Крики в ночи - Родни Стоун

Дети спустились к завтраку рано, задолго до того, как зашевелилась Эмма. Я посмотрел на ее лицо на подушке и поцеловал, но она что-то пробурчала и отвернулась. Я принял душ и оделся, намереваясь быстро уйти, но вдруг в дверях кухни появился Мартин. Может быть, он просто почувствовал запах кофе: Эмма предпочитала по утрам чай, но мне была необходима чашка крепко сваренного бразильского кофе.

— Привет, — сказал я, и в этот момент зафыркал кофейник.

— Привет.

Мартин, первый ученик в школе Кингс в Уимблдоне, обычно по субботам валялся в постели часов до десяти-одиннадцати. Сейчас же он спустился в кухню пораньше, причем с весьма решительным видом.

— Ты опять на работу?

— Конечно.

— Пап… Мне очень стыдно… Я об этом разбитом Будде.

Думаю, голос мой прозвучал натянуто:

— Мартин, что ты там вытворял, черт побери?

У меня была маленькая, но дорогая мне коллекция, выложенная на книжных полках в большой гостиной. Среди множества книг расставлены разные изделия из стекла и керамики. Особенно ценил я ту самую голову, копию Сарната Будды — V век нашей эры. Каким-то непостижимым образом это удовлетворенное, эротическое лицо юного пророка с жесткими завитками волос, миндалевидными глазами и самодовольной улыбкой на чувственных губах символизировало для меня внутренний покой, олицетворяло чувство совершенства. Не то чтобы я был буддистом. Я вообще не придерживался никакой религии. Мизинец Эммы — вот мой культ. Но эта вещица напоминала мне о таинствах жизни. И вот теперь она вдребезги разбита.

— Мне очень стыдно, пап, — опять повторил он. — Мы с Сюзи просто играли.

— Носясь как ошалелые? Пора повзрослеть, парень! Сколько раз тебе говорили не гонять мяч в помещении.

Детям было двенадцать и десять, и Мартину, как старшему, следовало бы быть разумнее. Затем, к своему удивлению, я услышал шаги Сюзанны, спускающейся вниз. Часы на стене в кухне показывали пять минут девятого. Они устроили мне засаду.

Копна непослушных волос, уже более темных, чем у Эммы, и ясные черты человека, рожденного быть женой и матерью, — по крайней мере, мы так считали, Эмма и я. Но на ее лице прослеживалось то же выражение, что и у Мартина, — какое-то затаенное беспокойство. Что-то не давало детям покоя, это было ясно.

— Эй, сладкая моя, что случилось?

Она казалась почти испуганной.

— Сюзи, давай говори. Что за каша заварилась?

Они никогда не вставали на рассвете, разве что в рождественское утро.

Она села за стол рядом с Мартином, напротив меня. Я пододвинул им через стол апельсиновый сок. На улице занимался типично английский летний день: то ярко светит солнце, то сыплет холодный дождь. Слышно было пение птиц в саду; виднелось, как высыхает ночной дождь на камнях дорожки. Вовсю цвели ирисы, лилово-голубые и желтые. Побеги кой розы свисали со стены, разметавшись на кирпичах. Как же я любил этот дворик, кусты, которые я там посадил. Мой родной Питтсбург просто не обладал такой атмосферой — в воздухе витала история целых поколений, запечатленная в укладе, унаследованная обычаями и традициями. История. Там, где я вырос и сделал первые шаги в жизни, ничто не было по-настоящему старинным. Ну хорошо, можно сделать карьеру, заработать большие деньги, можно купить шикарную квартиру в престижном районе Плезант-Хиллз, но нельзя там взрастить настоящую историю. Настоящее старинное окружение. Мне его явно не хватало, и, наверное, это и стало причиной того, что я удрал оттуда. Думаю, именно поэтому и мой отец, когда все это ему осточертело, продал свой бизнес по доставке грузов и стал искать себе другую женщину. Все закончилось слезами, тривиальным разводом, и никто из нас, троих детей, с тех пор почти не видел его. Поэтому я считаю, что я только мамин сын, и мать, когда узнала о моем намерении уехать, дала мне несколько советов домашнего изготовления. Женись на настоящей леди, но прежде убедись, что леди любит тебя. Никогда не страшись неизвестности. Работай в поте лица и всегда расплачивайся с долгами. Может, именно так я и женился, и, видимо, она меня любила. Я как раз начинал над этим задумываться.

Дети выжидательно уставились на меня круглыми личиками.

— Ну хорошо. По поводу Будды можете не переживать. Ничего страшного. Действительно ничего. Может, когда-нибудь я найду другого такого. Как насчет кукурузных хлопьев?

Я боролся с искушением предложить им кофе, зная, что Эмма этого не одобрила бы. Она говорила, что детям кофе вредно.

Сюзанна покачала головой.

