Том 5. Стихотворения 1941-1945. Статьи - Демьян Бедный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Часть вторая
Шварц'эрде!.. чернозем!
Мы ехали по чернозему. Все немцы почему-то с завистью смотрели на наш чернозем.
(А. Вилков, «С немцами по России».)Welchen reichen Ertrag wurde der frucht-bare Beden der Schwarzerdt liefern, wenn er statt von Russen von Deutschen besiedeitwaie!
(Die Zukunft Russlands von Rudolf Martin. Leipzig, 1906.)(Какой богатый доход могла бы дать плодородная почва черноземной полосы, если бы она была населена не русскими, а немцами!)
(Рудольф Мартин, «Будущность России». Лейпциг, 1906.)Туристы спали в поезде,А утром очутилисяУж в Харьковской губернии,Где у Ковяг, у станцийки,Их ожидало зрелищеОсобо любопытное,Российски-самобытное,Казенной красоты:Почтовых троек линияПред ними растянуласяПочти на полверсты.Кобылки, отбиваясяОт мухи надоедливой,Потряхивали гривами,Пускали в ход репейникомЗабитые хвосты, –И, дыбясь и брыкаяся,Наполнив воздух ржанием,Ярились жеребцы.С обычным прилежанием,С густым упоминаниемРодителей, святителей,Все так же, как бранилисяИх деды и отцы,Бранились бородатые,Нечесано-лохматыеПочтовые извозчики:«Эй, осади!», «Подвинь!»Под расписными дугамиСмеялись хохотунчики,Гремушки-грохотунчики,Задорные бубенчики,Веселые, болтливыеЗвенели колокольчики:Динь-динь, динь-динь, динь-динь!Туристы разместилися,Уселися, поехалиДорогою извилистойСредь моря безграничногоРжаного и пшеничногоС густым, высоким колосомПо самую по грудь.Дорога безобразная,Размоченная, грязная,И вязкая, и тряская,На взгляд немецкий – жуть.Пред головною тройкоюМотаясь суматошливо,И криком и нагайкамиГоня с дороги встречныеТелеги с таратайками.Ей верховые стражники,Охальники и бражники,Указывали путь.
Под конскими копытамиГрязь черная и липкаяРазбрасывалась в стороны,Летела в немцев комьями.То ль ехать, то ль слезать?Чай, грязь – не мед, не патока:Забрызжет – не слизать.Грязищей весь забрызганный,Турист, профессор Шустерман,Сказал не без чудачества,Что чернозем – чтоб полностьюУзнать его все качества –Не только видеть, надобноЕще и осязать.Впрямь было показательно,Насколько осязательноВоспринимался немцами –Под видом бескорыстногоАнализа научного –Вид чернозема тучного.«Шварц'эрде!» – немцы всеШептали зачарованно,Наслышавшися издавна,С ребяческого возраста,Об этой, нынче узренной,О черноземной, сказочнойПшеничной полосе.«Шварц'эрде!» – все вполголосаСтонали сокрушительно,И ни о чем решительноУ них уж речи не было.Забыли обо всем,С волненьем нескрываемымОни с повозок прыгали,Шварц'эрде брали на руку,И растирали пальцами,И сладострастно нюхали:Так вот он – знаменитейший«Берюмте шернасём»!Просторы неоглядныеЗелено-серебристые,Струистые, волнистые,С цветистыми узорамиОкидывая взорами,Они по временамТо крякали, то охали:«Иметь шварц'эрде плохо ли?!»«Такое б счастье нам!»«Мы что бы тут устроили!»«Мы б урожай утроили!»«Будь это наше…» «Швейг!!»С военной односложностью,С привычной осторожностью«Цыц!» – цыкнул назидательно(Начальник, уповательно)Регирунгсрат фон Цвейг.
