Пионеры, или У истоков Сосквеганны - Джеймс Купер

Сказав это, охотник снова, открыв свой большой рот, засмеялся тем же беззвучным смехом.

— Мое ружье бьет хорошо, Натти, и я уже убивал из него оленей, — ответил путешественник с добродушной улыбкой. — Один ствол у меня был заряжен картечью; другой — только дробью на птиц. Здесь две раны: одна в шею, другая прямо в сердце. Чем вы докажете, Натти, что я не нанес одну из них?

— Кто бы ни убил его, — нетерпеливо сказал охотник, — я думаю, что это животное будет съедено. — С этими словами он достал большой нож из кожаного чехла, висевшего у него на поясе, и перерезал глотку оленю. — Если в него попали две пули, так ведь и выстрелы были из двух ружей, да и кто видел когда-нибудь, чтобы такую дыру можно было сделать из гладкоствольного ружья? Вы должны согласиться, судья, что олень упал от последнего выстрела, который сделала рука потверже и помоложе вашей или моей. Я, со своей стороны, хоть и бедный человек, могу обойтись и без дичи, но не хочу отказываться от своих прав в свободной стране. Хотя, по правде сказать, сила частенько заменяет и здесь право, совсем как в Старом Свете.

Охотник произнес эти слова с видом угрюмого недовольства, однако, при последних словах счел благоразумным понизить голос, так что слушатели ничего не могли разобрать, кроме ворчливого тона.

— Я ведь спорю только из-за чести, Натти, — возразил путешественник с невозмутимым добродушием. — Олень стоит несколько долларов! Но кто вознаградит меня за потерю чести носить хвост оленя на шапке? Подумай, Натти, как я буду торжествовать над этим крикуном, Диком Джонсом, который промазал уже семь раз в этот сезон и принес только индейку и несколько белок.

— Да, судья, дичь поредела после ваших расчисток и улучшений, — сказал старик-охотник с угрюмым видом. — Прошло уже то время, когда я мог настрелять четырнадцать оленей, не считая молодых, из дверей моей хижины! Когда же мне нужен был медвежий окорок, то стоило только не поспать ночь, чтобы пристрелить медведя сквозь щели бревен, и нечего было опасаться проспать, так как волчий вой не давал сомкнуть глаз. Взгляните на старого Гектора, — при этих словах он ласково погладил огромную собаку в черных и желтых пятнах, с белым брюхом и лапами, только что появившуюся в сопровождении суки, о которой также уже говорил охотник. — Вот рубец от раны, нанесенной ему волками, забравшимися к нам ночью за дичью, которую я повесил коптиться. Этому псу можно больше доверять, чем многим христианам, потому что он никогда не забывает друга и любит того, кто дает ему хлеб.

Манеры старого охотника привлекли внимание Елизаветы, как только он появился. Он был высокого роста и так худощав, что казался еще выше. На голове, покрытой редкими, песочного цвета волосами, он носил шапку из лисьей шкуры без всякой отделки и украшений. Худое лицо его не было, однако, болезненным, наоборот, вся его фигура свидетельствовала о чрезвычайно крепком и выносливом здоровье. Серые глаза сверкали из-под косматых полу седых бровей. Куртка из оленьей шкуры, шерстью вверх, плотно охватывала его туловище, стянутое пестрым шерстяным поясом. На ногах были мокасины из оленьей кожи, украшенный иглами дикобраза по индейскому образцу, и длинные гетры из того же материала. Эти-то своеобразные гетры и доставили Натаниэлю, или, короче, Натти Бумпо, среди поселенцев прозвище Кожаного Чулка.

Охотник начал заряжать свое ружье, такое длинное, что когда он поставил его на землю, то оно концом дула достигало почти верхушки шапки Бумпо[1]. Путешественник тщательно рассматривал раны оленя и, не обращая внимания на дурное настроение охотника, воскликнул:

— Мне бы, Натти, хотелось решить по справедливости, кто убил этого оленя; и, конечно, если рана в шею моя, то ее ловольно; выстрел в сердце был сделан без надобности; он был тем, что у нас, у судей, называется «сверхдолжным актом», Кожаный Чулок!

— Вы можете назвать его по-ученому, как вам угодно, судья! — отвечал охотник, опуская ружье на левую руку и доставая кусок просаленной кожи, в которую он завернул пулю, а затем принялся заколачивать ее в дуло. — Гораздо легче выдумывать имена, чем застрелить оленя на бегу; но, как я уже сказал, это животное нашло свою смерть от руки более молодой, чем ваша или моя.

— Что скажете, дружище? — шутливо обратился путешественник к спутнику Натти. — Давайте бросим доллар, чтобы решить вопрос, и если вы проиграете, то оставите монету у себя. Что вы на это скажете, дружище?

— Что оленя убил я, — довольно высокомерно отвечал молодой человек, который стоял, опираясь на такое же длинное ружье, как у Натти.

— Вас двое против меня одного, — с улыбкой возразил судья, — большинство голосов против меня. Есть еще Эгги, но, как невольник, он не может голосовать; а Бесс несовершеннолетняя; стало быть, мне придется уступить. В таком случае продайте мне дичь, а я уж придумаю славную историю о том, как она добыта.

— Дичь не моя, и я не могу ее продать, — отвечал Кожаный Чулок таким же гордым тоном, как и его товарищ. — Я знаю, что животное может бежать целый день с такой раной в шее, и ведь я не из тех людей, которые способны лишать человека его законных прав.

— Вы упорно отстаиваете свои права даже в такой холодный вечер, Натти! — отвечал по-прежнему судья. — А вы что скажете, молодой человек? Хотите три доллара за этого оленя?

— Сначала постараемся решить вопрос о праве удовлетворительно для обеих сторон, — сказал молодой человек твердо, но вежливо, употребляя выражения, совсем не соответствующие его внешности. — Сколькими картечинами было заряжено ваше ружье?

— Пятью, сэр, — отвечал судья, несколько удивленный манерами незнакомца; — разве этого не довольно, чтобы убить оленя?

— Довольно и одной; но, — продолжал молодой человек, направляясь к дереву, из-за которого появился, — вы стреляли в этом направлении, сэр, и вот четыре картечины в дереве.

Судья осмотрел свежие знаки на сосновой коре и, покачав головой, сказал со смехом:

— Вы свидетельствуете против самого себя, мой юный адвокат! Где же пятая?

— Вот она, — отвечал молодой человек, распахнув куртку и показывая дыру в рубашке, сквозь которую просачивались капли крови.

— Что это? — воскликнул судья с ужасом. — Я болтаю о пустяках, а вы ранены мной и не говорите об этом ни слова! Скорее, живо садитесь ко мне в сани! В деревне за милю отсюда есть хирург, я заплачу за лечение, и вы останетесь у меня, пока ваша рана не заживет.

— Благодарю вас за ваше доброе намерение, но я должен отклонить ваше предложение. У меня есть друг, который будет очень встревожен, узнав, что я ранен и далеко от него. Рана пустяшная, пуля не задела кости, но я надеюсь, сэр, что вы теперь признаете мое право на эту дичь.