И вот я стою лицом к лицу с этими юными, еще мало что знающими, неуверенными в себе подобиями меня самого. На улице, через стеклянную дверь, выходящую во внутренний дворик, я видел малиновку, пьющую из жестянки, которую приладил Мартин. Какое птичке дело до нашей тревоги!

— Кто-нибудь скажет мне, что происходит?

Долгая пауза. Мартин, как автомат, пережевывал хлопья.

— Папа… — начала Сюзанна.

— Да?

— Мама не очень счастлива.

Я уставился на них. До этого момента мне никогда не приходило в голову, что Эмма могла настроить их против меня. В моем представлении мы были дружной, сплоченной семьей.

— Да перестань, Сюзи. Что ты имеешь в виду?

Сюзанна сделала глубокий вдох:

— Когда мы разбили Будду, она так долго плакала.

Я отмахнулся:

— Ой, ну прекрати. И это все? Дорогая, это иногда бывает. Случайность. Забудь об этом.

Взрослые воспринимают как должное маленькие несчастья, такие, как утраты любимых вещей. Дети же рассматривают подобные случаи как некое зловещее предзнаменование из „Кошмара на улице Вязов“.

— Нет, пап. Дело не только в этом, — возразил Мартин странно изменившимся голосом. Он облокотился о стол, обхватив голову руками, в его голубых глазах застыла тревога.

— А в чем еще?

Четырнадцать лет мы прожили с Эммой, а я все еще чего-то не понимал. Может быть, слишком долгий срок? Они как будто не хотели мне говорить, и все же Сюзанна наконец произнесла:

— Мама плакала, потому что она сказала… ты больше беспокоишься о своей работе, о своей коллекции и о голове Будды… чем о ней.

— Но это же смешно, Сюзи.

Эмма, должно быть, свихнулась. Что это такое вселилось в нее, подумал я. Я не мог поверить этому, хотя меня действительно практически не бывало дома, с тех пор как фирма „Доркас-Фрилинг“ взялась за бристольский контракт. Переделка дизайна госпиталя. Там месяцы и месяцы работы.

Малиновка улетела в кусты, будто уже насмотревшись. Невероятно, чтобы дети требовали бы от меня ответа за мое поведение, которое я считал нормальным.

— Это неправда. Ты знаешь это.

— Она говорит, что тебя никогда нет дома. Даже когда ты приходишь, ты где-то далеко.

Я должен был догадаться. Что-что, а здесь-то все так и было. В связи с перестройкой госпиталя мне приходилось частенько разъезжать по всей стране. И хотя я и звонил каждый вечер домой, но слова почему-то звучали с расстояния фальшиво. Слишком уж я завяз в своих проблемах, увлекся карьерой. А когда возвращался, нередко чувствовал себя вконец измотанным, как, к примеру, прошлой ночью.

— Пап. У вас с мамой… действительно все нормально? — прошептала нерешительно Сюзанна.

Теперь я понял, зачем они спустились так рано. Должно быть, они обсудили все между собой, встревоженные каким-то детским страхом. Бог знает, может, среди родителей их школьных друзей уже случилось достаточно разводов.

Я все еще пытался закрыть глаза на проблему. Со мной такого никогда не произойдет. Потому что, если такое случится, моя жизнь будет разбита вдребезги, моя приемная страна померкнет. Я здорово влипну. И мне придется уехать в Питтсбург, Ни за что.

— Дети, я очень люблю нашу маму, — произнес я. — Поэтому я и женился на ней. — И не только потому, что она была англичанкой, а мне нравился этот образ жизни, сказал я себе. Нет, я действительно любил Эм. — Ну давайте, поджарьте мне хлеба.

Сюзанна, казалось, расслабилась. Мартин почувствовал облегчение оттого, что все кончилось благополучно. Я видел, что они выдали все, что у них накопилось. Я перегнулся через стол и взял их руки в свои. На улице солнце пробивалось сквозь кроны деревьев, вернулась малиновка. Я посмотрел на них и принял решение забыть о работе, о фирме и об этом проклятом госпитале. Надо сконцентрироваться на семейных проблемах.

— Знаете что, нам нужно взять отпуск и отдохнуть.

Легче сказать, чем сделать. В фирме в это время случилась запарка, и я уходил из дома рано, чтобы вернуться поздно. Боб Доркас был в отъезде, и вся чертова команда дизайнеров осталась под моим началом. Вообще-то Боб мне нравился, но что касается его частых отъездов, то тут он поступал нечестно. Слишком много работы свалилось на нашу небольшую группку, и я оказался привязанным к столу, пытаясь просмотреть пятнадцать чертежей и найти упущения, чтобы не вызвать ярость заказчика. В тот злополучный день мы работали допоздна, не покладая рук, не считая коротенького перерыва, чтобы выпить пивка и перекусить бутербродами, которые принесла одна из молоденьких сотрудниц.