Ребут - Эми Тинтера

Охранник, человек, от которого пахло дымом и потом, быстро обыскал меня. Он едва смог сдержать гримасу на своем лице, и я отвернулась, чтобы вместо этого посмотреть на небольшие здания трущоб. Охранники ненавидели касаться меня. Думаю, их это приводило в ужас.

Он резко повернул голову к двери, вытирая руки о штаны, как будто мог стереть смерть.

Нет. Я уже пыталась.

Охранник придержал для меня дверь, и я проскользнула внутрь. На верхних этажах центра находились кабинеты служебного персонала; я пробежала вниз несколько пролетов темной лестницы и остановилась на восьмом этаже, где находились комнаты ребутов.

Ниже было еще два этажа, к которым ребутам был разрешен доступ на постоянной основе, но, в основном, там находились медицинские исследовательские лаборатории, в которых я редко бывала. Время от времени им нравилось изучать нас, но, по большей части, они использовали это пространство для исследования человеческих заболеваний. Ребуты не болеют.

Я протянула свой штрих-код охраннику у двери, он просканировал его и кивнул. Мои ботинки почти не создавали шума по бетонному полу, когда я шла по коридору. Все девушки в моем крыле спали или притворялись спящими. Я могла видеть каждую комнату через стеклянные стены. Уединение было правом человека, а не ребута. Две девушки делят комнату, в которой находилось по две односпальных кровати, прижатых к стене. Комод в конце обеих кроватей и шкаф в задней части комнаты, чтобы разделять вещи — вот, что мы называли домом.

Я остановилась перед своей комнатой и подождала, пока охранник отдаст приказ кому-то наверху, чтобы открыть мою дверь. Только люди могли открывать двери после того, как они запирались на ночь.

Дверь открылась, и Эвер перевернулась в своей постели, когда я вошла внутрь. Она не спала последние несколько недель. Казалось, она всегда выглядела проснувшейся, когда я приходила после задания.

Ее большие зеленые глаза ребута светились в темноте, и она приподняла брови, молча спрашивая, как прошла миссия. Разговоры после отбоя были запрещены.

Я подняла вверх четыре пальца одной руки и пять другой, и она тихонько вздохнула. Лицо ее сморщилось от эмоций, которые я больше не могла пробудить в себе, и я отвернулась, чтобы развязать ремешок на своем шлеме. Я положила его на комод, вместе с моей камерой и коммуникатором, и сняла одежду. Затем быстро натянула спортивный костюм — мне было холодно, всегда холодно — и забралась в свою крошечную кровать.

Хорошенькое личико Эвер Пятьдесят шесть все еще выражало печаль, и я отвернулась, чтобы посмотреть на стену, испытывая неловкость. Мы были соседями по комнате четыре года, с тех пор как нам исполнилось тринадцать, но я никак не могла привыкнуть к эмоциям, изливавшимся из нее как из человека.

Я закрыла глаза, но звуки человеческих криков продолжали пульсировать в моей голове.

Я ненавидела крики. Их крики были моими криками. Первое, что я помнила после своего пробуждения как ребута, это пронзительный крик, отскакивавший от стен и звенящий в моих ушах. Я тогда подумала: « Ну что за идиот созда ет этот шум? »

Это была я. Я, вопящая как наркоманка, которая два дня не получала дозы.

Весьма неловко. Я всегда гордилась своей безмолвной стойкостью в любой ситуации. Единственная, кто держался хладнокровно, в то время как даже взрослые утрачивали самообладание.

Но в двенадцать лет, проснувшись в Мертвой Комнате больницы, 178 минут спустя получения трех пуль в грудь, я кричала.

Я кричала, пока они выжигали клеймо на моем запястье с моим штрих-кодом, моим номером и человеческим именем — Рэн Коннолли. Я кричала, пока они запирали меня в клетке, пока вели меня к шаттлу, пока ставили в строй с другими новообращенными мертвецами, которые тоже когда-то были детьми. Я кричала до тех пор, пока меня не привезли в Корпорацию Развития Репопуляции Человека или КРРЧ, в центр, и мне не сказали, что крик означал смерть. Человеческое поведение означало смерть. Неподчинение приказам означало смерть.

И тогда я замолчала.

Глава 2.

— Как думаешь, на этот раз попадутся горячие парни? — спросила Эвер, когда я заправляла свою черную рубашку в штаны.

— Разве ты не считаешь Семьдесят два горячим? — спросила я, оборачиваясь и одаривая ее насмешливым взглядом. Ей нравилось, когда я так на нее смотрела.

— Он придурок, — сказала она.

— Согласна.

— Впечатление, будто у нас настал неурожайный период.

