Вне зоны доступа - Вита Витренко

Ждать пришлось не слишком долго. Прекрасная лицемерка Марго и омерзительно толстая собачка прошмыгнули в лифт, где их и настиг Илья. Только увидев его суженные от ненависти глаза, Рита догадалась, что Илья прочитал ее опус, и в первый раз ужаснулась своей выходке. До этого ей все казалось замечательным: и рожденный за одну ночь рассказ, и скупая похвала редактора «Девы»: «Динамично и ярко. Берем!», и звонки восхищенных знакомых, и солидный гонорар…

— Я тебя ненавижу! — процедил сквозь зубы Илья.

И добавил без всякой логики:

— Ты старая и уродливая! Из-за такой, как ты, никто не выпрыгнет из окна. Никто! Никогда! — теперь его голос срывался на крик.

Он где-то бродил до десяти вечера, заходил к полузабытым друзьям, пытался напиться, но водка не шла, потом проиграл все деньги в автоматах какого-то кафе. А Маргарита выглядывала его из окна и проклинала себя. В мозгу заевшей пластинкой крутилась фраза из далекого школьного прошлого: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Наконец на дворовой скамейке она заметила знакомый силуэт и услышала развязный хриплый голос, обращенный к смазливой малолетке Люське:

— Эй, лапуль, поди сюда. У тебя клевые ножки. Посиди со мной.

И в этом полупьяном расхлябанном пацане, совсем непохожем на серьезного, собранного Илью, Рита вдруг увидела своего повзрослевшего Ваньку, которого вот так просто обидела чужая женщина на десять лет старше него. Что-то буркнув мужу, она по ступенькам слетела вниз и прямо в подъезде столкнулась с Ильей. «Прости меня, слышишь, прости», — сокрушенным полушепотом повторяла она. Но Илья не слушал и тащил ее в лифт, а затащив и нажав кнопку с цифрой «7», сделал то, о чем мечтал долгие месяцы: набросился на Риту и стал жадно целовать ее теплые мягкие губы, больно царапая их небритой щетиной, рвал на ее груди шелковый халат, впивался в холеную шею и рычал, словно дикий зверь. Рита испугалась не на шутку, но тут открылись спасительные двери, и она, как ошпаренная, выскочила из лифта.

— Я завтра уеду к маме. Мне нужно увидеть Ваню, — с порога сообщила она мужу.

— Но у тебя же была какая-то срочная работа, — удивился тот.

— Плевать на все, я завтра еду!..

Перед отъездом она написала Илье письмо. Хотела оставить всего несколько строчек, получилось — три листа сумбурного текста. О том, что он — замечательный парень, а она — дура, что у него впереди еще целая жизнь, а ей уже 30 и женщины стареют быстрее, что литературный талант на дороге не валяется — и ему нужно обязательно писать. Длинное странное послание, выведенное рукой, привыкшей нажимать кнопки на клавиатуре. Крик души, в котором умоляющее «Прости!» смешивалось с почти материнской нежностью, острой тоской по чему-то несбывшемуся и единственным на тот момент желанием — оградить этого мальчишку от чего-то плохого… Она подложила письмо прямо под его дверь, заклеив конверт скотчем и надписав жирным фломастером: «Илье, лично в руки».

Когда почти через месяц Рита вернулась домой, о недавних бурных страстях напоминал лишь старый измятый номер «Девы» с большим масляным пятном на обложке. Однако Рита все равно, как белка, шастала к глазку и прислушивалась к соседней двери. Больше недели Илья не появлялся. Маргарита уже начала вливаться в обыденный поток своей прежней жизни, где Ильи-то и не было никогда, когда как-то возле лифта столкнулась с похудевшей и осунувшейся Татьяной Ивановной в черном траурном платке. Пытаясь унять внезапную дрожь в голосе, забыв поздороваться, она выдохнула:

— Что с Ильей?

Татьяна Ивановна странно на нее посмотрела и глухо переспросила:

— С Ильей?

Рита почувствовала, как крупный тяжелый камень кто-то пытается протолкнуть ей в горло, в висках стучало монотонной дробью: «Не может быть, не может быть», и это длилось и длилось, заливая подмышки липким страхом. Но тут Татьяна Ивановна вдруг ожила, засуетилась и запричитала по-бабски:

— Девочка моя дорогая, вам плохо? С Ильей все в порядке, он переводится в Харьковский университет, будет теперь там учиться. Уже и комнату в общежитии получил, и подружка у него славная появилась, Танюшей зовут… А вот у меня горе — умерла тетя от инфаркта, очень хороший человек. Ей уже 72 стукнуло, но она еще неплохо выглядела, образованная такая, интеллигентная была. А Илюша даже на похороны не приедет — академразницу сдает…

Долго, очень долго Маргарита смотрела на коричневую, полосатую и исцарапанную, дверь лифта и глубоко дышала. Когда черная щель начала разъезжаться, она автоматически шагнула внутрь и, не слушая болтовни Татьяны Ивановны, всю дорогу до первого этажа мысленно повторяла: «Он забудет. Он обязательно забудет».

