Записки актера и партизана - Николай Сченснович

Город горел целый день и всю ночь.

Некоторые жители поселка, ушедшие с утра в город, не возвращались до позднего вечера. Родственники и соседи волновались. Постепенно все ушедшие собрались, но в каком виде! Обгоревшие волосы, прожженные от падающих искр платья и костюмы. Лица и руки выпачканы сажей. Каждый рассказывал об ужасах, которые пришлось испытать, попав на улицу с горящими с двух сторон домами.

Утро следующего дня не принесло ничего радостного. Сотни людей уходили из города. Шли по Московскому шоссе, на Могилев, Гомель. Очень многие возвращались наткнувшись на немецких парашютистов.

Я с утра побежал на студию. Улицы дышали жаром. Раскаленные, еще не остывшие дома дымились, а кое-где пробивался огонь. Дышать было трудно.

На студии никого. Сторож сказал, что вчера во время бомбежки все, кто был на студии, разгрузили машину и вместе с директором уехали в сторону Могилева.

И вот я один... Скорее домой - нужно решать, что делать!

С Могилевского шоссе на Пушкинский поселок пешком, да еще с больной ногой, ходьбы более двух часов. Добрался к вечеру. А на рассвете поселок заняли немецкие мотоциклисты. Они стояли возле своих машин и никому не разрешали выходить из домов.

Через два дня, 28 июня, весь город был занят немцами, торжествующими, радостными, уверенными в своей близкой победе. С грохотом и лязгом проходили танки, танкетки, проезжали мотоциклы, грузовые машины. Они, не задерживаясь, устремлялись на Московское шоссе, и казалось, что вышедшая из берегов железная река неудержимо несется вперед и остановить ее невозможно.

По другим дорогам входили в город обозы - пароконные повозки, кухни. Быстро ездили по улицам легковые машины. На домах, в которых были наши учреждения, появились флаги со свастикой и надписи на немецком языке, у входа стояли часовые.

Увидели мы и приказы, напечатанные на немецком и русском языках. В них объявлялся порядок хождения по городу, то есть до какого часа можно быть на улице, во дворе своего дома и так далее. За невыполнение приказов расстрел.

По улицам расхаживали патрули с автоматами. Днем они будто не обращали никакого внимания на население, а ночью без всякого предупреждения стреляли в каждого попавшегося мужчину. В женщин не стреляли. Привилегия объяснялась просто: в открывавшиеся по всему городу кухни и столовые немцы набирали женщин, они должны были приходить на работу чуть свет, а уходить домой поздно вечером, когда уже наступал комендантский час.

В ТЕАТРЕ

Так началась жизнь в оккупации. Снова и снова появлялись приказы жесткие, лаконичные. И в каждом: за невыполнение - расстрел! Все должны идти на работу по своей специальности, за это получат хлебные карточки, а ослушники будут расстреляны. Разъезжают машины с громкоговорителями, объявляют об этом на всех перекрестках.

Что делать? Явиться на регистрацию - значит, идти на работу к немцам. Не идти? Не сегодня, так через неделю обнаружат, что у тебя нет рабочей карточки, и застрелят прямо на улице.

Дома тоже нельзя долго прятаться - выследят. И долго раздумывать нельзя - валяющиеся на улицах трупы наглядно демонстрируют беспощадную жестокость фашистов.

Решил пойти на регистрацию. Это все-таки даст возможность бывать в городе. А потом станет ясно, что делать дальше.

В том, что буду бороться всеми способами, уверен. Но как именно, пока не знаю...

Единственное театральное здание, сохранившееся после бомбежки, - театр имени Янки Купалы. Туда и стали собираться все актеры, оказавшиеся в городе. Правда, уцелел и оперный, но немцы согнали туда военнопленных.

Еще в начале июня в Минск приехал Московский художественный театр. Да и во всех областных городах Белоруссии гастролировали приезжие театры. Война застала актеров на гастролях. Все бросились на восток, но не многим удалось уйти.

Когда я пришел в театр, тут были уже певцы, артисты балета, хористы и музыканты, актеры Минского ТЮЗа. Артисты Брянского театра Вознесенский и его жена Шаповалова бежали из Гродно и добрались до Минска, когда немцы были уже намного восточнее. Собрались тут также актеры оперетты, эстрады, филармонии, артисты цирка. Все бродили как потерянные, присматривались друг к другу, опасаясь откровенно высказывать свои мысли. Разговаривали исключительно на самые отвлеченные темы. Правда, старые друзья о чем-то шептались по углам, но стоило постороннему подойти к такой группе, как уже шел разговор о базарных ценах или о чем-то другом, незначительном.

После нескольких совещаний, на которых не спрашивали мнения присутствующих, а зачитывали приказы и сообщали план работы, весь коллектив театра разбили строго по специальностям: опера, драма, эстрада. Составили график репетиций: певцов, хора, оркестра, балета, драмы и эстрадных артистов. Помещение было очень маленькое, потому все рассчитали по минутам.

В первую очередь начала работать эстрада. Певцы, балет, цирковые номера - все это понятно каждому. На такие концерты приходили в основном немцы.

Следующим подключили в работу оперный коллектив. Репетировали уже известные оперы. Для первого выступления взяли, если не ошибаюсь, "Евгения Онегина". На оперу приходили и немцы. Публика была смешанная. Дальше ставили "Кармен", "Свадьбу Фигаро", "Цыганского барона".

Труднее всего было в драме. Что играть? Советские пьесы нельзя. Кроме того, коллектив собрался самый разношерстный - из десятка театров. Причем некоторые не знали белорусского языка. А играть приказано по-белорусски. Оккупантам нужно было создать видимость "свободного белорусского государства", со своим правительством, своей оперой, драмой, балетом и даже армией.

Хуже всего у немцев вышло с армией. Как ни старались оккупанты, как ни агитировали, но добровольцев не находилось. Даже открыли какое-то военное училище для подготовки сынков бывших белогвардейских офицеров. Несмотря на броскую рекламу в газетах, гитлеровцы ничего не добились. Мобилизованная на военную службу молодежь при первой возможности разбегалась.

Плохо было с белорусской оперой. Все спектакли шли на русском языке. Для немцев, не знавших ни русского, ни белорусского, это, конечно, не имело значения.

Артисты драмы не торопились. Ни у кого не появлялось желания скорее включиться в работу. Но начальство настаивало.

У тюзовцев оказалась в репертуаре пьеса белорусского классика Дунина-Марцинкевича "Пинская шляхта". Этим спектаклем дирекция и решила открыть сезон. Одновременно начали репетировать "Коварство и любовь" Шиллера. Нашлись актеры, игравшие в этой пьесе. Но опять стал вопрос о языке.

Не знающие белорусского учили роли с помощью репетитора. Остальные помогали им в произношении. Изучить язык в течение двух-трех недель, конечно, невозможно, и все свелось к тому, что не знающие языка зазубрили текст и произносили его с ужасающим акцентом. "Белорусское" начальство морщилось, но доложило ничего не понимающим немцам, что все в порядке, и драматический театр открыл свой сезон.