Литературные и журнальные заметки - Виссарион Белинский

По словам г. Киреевского, «Отечественные записки» только и делают, что гоняются за мнениями Запада, которых не понимают сами. Чтоб «Отечественные записки» гонялись за Западом, это едва ли правда. «Отечественные записки» находятся в том же самом отношении к Западу, в каком находится к нему все русское общество. Русский крестьянин старается подражать немецкой работе; русский помещик хлопочет о рациональном хозяйстве и иногда едет за границу для изучения его или читает иностранные сочинения по хозяйственной части; молодой ученый едет в Европу для довершения своего образования; все следят за ходом наук, искусств, ремесл, открытий, даже мод и форм жизни на Западе. Что же удивительного, если «Отечественные записки» делают то же самое в той мере, в какой это нужно и полезно для русского журнала, связанного, впрочем, с историческим развитием отечественной литературы и обязанного удовлетворять потребностям русского общества?

Но вот самое смелое и оригинальное изобретение «Москвитянина» насчет «Отечественных записок». Слушайте! слушайте! «Так, в сфере литературы заметили «Отечественные записки», что на Западе не без пользы для успешного движения образованности были уничтожены некоторые незаслуженные авторитеты, и, вследствие этого замечания, они стремятся унизить все наши известности, стараясь уменьшить литературную репутацию Державина, Карамзина, Жуковского, Баратынского, Языкова, Хомякова, и на месте их превозносят И. Тургенева и Ф.(?) Майкова, поставляя их таким образом в одну категорию с Лермонтовым, который, вероятно, сам избрал бы себе не это место в литературе нашей»[3]{8}.

Тут нет правды ни в одном слове. Автор так смешался в умышленном своем изобретении, что начал порицание «Отечественных записок» похвалою им выше меры, приписав им первым честь полезного уничтожения незаслуженных авторитетов. Торжественно отказываемся от чести прекрасного, но, увы! не принадлежащего нам подвига. Этот подвиг принадлежит покойному профессору Московского университета Мерзлякову, человеку известному и теперь, а в свое время игравшему важную роль в русской литературе. Он первый напал на незаслуженные авторитеты Сумарокова и Хераскова, особенно последнего{9}. В деле полезного уничтожения незаслуженных авторитетов заслуживает почетного упоминовения «Московский телеграф», журнал, имевший в свое время большое влияние на общественное мнение. Что же касается до манеры выговаривать прямо и без уверток свое мнение о великих писателях, – и в этом «Отечественные записки» были упреждены гораздо задолго до своего появления. Пусть вспомнит г. Киреевский, что и как писывалось о Карамзине в «Московском вестнике» г. Погодина{10} и «Московском телеграфе» г. Полевого;{11} что и как писывалось о Пушкине в «Вестнике Европы» 1829 и 1830 годов{12}. Для чего же тут было «Отечественным запискам» ходить на Запад за советом, когда примеров так много было дома? Зачем было г. Киреевскому так хитро объяснять самое обыкновенное дело?

Ведь ларчик просто открывался!{13}

На Державина, Карамзина и Жуковского, особенно последнего, «Отечественные записки» никогда не нападали: эти нападки – чистое произведение изобретательности г. Киреевского. «Отечественные записки» всегда преклонялись перед самородным гением Державина и великими заслугами русской литературе и русскому обществу Карамзина и Жуковского; но они делали это не бессознательно, а старались отделить в творениях этих писателей их значение безусловное (то есть художественное) от значения исторического и показать меру того и другого. Где же тут посягательство на унижение известностей? Ломоносова, Державина, Фонвизина, Карамзина, Дмитриева, Крылова, Озерова, Жуковского, Батюшкова, Пушкина, Грибоедова, Гоголя и Лермонтова мы считаем писателями высшего разряда, писателями первоклассными, – одних по историческому достоинству их произведений, то есть по влиянию их на свою эпоху, других и по историческому и по художественному значению вместе. В ряду этих имен мы никогда не решимся поставить никакого другого имени. Так, например, мы очень уважаем Баратынского, как поэта, в сочинениях которого отразилась личность, возбуждающая к себе в читателе и сочувствие и уважение, но никогда не включим его в один ряд с Державиным и Жуковским. Для него есть место, и притом почетное, в другом ряду русских писателей. Что же касается до гг. Языкова и Хомякова, особенно последнего, мы, право, не знали, что и они – тоже великие авторитеты и что нападать на них – все равно, что нападать на Державина и Жуковского… Мы знаем, что в свое время г. Языков пользовался большою известностию и что теперь он пишет весьма посредственные стишки; но кто же в свое время не пользовался большою известностью? Вспомните Сумарокова, Петрова, Хераскова… Относительно же г. Хомякова мы не помним, чтоб он когда-нибудь пользовался особенною известностью, кроме той, которой у нас так легко добиться всякому талантливому версификатору… Жуковский и г. Хомяков – помилуйте! да это – Эльбрус и Поклонная гора! Да после этого чем же не великий поэт, чем же ниже Жуковского или Державина и г. Михаил Дмитриев? На место Державина и Жуковского мы никогда не ставили гг. И. Тургенева и А. Майкова: эта перестановка есть чисто сочинение г. Киреевского. Неужели похвалить поэму молодого поэта значит – поставить его рядом с Державиным, Жуковским и Лермонтовым?{14} Право, это логика особенного рода![4]

