Орден Дракона - Борис Сапожников

Как я уже сказал — меня стали считать почти взрослым человеком и отец начал брать меня на советы ордена, где я даже имел право голоса, правда сугубо совещательного и частенько не успевал и рта открыть, как отец приказывал мне заткнуться и мешать. Но и само присутствие на этих советах было нешуточной честью для меня — её удостаивались отнюдь не все члены ордена, для меня это было частью системы образования, избранной отцом. Самое сильное воспоминание моё об одном из первых советов, на которых я присутствовал. На нём отец встал и объявил:

— Пора закончить с преступным разделом нашей родины. Моя мачеха нагло подделала завещание моего отца, Влада I, основателя нашего ордена, и её сын — мой единокровный брат Александр Алди — получил почти половину моего княжества в практически безраздельное владение. Сегодня мне стало точно известно, что это завещание — подделка и что сам наш орден был поражён предательством.

Тут по рядам сидевших в чёрном зале людей пробежал шепоток, все принялись переглядываться, глазами ища предателей. Я же нашёл взглядом Виктора Делакруа, тот, как обычно, слегка улыбался уголками губ, и по лицу его ничего нельзя было прочесть. Я отчего-то ничуть не сомневался в том, что именно он выяснил, что завещание моего деда — подделка и кто именно предал орден Господнего дракона, переметнувшись на сторону Александра Алди.

— Я не стану карать предателей, — меж тем продолжал отец, — не желаю раскола в рядах ордена. Все, кто станет верно служить мне, стране и ордену, будет полностью прощён и все прегрешения его будут мной забыты, но до того — все они под моим личным контролем. Пусть они не думают, что я не знаю хоть об одном из предателей. Но не будем больше об этом. — Он положил руки на стол. — Вы все знаете о том, что я потратил почти всю казну страны на войско наёмников из Мейсена, Штирии и Салентины, они составят костяк нашей армии, что пойдёт на земли Алди, чтобы, наконец, объединить наше княжество.

Помню, как смотрел на сотни и сотни солдат, расположившихся под стенами Тырговишты. Скрипела кожа, звякала сталь доспехов, глухо стучали по земле копыта кавалеристов. Все вытягивались в струнку перед окнами дворца, отдавая честь, каждые по-своему, как принято на их родине. Штирийские крылатые гусары вскидывали два пальца к «козырькам» шлемов, мейсенская пехота поднимала сжатый кулак правой руки — полк за полком, как один человек, салентинские пистольеры и гренадёры стучали также кулаками правой руки по груди. Да уж, мой дядюшка Александр мало что мог противопоставить такой силе — он был, если честно, очень скуп и практически ничего не тратил на свою дружину, разбегавшуюся от него, преимущественно к моему отцу, что играло лишь на руку ему. Зря отец истратил столько денег на наёмников. Хотя, как я понял гораздо позже, он не только вполне обоснованно намеревался восполнить затраты за счёт денег Алди — что, к слову, ему вполне удалось, — но и припугнуть бояр, пытавшихся набрать как можно больше власти в свои руки. Последнее привело к прямо противоположному результату.