Я зашнуровала свои ботинки, искренний смех искрился внутри меня. Новые ребуты прибывали примерно каждые шесть недель, и это было время, которое многие воспринимали, как возможность познакомиться с кем-то.

Нам не разрешали встречаться, но чип регулирования рождаемости, который они вводили в руки женщин в первый день, предполагал, что они знали, что это было единственным правилом, которое они не смогут на самом деле соблюдать.

Для меня новые ребуты означали только начало нового цикла обучения. Я не встречалась.

Замок на двери нашей комнаты щелкнул, как он это делал каждое утро в семь часов, и стеклянная дверь распахнулась. Эвер вышла, завязывая свои длинные каштановые волосы в узел, пока ждала меня. Она часто это делала, чтобы мы пошли в столовую вместе. Я предполагала, что это входило в сущность дружбы. Видела, как другие девочки делают это, и соглашалась с этим.

Я догнала ее в коридоре, и бледная женщина, стоящая прямо за нашей дверью, отпрянула при виде меня. Она вытащила стопку одежды, которую несла, прижав к своей груди, ожидая, когда мы уйдем, чтобы положить ее на нашу кровать. Ни один человек, работающий в КРРЧ, не хотел находиться в маленьком, замкнутом пространстве рядом со мной.

Эвер и я направились по коридору, смотря вперед. Люди построили стеклянные стены для того, чтобы они могли видеть каждое наше движение. Ребуты пытались предоставить друг другу толику уединения. В коридорах по утрам было тихо, за исключением редкого бормотания голосов и мягкого гудения кондиционера.

Столовая находилась этажом ниже, по ту сторону пары больших красных дверей, которые предупреждали об опасности внутри.

Мы вошли в комнату, которая была ослепительно белого цвета, за исключением прозрачного стекла вдоль верхней части одной из стен. Офицеры КРРЧ находились по ту сторону стекла, с ружьями, приставленными в нашу сторону.

Большинство ребутов были уже здесь, сотни из них сидели на маленьких круглых пластиковых стульях за длинными столами. Ряды ярких глаз, сияющих на фоне бледной кожи лица, выглядели как вереницы огней, тянувшихся по каждому столу. Запах смерти витал в воздухе, заставляя большинство людей, вошедших в столовую, сморщить нос. Я редко замечала что-то другое.

Эвер и я не ели вместе. Как только мы получили нашу еду, она пошла со своим подносом к столу шестидесятых и ниже, а я села за стол к сто двадцатым и выше. Единственным близким к моему номеру был Хьюго с номером Сто пятьдесят.

Мэри Сто тридцать пять кивнула мне, когда я села, как делала и другим, но ребуты, которые были мертвы дольше 120-ти минут, не отличались своими социальными навыками. Здесь редко много разговаривали. Хотя, в остальной части комнаты было шумно, болтовня ребутов заполняла всю столовую.

Я откусывала кусок бекона, когда красная дверь в дальнем конце комнаты открылась, и вошли охранники, сопровождаемые новичками. Я насчитала четырнадцать. До меня дошел слух, что люди работали над вакциной для предотвращения создания ребутов. Не похоже, что они преуспели.

Среди них не было взрослых. Ребутов старше двадцати убивали, как только они восставали. Еслиони восставали. Это редко случалось.

— Они — ошибки, — как-то сказал мне тренер, когда я спросила, почему они расстреливали взрослых. — От детей там ничего не оставалось, но взрослые… они ошибки.

Даже с такого расстояния я могла видеть, как некоторые новички дрожали. Их возраст колебался примерно с одиннадцати или двенадцати лет до подростков постарше, но ужас, который исходил от них, был одинаковым. Прошло меньше месяца с тех пор, как они стали ребутами, и понадобится гораздо больше времени, чтобы принять то, что с ними случилось.

Их помещали в холдинг-центр в больницах их родного города на несколько недель для привыкания, пока КРРЧ не определит их в город. Мы продолжали расти как нормальные люди, поэтому ребуты в возрасте до одиннадцати держались в здании до достижения пригодного возраста.

Мне пришлось провести лишь несколько дней в холдинг-центре, но это было одно из самых худших моментов процесса.

Настоящее здание, где нас держали, не было плохим, просто уменьшенным вариантом того, где я жила сейчас, но паника была непрерывной, всепоглощающей. Мы все знали, что стать ребутом после смерти (что было почти неизбежно в трущобах) было хорошей возможностью, но реальность этого все еще пугала. Сначала, во всяком случае. Когда первый шок прошел, и я заставила его уйти посредством тренировок, я поняла, что стала гораздо лучше как ребут, чем когда была человеком.