Вела дорога в бывшееПомещичье имение.В последнее владение(Последняя нора!)Какого-то облезлого,Век жившего дурачисто,Прожившегося начистоДворянского бобра,В именье разоренное,Долгами оплетенное,Бобром не от добраЧрез банк земельный сбытоеКрестьянам и разбитоеЗатем на хутора.Лишь дом один помещичийДа сад при нем огромнейшийОстались во владенииБобра. И жил он здесьСреди народа скрытногоДворянским соглядатаем:Что, мол, крестьяне думают,Про что их речи тайные?Крестьянскими поклонамиСвою он тешил спесь.
Вилковым вышесказанным,Втирать очки обязанным,Туристам объяснилося:Крестьянам-де не снилося,Что им за добронравиеПо благости начальственной,По мудрости столыпинскойТакое счастье выпадет:В руках у них окажетсяИменье «Снежнов-Кут», –У каждого крестьянинаВдруг будет хутор собственный!«А хуторянин-собственник –Прямой оплот законности,В нем к смуте нету склонности;Имеем факты точные:Вот где устои прочныеДля отвращенья смут!Есть хутора отдельные,Взять тот же „Снежнов-Кут“,Не образцы заочные –Что стоили досельныеПолитики земельные! –Вот реки где молочныеСквозь берега кисельныеСпокойно потекут!»Все немцы умилялися,Устоям удивлялисяИ говорили: «Гут!»На хуторе на первом жеРоскошно-показательнойЗаглавной иллюстрациейК грядущим чудесамБыл – с преогромной свитою,Своей администрацией –Сам губернатор харьковский(Звался он Катериничем).Да, губернатор сам!Напудренный, нафабренный,При всех своих регалиях,В мундире камер-юнкерском –Ну, хоть в парадный зал! –С приветливою важностью,С сановной авантажностью,С изысканной любезностью,С широким жестом этакимГостям «Добро пожаловать!Вилькоммен!» – он сказал.Гостям и губернатору(«Эк сколько их, начальников!Все набрались отколь?»)Старик, хозяин хутора,По-оперному ряженый,Причесанный, приглаженный,С оглядкою – ох, боязно! –Всем поклонился поясноИ преподнес хлеб-соль.
По хуторам поехали.«Глядите, не утеха ли? –Так немцам говорилося. –Что нами заварилося!Крестьяне как живут,Чего тут набабахали!»Все немцы дружно ахалиИ говорили: «Гут!»Ландрат, герр Кох, не выдержал, –На языке на ломаномХваля «пшенис унд рош»,Крестьянина угрюмого,Степана Завгороднего,Спросил: «Ваш жисть на кутореДовольно есть карош?»Ответ был неожиданный,Начальство покоробивший,Вилковский брех угробивший:«Не жизнь, а благодать!Живем – не ходим по миру,Но милостыню нищемуТож не с чего подать».Лицо у губернатораВ одну секунду сделалосьБагровое, как медь;Он рядом с ним стоявшемуДежурному охранникуСказал: «Сырцов, заметь!»Вилков герр Коху с кислоюСобачьего оскалинойСказал про Завгороднего:«Нет лучше хуторянина,Мужик он преотменнейший,При всем при этом блещущийНародным остроумием:Для красного словца,Как говорит пословица,Не пожалеет матери,Не пощадит отца!»
С брезгливою опаскоюВходя в избушки жалкие,На их убранство скудное,На печи, образаВсе немцы с изумлениемТаращили глаза.Но, обходя избушечкиИ голые дворы,Все гости до единогоСильней всего дивилисяОгромному обилиюКрестьянской детворы.Поп – без попа обедни нет,Был поп и тут в наличности, –Он рек, что многочадие –Благословенье божие.Крестьянская толпаОтветила по-своему,По-своему дополнилаРечение попа:«Насчет житья отпетогоНе скажем ничево.А дети… В части этогоУж это мы тово!»Семья была не малаяУ мужика у хмурого,Степана Завгороднего:Сбиваясь на ночлег,В одной избе теснилосяДесяточек ребяточек,Да бабка, доживавшаяСвой горький вдовий век,Да сам с женой – ровнехонькоТринадцать человек.Тут стало члену рейхстага,Барону Киршенштейнеру,Свое недоумениеНевмоготу скрывать:«Да где ж они, – воскликнул он, –Все спать располагаются?В избе – одна кровать!»«Где спать вы размещаетесь,Наш гость интересуется?» –Вилков спросил у бабушки.«Нашел он что, твой немец-то,Про нас разузнавать!Где спим! – сказала бабушкаЗадорливо, укорливо,Вопросу неразумномуДивяся не путем. –Мы на печи, на лавочкеДа на полу разместимся.Есть нечего, скажи ему;Хоть раз наесться б досыта!А где нам спать, наевшися,Уж место мы найдем».