Нет, бояре, конечно же, были напуганы, но вместо того, чтобы сидеть после этой демонстрации силы многие бояре кинулись в ноги халинскому халифу старику Мустафе, лелеявшему уже давным давно мысли о завоеваниях на западе и востоке. Сибиу располагался так удобно — пройдя через наше княжество можно было атаковать Штирию, затем вечно неспокойный Мейсен и, обойдя море, ударить по Билефельце с севера. Главное, что сил и войск для этого у халифата вполне хватало, в этом ещё убедится весь запад несколькими десятками лет позже, уже при сыне Мустафы Мехмеде, прозванном «непобедимым». Но это — позже, а тогда старый Мустафа решил показать отцу и всему миру, так как наёмники ещё находились в окрестностях Тырговишты, своё войско. В Сибиу с "почётным эскортом" из десяти тысяч воинов — к слову, отцу, чтобы расправиться с Александром Алди понадобилось чуть больше полутысячи наёмников и тысячи сибийских солдат из боярских дружин — прибыл посланник Халинского халифата. Из того же окна я смотрел на входящих в столицу воинов, возглавляемых человеком в золочёных доспехах, восседавшем — иначе не скажешь — на громадном вороном жеребце. Он был по-мужски красив и статен, во всём его облике, взгляде, манере держаться в седле было нечто приличествующее человеку, привыкшему подчинять и приказывать. Несколькими днями спустя я узнал, что это — сын халифа Мустафы Мехмед, которого тогда звали «великолепный», что весьма и весьма подходило ему. За спиной его ехали конники с длинными копьями, закованные в сталь, с саблями и пистолями на поясах, гарцевали лёгкие кавалеристы, вокруг шлемов-касок которых плясали разноцветные бунчуки из конского волоса, шагали пехотинцы — также тяжёлые и лёгкие, при саблях же или длинных кончарах, с винтовками или длинными (ещё длинне чем у кавалеристов) копьями. И так далее, и так далее…

Я, как и мой брат Лучан, присутствовал при аудиенции посланника халифата у моего отца. Мне особенно запомнилось то, что послы и сам Мехмед отказались снять свои головные уборы — тюрбаны, сославшись на то, что их пророк Мегберр запретил всем своим потомкам снимать их. Отец проглотил это почти оскорбление, он принял их верительные грамоты и попросил изложить содержание миссии, с которой их послал халиф Мустафа.

— Повелитель всего правоверного мира, — начал Мехмед, — сиятельный халиф Халина, господин Измира, Баргада и Газиантепа, хранитель Меча Измаила et cetera, et cetera. Не желает войны ни с одним из Вольных княжеств. — На нашем языке он говорил чисто, почти без малейшего акцента, как и на энеанском. — Для этого я и сии достопочтенные мужи прибыли в пределы вашего государства, как самого ближнего к границам халифата.

Меня начал порядком утомлять этот бесконечный церемониал, совершенно непонятный для двенадцатилетнего ребёнка. Из всего этого словоблудия я вынес лишь одно: нас с Лучаном отправляют в Измир — столицу Халинского халифата. Как выразился Мехмед, для того, чтобы мы познакомились с культурой и обычаями ближайших соседей и возможных союзников. На мою беду за несколько дней до этого я на уроке истории, преподаваемой стариком Радеком, который, как мне тогда казалось, знал всё на свете, узнал о наследнике адрандского престола дофине Карле, который пять лет прожил в Альдекке — столице Иберии, как заложник, гарантировавший невмешательство Адранды в войну Иберии с Коиброй. Тогда это тоже маскировалось тем же самым "изучением традиций и жизни страны".

Мы покинули Тырговишту и Сибиу, вообще, с тем же посольством, которое возвращалось в Измир. Мы ехали в личной карете самого Мехмеда, предпочитавшего скакать верхом, кормили нас также как и его, и вообще оказывали все почести, положенные наследникам престола. Мехмед, как правило, всё время находился рядом с нами, вёл долгие разговоры о своей родине, о других государствах, где он побывал как гость и не скрывал, что хочет побывать там и как завоеватель. Он никогда не упоминал в этих разговорах Сибиу, но то, что наша родина станет первой в списке завоёванных им стран, было понятно и без слов. Похоже, Лучан очень сильно приглянулся Мехмеду, он всё чаще приглашал моего младшего братца к себе в палатку не только на трапезу, но и на ночь. В двенадцать лет я не понимал, что же происходит там, и искренне завидовал смазливому братишке, который спит на толстом ковре под тёплым одеялом, в то время, как мне приходилось жаться к гаснущему костру. Никто из воинов не хотел и близко подходить ко мне, считая, что тем самым могут навлечь на себя гнев Мехмеда. Какая глупость, его занимал лишь Лучан.