Контракт - Светлана Храмова

Да, и была еще такая песня: «Как же тебе повезло, моя невеста, завтра мы пойдем тратить все мои, все твои деньги…» — такие слова. «Мумий Тролль» пел, его я любила, а песню ненавидела всей душой. Даже если это шутка. Шутку тоже можно ненавидеть. У меня всегда были такие яростно ненавидимые шутки, часто употребляемые выражения, сейчас и не вспомню, по ходу буду вспоминать, если к месту получится. Когда шутка становится популярной песней, она поневоле внедряется в сознание и там деформируется, видоизменяется, потом струится наружу, как платки из рукава фокусника, притворившись вполне здравой мыслью, будто так и есть: «Тебе повезло, ты моя невеста». Девушка даже в шутку такую мысль допускать не должна. Не должна даже понимать слова, стоящие в таком порядке. «Тебе повезло, я твоя невеста», — так должно девушкой восприниматься и так ею слышаться. Продолжение фразы для слуха девушки: «Сейчас мы пойдем тратить твои деньги». Но если так спеть — прозвучит как пошлые откровения циничной барышни. Про «моя невеста, ей несказанно повезло» — сразу и не цинично, заметили?

Моему мужу со мной повезло. Так считается, так думают его коллеги и другие люди, нас окружающие. Ему об этом часто говорят. Я трачу его деньги, даю ему полезные советы в нужный момент, и я красивая, так считается.

Когда мы готовимся куда-то ехать, а ездим мы постоянно и много, причины для этого иногда есть, а иногда и нет, мы любим ездить, — муж спокоен и невозмутим, а я так долго собираюсь, нервничаю двое суток минимум. Наполняю медикаментами специальный черный пакет с молнией, будто готовясь к серьезным недугам в дороге и сразу после нее. Раньше у меня по прибытии куда бы то ни было первым вопросом шло: «Как пройти в аптеку?» — теперь я стараюсь все предусмотреть, шарю по полкам тумбочки в спальне, читаю сроки годности, многое выбрасываю. Примерно через два часа у меня резко болит голова, и медицинские приготовления внезапно заканчиваются. Когда до выхода, выезда, вылета почти не остается времени — я начинаю спешно искать нужные вещи, не могу понять, что же может пригодиться, в конце концов норовлю упаковать все, что попадается на глаза. Раньше мой муж пытался ограничить количество багажных килограммов, я что-то вынимала из чемодана, но освободившееся пространство вызывало желание уложить что-то еще. Пространство заполнялось вдвойне, получалось только хуже. Т. смирился и больше не противится трем парам сапог на четыре дня, пяти парам туфель на два и так далее. Он понимает, что проще заплатить за чемодан (если мы летим самолетом), снести вниз бесчисленное количество сумок (если грузим в багажник и едем в автомобиле), чем расстаться со мной. Он тоже считает, что ему повезло. Я — его удача, Т. в курсе.

Впрочем, мы уже едем. Машина надежная, ехать нам предстоит долго. Впереди — замок в горах, очень близко от Женевы. Окна будут с видом на Монблан, нас предупредили. Гостиницу заказывал Андрей, он уже там со своей подругой. Андрей много раз говорил, что Лена — такая же, как и я, нам будет очень хорошо. Мне любопытно, конечно. Человек он непростой, запутанный. Успешен в бизнесе, отец троих сыновей, четвертый вот-вот родится. Виталик, младший брат, бездельник и бунтарь по совместительству. Точь-в-точь Андрей, но помельче, размаха в нем нет, только замахнуться способен, а комплексов масса. Я никогда его не видела, впрочем, но Т. описал Виталика как помесь обиженного ребенка и мстительного зверька. Хлопот у Андрея много — и с компаньонами, и с клиентами, плюс дети-жена, да еще и непутевый братишка с претензиями.

А у него подруга, поди ж ты. Ничего удивительного. Настоящий российский бизнесмен, даже если он живет в Германии и все у него получается, — обставляет жизнь по понятиям оставленной им страны. Все успеть, везде прибежать первым, радоваться и любовнице, и тихому браку с женщиной, желающей беспрерывно рожать. Хочет рожать — пусть рожает, считает Андрей, ей не будет скучно. Он заботлив и предупредителен.

Идея дружить — моя вообще-то. Я считала, что в Германии нам нужны друзья для совместного времяпрепровождения, даже придумала, что втайне Андрей, несомненно, мной увлечен. Слегка. Ан нет, у него давняя связь с некоей бизнесвумен из Москвы. Так что я не знаю, понравится ли мне Лена. Я сама люблю всем нравиться.

