдёт вот-вот,Рукой неловкой разведяЗелёных листьев клейких бездорожье.Смотрите: со смеху сам пол дрожит,Щекоткой бликов толстопалых растревожен!Остаток дня лучащимся клубкомСвернулся на веранде, как котёнок.Растрёпанный, что эта бахрома, закат —И запах сладким залитых клеёнок.

Вариант

Дочери катят серсо,

Матери катят – сердца.

И по дороге столбом

Пыль от сердец и серсо.

Порочный круг. Невинный обруч.ПрочатУстало гости долгие лета.

Вон та – скатила в луг;Вон та – скатила в омут.

Очень

БолитОтнятая рука —

Отнятая по перстень.БезымянныйНемеет палец.

– Как распух!– Стащить!

И мылом, маслом —Облепляют тайну.

Cкользит

СерсоСердец.

Какая же тоска

На именинах сменщиц!Ведь сменилиСаму себяСамой собою ж.Без следа…Прощать нам веленоВрагов своих —Самих себя.Простились

Два взглядаВ зеркале.– Сюда! Скорей сюда!Кричат подруги дочерей.Там, под столами,Прячутся дети.С небабежит вода.

Закат

Какая спесь небес!Спесь – словно совестливость.Как всё запущено! —Залившееся краской торжество.

Словно бырадостьдобрых:

Румянца пятнамипошедшаяПрозрачная счастливость —

Так добрые стыдятсяНеслыханного счастья своего.

Рыбалка

На блесну, на живца, на живительный проблескНеуёмной надежды за рябью пучинПокупаются люди – крючковою больюЗаглативший наживку ту только и жив.

Всё наверх и наверх, через толщу волненья,Кто-то тащит нас в небо, за жабры ведя.И немая – мольба, и немое – боренье,Чешуёй горят краски, и тонет земля.

Игра престоловНа белом свете королевств так много,На белом свете тридевятых царств так много,Что убивать не страшно, —Бабы нарожают понемногу.

Не белом свете белизны так много,И смерть так на миру красна,Что умирать не страшно, —Алее кровь зимою на дорогах.

На белом свете говорят: «Побойтесь бога», —И, затаившись в похоронных дрогах,Врага с семьёю вырезают у порога.

На белом свете нет порога у порока,На белом свете и у боли нет порога.На белом свете королевств так много…

Тютчев

Цензор предсказал грозуВ начале мая —С чего бы? —Как на ощупь, на выпуклый звукПути впотьмах пролагая.

Пути впотьмах: хоть выколи глаз —Хоть ором зайдись – темно же!Ложится ночь, как летучая мышь,Скольжением льдинок по коже.

А цензору правитьТекст предстоит:За вычетом вычерков – прочерк.Слову сторож, поэт сторожитТекстНепроходной до дрожи.

Вечно кромсать, вечно пятнатьКляксами – манускрипты.Перевод на язык разрешённыйС невозможногоРитма —Рифма.

Так что там гроза?Идёт ли? Близка?Скорей бы уж разродиться.Сердце клокочетНа салфетки клочках.На горизонтаРевущей рекеСмерть стрекозой кружится.

Неподцензурное:Сфинкс и страна.Стара как мирВесть грозовая.И вера в Россию как эра стара:В Россию верят, как верил Фома,В раны персты влагая.

Баллада о невстрече

Во всём, что он говорил, чувствовалось некое присущее его нации качество, которое уже многие до меня пытались определить. Достаточно будет сказать, что народ этот щедро наделён всеми возможными достоинствами, кроме одного – здравого смысла… В нём было нечто, что составляет сущность каждого большевика – нечто, что я видел в каждом встреченном русском. Так, когда он выходил в дверь, вас не покидало ощущение, что с не меньшим успехом он мог бы выбраться и через окно. Он не был коммунистом, он был утопистом, и Утопия его была гораздо безумнее коммунистической. Он предлагал закрепить исключительно за поэтами право править миром. Он и сам был, как он серьёзно пояснил, поэт. Но он был столь учтив и великодушен, что назначил меня абсолютным самодержцем Англии. Д’Аннунцио соответственно возводился на престол Италии, Анатоль Франс – Франции…

Он был убеждён в том, что если бы политиками были поэты или во всяком случае авторы, они не совершали бы ошибок и всегда смогли бы понять друг друга. Короли, воротилы и толпы могут в ослеплении затеять свару, но сочинители не поссорятся между собой никогда.

… в это самое время я начал различать некие посторонние звуки «за сценой», как пишут в пьесах, и затем – громовое гуденье и раскаты войны в небе. Пруссия, самодержец воздуха, поливала огнём великий город наших предков; и что бы там ни говорили о Пруссии, а заправляют в ней ну явно не поэты. Мы, конечно же, продолжили разговор как ни в чём не бывало – разве только хозяйка дома снесла вниз своего малыша, – и великий план поэтического управления миром раскрывался по-прежнему во всём своем великолепии. В такой обстановке любого нет-нет да и посетит мысль о близости кончины, и люди много всего понаписали об идеальных или не столь идеальных обстоятельствах, в которых смертный час может застать нас. Но я с трудом мог вообразить себе смертный час нелепее, чем этот: сидеть в гостях в мейферовском особняке и внимать одержимому русскому, предлагающему мне корону Англии.

Европы два последних паладинаНе встретились. Обидней тем вдвойне,Что не встречаются обычно на смотринах.На смотрах и на раутах – встречаются вполне.

Был смотром светский раут тот в Мейфэре,И френчем звёздным небеса темнели,И лётчик-ас сэр Морис БэрингС собою русского припас(Ас, он и в Мейфэре ас).

И, большерот и большеглаз,Пришелец раздавал короны:Поэт – помазанный монарх,Поэт и власть единокровны.

Франс Анатоль и Гилберт Кит,Д’Аннунцио – на тронах мира?Сошёл с ума он иль дразнил?(Иль это звуки русской лиры?)

Внимал, немея, лондонский бомондПрожектам дивного мироустройства.Сгущался вечер крайне странным сном,Желудочным грозил расстройством.

А город под прицелом цеппелинов

Конец ознакомительного фрагмента.