Имбирное печенье

По иронии судьбы ее лечащий врач работал в роддоме. И каждый раз она чувствовала тупую боль, когда проходила мимо пузатых барышень в халатах, облепивших ленивыми мухами стулья у кабинета УЗИ. На их лицах читалась усталость, словно они тяготились своим положением, иногда тревога, но никогда — радость материнства. Это раздражало Тоню больше всего. «Да вы же должны прыгать от счастья, безумные, вы же должны целовать дверь этого кабинета, вы — избранные, а квасите недовольные рожи», — со злостью думала она, минуя цветастую вереницу будущих мам и направляясь к Варваре Сергеевне. Потом начиналось то, к чему она никак не могла привыкнуть: врач дарил ей очередную надежду в виде нового исследования, или супердейственных препаратов, или прекрасных результатов ее анализов, но проходил месяц — и ничего не менялось. Тоня была пуста. В ней не зарождалась жизнь. Клубочек клеток упрямо не хотел прикрепляться к ее нутру, не желал прорастать, чтобы явить чудо, плевал на все Тонины молитвы и хождения по лучшим специалистам, из которых Варвара Сергеевна считалась самым перспективным. И так длилось уже восемь лет!

Восемь лет бесконечного лечения и лживых надежд — кто-то знает, что это такое? За эти годы Тоня стала старше, наверное, втрое. Она развелась с Володей, который не справился с этим ее маниакальным желанием родить во что бы то ни стало. Встретила Юру и, уповая на новую любовь и свежую энергетику, снова бросилась по врачам. Безрезультатно! Она объездила все монастыри и храмы в округе, ходила к знахарям и гадалкам, отдыхала на грязях, оставляла безумные деньги в клиниках — напрасно. Ей было не дано. Пустоцвет! И самое обидное, что никто не видел причину. Здорова! Она была здорова! У Тони все части тела были на месте и нормально функционировали, как и у ее мужчин, и в чем тут дело — никто не понимал. Загадка.

В слякотный не по-зимнему день, когда серая крошка на улице смешивалась со льдом в душе, Тоня вышла из кабинета Варвары Сергеевны молча и равнодушно. Там во время уговоров на повторную попытку «эко» она вдруг почувствовала, что силы ее закончились. Вся энергия, отведенная Богом на борьбу с ее собственным организмом, вытекла. Больше она не может. И на ласковое: «До свидания, Тонечка, все-таки подумайте хорошенько!» — она бросила врачу тихое, но жесткое «Прощайте!». Ее больше не цепляли ни выступавшие женские животы, ни настороженные мужские лица, ни писклявые конверты с бантами — это все для нее закончилось.

Она нырнула в темно-серый исполосованный фарами вечер и впервые за много лет начала думать о своем будущем без детей. Тоня не чувствовала ни жалости к себе, ни разочарования — все уже давно было выплакано и выкричано. Она чувствовала освобождение. И чтобы отпраздновать эту горькую свободу, зашла в кафе с пряничным ангелочком у входа, который не вызвал в ней ровно никаких эмоций.

В кафе пахло имбирным печеньем. Это был такой сладостный, домашний, знакомый с детства аромат, что в первую минуту у Тони закружилась голова и ноги стали ватными. Имбирное печенье пекла покойная бабушка, она же рассказывала Тоне удивительные сказки о принцах и принцессах и говорила ей «моя куколка» каждый раз, когда девочка открывала тяжелую дверь ее пахнущей нафталином комнаты. Бабушка неистово любила Тоню — наверное, больше, чем вечно занятые мать и отец, немного эгоцентричный Володя и даже самодостаточный Юра. Именно в ореоле этой сильной, яркой и бескорыстной любви, как в теплом и безопасном коконе, Тоня радостно росла до 10 лет. Когда ей исполнилось десять, бабушки не стало. Точнее, она, любимая и родная, осталась в душе, в воспоминаниях, в необъяснимой тоске по вечерам, но не было ее поддержки и участия, не было больше увлекательных сказок, как и нежного, хрустящего, ароматного имбирного печенья…

Тоня выбрала столик в самом углу и сделала заказ:

— Зеленый чай, нет, капучино и то печенье, которым у вас пахнет, граммов 150.

Она закрыла глаза и слушала, как стучит ее сердце. Вдыхала знакомый до боли запах и вспоминала тот последний Новый год: бабушка была уже очень больна, но печенье — это святое. Тоня ей помогала, точнее, она делала все сама: добавляла, смешивала, раскатывала, вырезала звездочки и фигурки ангелов, даже ставила тяжелый лист в духовку, а бабушка ею руководила, приговаривая: «Моя ты помощница золотая, не будет меня, так ты уже и сама справишься — напечешь, наваришь…» Но после смерти бабушки Тоня ни разу не пекла имбирного печенья, уж очень тяжелыми и болезненными были воспоминания.