Последние два года мы живем в немецком городе F. Вначале мне казалось, что никогда там не освоюсь. Непривычно, знакомых нет, и язык заново учить. Я впала в длительную депрессию, и только поездки приводили меня в состояние радости на какое-то время. Ездили мы обыкновенно вдвоем с Т.

Мы изучили друг друга досконально, он не торопит меня по утрам, я не пристаю к нему с вопросами, мы неспешно одеваемся, выходим на разведку новой местности, стараясь не переутомляться и делать передышки чуть ли в каждом кафе, раз в полчаса примерно. Длительных переходов не выдерживаем.

Т. уже прочитал все необходимое из русской классики, я приучила его к походам в театры, мы предпочитаем оперу. В прошлом году даже в Милан ездили, оперу Вагнера в «Ла Скала» смотреть. Яркое зрелище. Масштабное.

Крепко собранная «Mitsubishi», устойчивая и надежная, повиновалась Т., как хорошо наезженная лошадь. Он прирожденный водитель, смотрит вперед, твердо держит руль. Ускоряется, когда кто-то впереди маячит, ему обычно уступают дорогу, он неустрашим и решителен. Поэтому до места, где бы оно ни находилось, мы доезжаем легко. Даже непременные дорожные работы нам не помеха. Замедляемся на какое-то время, соблюдаем повышенную осторожность — и, миновав желтую разметку, вырвавшись на волю — ускоряемся мгновенно. 200 километров в час — запросто. Гладкие панели звукоизоляции на обеих сторонах трассы, за ними леса, поля, просторы. Но не всегда панели — часто леса и поля.

Германия очень похожа на Россию, я уже поняла, что у двух стран гораздо больше общего, чем раньше мне казалось. И ландшафты сходные — вольные леса, раскидистые деревья, все сорта перемешаны, простор. И люди такие же. Ну почти. Любят настаивать на своем, повинуются только из-под палки, им необходима сильная рука, тогда уважают.

Легенда, будто любят закон и порядок. На словах любят, на самом деле — нет. Рвутся нарушать при любой возможности. И с юмором относятся к своим недостаткам, во всяком случае, недостатки можно обсуждать вслух.

В машине звучит музыка, CD, это Трансцендентные этюды Листа, играет Дмитрий Вележев, молодое дарование из Питера. Как он играет «Мазепу» — никто не сможет повторить. Филигранная точность «руколомных» пассажей, он сохраняет бешеный скачущий ритм без нарочитых замедлений, будто бы подчеркивающих значительность мелодии, как делают почти все пианисты.

В сети я видела его фотографию, всегда одну и ту же почему-то. Этот же кадр — на обложке CD: длинные курчавящиеся волосы, огромные в смоль черные глаза отведены чуть в сторону — «а он глядит в пространство», да. В плечах нервная ломкость, он напоминает и Шопена, и Листа одновременно, хотя, говоря строго, ни на одного из них не похож.

В то же самое время я читаю, книга у меня на коленях, долго читать невозможно, нет ни одной проходной фразы, хочется запоминать, я записываю. Я уже, наверное, переписала почти всю книгу, что не успеваю выписать — подчеркиваю. Пруст — наслаждение, а наслаждение — особая работа. На одной волне с Прустом я могу находиться только минут сорок пять подряд, потом мне нужен перерыв, я возвращаюсь к жизни, оглядываюсь по сторонам, как человек, вернувшийся из другого времени, из другой страны, и эту страну мне не хочется ругать. Но и долго в ней задерживаться опасно. Это зазеркалье, там все иначе, вывернуто наизнанку.

Пруст дробит, разлагает персонажей на молекулы, рассматривает пристально каждую частичку, ничто не ускользает от его взгляда. Вначале завораживает, потом необходимо вынырнуть, в нем тонешь. Характеры людей так типичны, я будто знаю прототипов, мысль, что люди вовсе не меняются от перемены времени и места, мне мешает.

Мы рассматриваем друг друга, видя слабости и недостатки, выхватывая смешные детали, я пристально изучаю других, те в это же самое время так же придирчиво, непременно иронично рассматривают меня, мы одинаково смешны и несовершенны, комплименты большей частью фальшивы, их произносят разве что из вежливости, никто никого не любит. Хотя ничего нового в них нет, но прустовские молекулы достоверны, наблюдения убийственно точны, холодная констатация всеобщего лицемерия удручает. Хочется запереться в комнате, как Пруст и поступил, в конце концов. По причине астмы, как считается, но случайного ведь ничего нет, дробящаяся колкая реальность настолько измотала его, что боль душевная стала причиной болезни телесной. На самом деле он все о жизни понял, со всеми перезнакомился и видеть никого больше не хотел. Только писать. Переписывая абзацы, шлифуя фразы до блеска, режущего глаза.