«Сплошное остроумие!» –Сказали немцы вежливо,Но рожу губернаторуСвело такою корчею,Как будто наступил емуКто-либо на мозоль.«Я думаю, достаточноВсе гости находилися,Осмотром насладилися.К тому ж и мне пора ужеСвою исполнить роль».Сказал он так: «ПокорнейшеПрошу вас, гости милые,Принять без осужденияИ от меня хлеб-соль!»«Хлеб-соль» гостям он, подлинно,Поднес по-губернаторски:В большом дому помещичьемБобра вышереченногоНа денежки казенныеВсе было приготовленоНа диво – то есть всяческойПревыше похвалы:Под снедью первосортною,Из Харькова доставленной,Под дорогими винами,Цветочными корзинамиЛомилися столы.Всем блюдам подаваемым,Всем винам разливаемым,Деликатесам, пряностям,Пред каждою персоноюПоложен был особенный,Весь золотыми буквами,Славянской вязью древнеюУзорно напечатанныйНапутственный реестр.Гремел оркестр – из Валкова,Из города ближайшего,Пожарный, не ахтительный,Не очень восхитительный,А все-таки оркестр.Застольным красноречиемБлеснули два оратора:За словом губернатораВзял слово немец, Кох.Держа бокалы узкие,«Ур-р-ра!!» – кричали русские;Кричали немцы: «Гох!!»Все быстро нализалися,В хмелю разлобызалися.«Фотографа позвать!»Снялись гуртом и группамиИ снова – полутрупами –Засели пировать.Уж время к ночи близилось,Давно уж солнце снизилось,Уж ярко разливаласяВечерняя заря,А пир еще не кончился,Всё тосты продолжалисяИ выкрики отдельные –Не все членораздельные,По правде говоря.«Внимание! Внимание!За дружбу, процветание,За кейзера немецкого,За русского царя!»Орали, обнималися,Опять гуртом снималися.Был пир – не описать!Рекорд жратвы поставили.Потом крестьян заставилиПред немцами плясать.
* * *Я не с пустой котомкою,Возок мой не с поломкою,А все ж я повесть комкаю,К концу ее клоня.От продолженья повести.Скажу по чистой совести,Я ухожу: мотня.Картинно-карусельная,Чем повесть станет цельная?Поездка – двухнедельная,Я ж описал… три дня.Берет меня смущение.Что стоит посещениеХотя б одной Москвы!Торгово-богомольнаяМосква первопрестольная,Осмотр ее, все случаиБанкетов и жратвыВозьмут, сочтем за лучшее,Огромных три главы.Материал значительный,Местами – помрачительный,Но длиннотой грозит.Итак, я заключительныйТеперь беру визит:Все немцы – гости в Питере!По самой лучшей литереУстроен им прием.Но мы осмотров питерскихС дворцов и до кондитерскихОпять же не даем.Всем немцам отъезжающим,Свершившим свой обет,Событьем завершающимПрощальный был обед.Вот что на основанииВеденных дневниковОб этом расставанииС гостями из ГерманииПисал доцент Вилков:
Прощальный обед прошел живо, весело, в приподнятом настроении. На обед были приглашены германский посол при русском дворе, товарищ главноуправляющего землеустройством и земледелием А. А. Риттих, главный ревизор землеустроительного комитета А. А. Кофод и некоторые другие чины землеустройства. Были представители и немецкой колонии. Была прочтена телеграмма от председателя совета министров В. Н. Коковцева.
