Обгон - Анатолий Алексин

А тёзка, не расставаясь, как я внушала себе, с ролью застенчивой, изобразила на лице не восторг, а смущение.

Лион не сказал, что она стала рекордсменкой в велосипедных гонках и лишь среди девочек, — получилось, таким образом, что она рекордсменка во всем.

— Полли оказалась первой среди наших дошкольниц. И в данном — конкретном! — состязании, — уточнила «главная воспитательница».

Это педагогическое уточнение я не пропустила мимо ушей, но пропустила мимо души, мимо характера: не мнение же «главной воспитательницы» о моей тёзке для меня было важно. А мнение Лиона…

Тёзка же, когда он вторично и еще более незаслуженно ее вознес, вдобавок к «смущению» протестующе замахала руками. «Опять изображает из себя сверхскромницу!» — не уставала беситься я.

Лиону она не подарила ни одного ласкового, благодарного взгляда. Я и это мысленно осудила: «Не хочет обнажать причину его несправедливости, их взаимного неравнодушия друг к другу!». Возраст, думаю, ограничивал меня менее сложными фразами, но суть была той же.

Конечно, Лион выбрал тёзку не только из нас двоих, я была равной среди отвергнутых, — и это могло подарить утешение.

Когда мы с мамой возвращались домой, она сказала:

— В вашем с Полиной соревновании на самом деле не было победительницы. Но виновница столкновения все же есть. И это, не обижайся, ты.

Мама всегда сохраняла верность не выгоде, своей или нашей общей, а исключительно истине.

— Я виновница?

— К сожалению… Ты задела ее велосипед, а не она твой. Потому что ты смотрела не на дорогу, а на мальчика, названного по имени знаменитого писателя. А есть еще и французский город Лион… Этот мальчик тебе нравится?

Обмануть маму не представлялось возможным, — и я ответила:

— Да.

— А он в качестве чемпионки выбрал другую? Не переживай, доченька. Все пройдет. Жизнь это упрямо доказывает…

«Наверно, она имеет в виду не жизнь вообще, а свою жизнь», — подумала я. Так как семья наша состояла из нас двоих…

Не прошло и недели после соревнований в быстроте, как «главная воспитательница» предложила посоревноваться «в красоте».

Был провозглашен конкурс на звание «Мисс детский сад». В жюри с удовольствием вошли все мальчики. Родители на сей раз приглашены не были, чтобы они, «болея за своих дочерей, не влияли на решение жюри и общее настроение.» Так растолковала нам «главная».

Готовя меня к новой схватке, мама тщательно разглаживала мое, как она его называла, «выходное» платье. Попутно мама давала понять, что у кого-то платья могут оказаться более роскошными, но из-за этого не стоит расстраиваться… Для пущей убедительности она напомнила, что предстоит не конкурс платьев. И что «по одежке только встречают». Напомнила и другую народную мудрость: «Не родись красивой, а родись счастливой». Видимо, исходя из своего личного опыта, мама заключила, что мужчины, в том числе и дошкольного возраста, не умеют ценить положительные женские качества.

Она намекала потихоньку, что не исключает моего очередного поражения, дабы я приобрела к провалам стойкий иммунитет. Позже я убедилась, что иммунитета против страданий в случае женского неуспеха не существует. Его еще не придумали…

И посему я горько расстроилась, когда не умеющие ценить женских — и девчачьих — достоинств, мальчишки единогласно присвоили звание «Мисс детский сад» моей тёзке. Лион первым проголосовал за нее… Он так тянул руку вверх, что я со стула съехала вниз. Чуть не расплоставшись на полу, как возле велосипеда… Голосование остальных членов жюри меня не интересовало.

Когда «главная» надевала тезке картонную корону, наша традиционная победительница так скромно склонила голову, будто стеснялась выпавшей на ее долю чести. «И тут претворяется!» — сделала я очередной гневный вывод.

«Главная» загодя приказала всем — и девочкам тоже — аплодировать будущей Мисс так, как если бы каждую из нас признали самой красивой. «Но разве кто-нибудь, кроме моей мамы, болеет за другого, как за себя?» — не вслух, разумеется, возразила я. Однако захлопала, не только следуя полученному распоряжению, но и чтобы никто не заподозрил, что я своей тёзке завидую. Зависть вообще полезно скрывать, как ни одно другое, всеми осуждаемое, но и почти всеми испытываемое, качество. Спрятать его от мамы мне, конечно, не удалось…

Когда я вернулась домой, платье мое, старательно ею отглаженное, выглядело для маминого зоркого взгляда траурным. Как и выражение моей физиономии…

— Не вопринимай чужой успех как большое личное горе! — Мама не единожды так уверенно внушала мне эту мудрость, будто цитировала ее. Но безуспешно…

«Пусть бы тёзку объявили самой начитанной из нас! — допускала я компромисс. Поскольку видела, как она любит книжки. — Пусть бы ее назвали самой музыкальной! Так как она играла на скрипке… Но самой красивой?!» — Так, перемещаясь из столовой в спальню, а оттуда — на кухню, полубредила я. — Имя от меня отняла, Лиона у меня отобрала…

Имя мое, действительно, на две буквы укоротилось. Но Лионом я и до того не владела.