Спрашиваем еще раз: где, когда унижали мы Державина, Жуковского, Пушкина, Грибоедова, Лермонтова, Гоголя? Сколько раз случалось нам слышать упреки за похвалы Пушкину, Гоголю и Лермонтову! Хотя бы г. Киреевский настолько уважал святость истины, чтоб хоть этих трех, им самим уважаемых писателей, исключил из числа будто бы унижаемых нами!

Унизив таким образом своим изобретением «Отечественные записки», г. Киреевский превознес зато «Современник». «Для писателей (говорит он) менее известных помещение статей (чьих?) в «Современнике» есть уже некоторое право на уважение публики». Но потом прибавляет, что направление «Современника» исключительно литературное, отчего «образ его воззрения на вещи находится в некотором противоречии с его названием», потому что «в наше время достоинство чисто литературное не составляет существенной стороны литературных явлений»{15}. Вот вам и похвала г-на Киреевского…

Не поздоровится от этаких похвал!{16}

Итак, сам «Современник», несмотря на все его чрезвычайные достоинства, далеко не таков, каким должен быть, по идеалу г. Киреевского, настоящий русский журнал! Где же искать его? А вот послушаем г. Киреевского; он укажет нам, где лежит якорь спасения: «С некоторого времени в одном уголке литературы нашей начинается уже важное изменение» и т. д.{17} Этот уголок ни больше ни меньше, как – «Москвитянин»! Важное изменение – ни больше ни меньше, как коренное преобразование всей русской литературы: благодаря «Москвитянину» наша литература скоро совсем перестанет быть подражательною и в оригинальности не уступит ни французской, ни английской, ни немецкой. И все это сделает «Москвитянин» и его сотрудники!.. Мы думали, что наша литература еще со времени появления Пушкина обнаружила живое и небесплодное стремление из подражательной стать национальною; мы думали, что в этом отношении заслуги Пушкина безмерны и что в Гоголе русская литература имеет самого национального писателя… Мы обманывались: до «Москвитянина», преобразованного в нынешнем году, не было русской литературы: она начинается с него, с января месяца 1845 года!..

«Теперь (говорит автор статьи) уже не может быть ни вольтерианцев, ни жан-жакистов, ни жан-павлистов{18}, ни шеллингианцев, ни байронистов, ни гетистов, ни доктринеров{19}, ни исключительных гегелианцев: теперь каждый должен составлять себе свой собственный образ мыслей, и, следовательно, если не возьмет его из всей совокупности жизни, то всегда останется при одних книжных фразах»{20}.

Вот что правда, то правда! Только нельзя и эту правду принять безусловно, без всяких ограничений. Конечно, иметь свой образ мыслей лучше, нежели жить чужим убеждением; но это для того, кто может иметь свое убеждение, ибо способность иметь свое убеждение есть своего рода талант, который дается природою. Есть люди, которые только до тех пор и умны, пока их одушевляет мысль увлекшего их авторитета. Но как скоро они выдумают какое-нибудь свое собственное убеждение, родят свою собственную мысль, – тут их и гибель! Чем нелепее эта мысль, тем с большим фанатизмом веруют они в нее. Если им случится найти человек десяток послабее себя, тогда они видят в себе великих реформаторов и в своей мысли – возрождение мира.