Отобрать же то, чего нет, невозможно. Да и рано мне было кем-то владеть…

«Не родись красивой, а родись счастливой!»? Но ведь можно родиться и красивой и счастливой одновременно, как моя тёзка… А можно, как я, — и некрасивой и несчастливой…» Так я продолжала себя истязать. Пока не уткнулась в зеркало…

Придирчиво исследовав себя, я все же пришла к окончательному выводу о вопиющей необъективности жюри. Метание перешло в возмущение, в непримиримый протест.

Обуревамая всем этим, я улеглась в постель. И вдруг увидела, как мама, наоборот, свою постель покинула — и достала из аптечки те лекарства, которые принимала в самых исключительных случаях.

Она переживала не столько поражения дочери, сколько м о ю реакцию на них.

В ту ночь я приняла твердое решение быть бездетной: что если мне достанется такая, как я?

Нет уж, хватит с меня поражений!

Школьниками в те времена становились не в шестилетнем, а в семилетнем возрасте. Мне уже пошел восьмой год, а тёзка была на полгода меня моложе. «Могла бы уважать старших!» — хотелось одернуть ее.

… С тех пор позади остались не месяцы, а восемнадцать с лишнем лет. На таком возрастном расстоянии я, повторюсь, наверное, несколько переиначиваю, овзрасляю фразы и рассуждения детсадовской поры. Но факты и смысл происходившего остаются прежними. Стараюсь воспроизвести, детализировать дорогу к бедствию своему такой, какой та дорога была.

Прощаясь со всеми, переходившими в ранг школьников, «главная воспитательница» пожелала больших достижений, «фундамент которых заложил детский сад». И напоследок непонятно зачем известила каким гороскопным знаком каждый из нас является. Она именовала их «знаками зодиака».

Полагаю, «главная» пришла к мнению, что мы уже дозрели до того, чтобы и это про себя ведать.

Без промедления выяснилось, что я по гороскопному знаку — рыба. Ничего лучшего я не ждала. Несколько озадачило, что, будучи рыбой, я не умела плавать…

После того, как меня, не плавающую, погрузили без моего согласия в реку, или в море, а то, может, и в океан, осталось напряженно ждать кем окажется тёзка. Не было никаких сомнений: ее знак будет несравненно предпочтительней моего. Но что до такой степени предпочтительнейней… «Главная» провозгласила мою соперницу львом, а точней, львицей. Львица, как она сообщила, принадлежит к «знаку» огненному.

«Как бы мне в ее огне не сгореть!» — придумала я высопарную фразу, чтобы принять противопожарные меры. Хотя находиться в воде для рыбы вполне противопожарно…

Тёзка, по традиции, меня обогнала. И, по традиции же, сделала вид, что вовсе не гордится своим львиным происхождением. И что царицей зверей — а тем паче людей! — себя вовсе не ощущает.

— Почему люди принадлежат к «знакам» животного мира? — спросила я маму, рассказывая ей о том, как проводила нас «главная». — Рыбу можно поймать, поджарить и съесть. А попробуй поступить так со львицей!

Мама принялась расспрашивать, что именно меня не устраивает и стала умиротворять:

— Рыбы бывают разные! Вспомни, к примеру, про Золотую рыбку!

Мама, жалея меня, свою болезнь и свою боль по возможности скрывала. А я свою, взбалмашную, чересчур преждевременную, досрочную, прятать от мамы даже не пробовала. Я виделась себе не Золотой рыбкой, а неудачницей, сидящей возле разбитого корыта. Я ничем не могла помочь ни другим, ни самой себе.

В школу я пошла до обидности рядовую, обыкновенную, а тёзка, естественно, в музыкальную школу «для особо одаренных детей». В ту самую, где преподавала моя мама. (Я все больше начинала верить в судьбу!). Но вместе со мной в обыкновенной школе очутился необыкновенный Лион.

Впервые я тёзку свою обошла. Что-то у нее выиграла!