Кондотьер - Жорж Перек

Прорывы чередовались с перерывами. Заминки возникали, когда у писателя опускались руки из-за «приязненных отказов», если можно так выразиться, важных для него издателей, которые видели в нем будущего писателя, чьи предложения были пока еще неубедительными. К тому же с января 1958 по декабрь 1959 года Перек был призван на военную службу, отправлен в По и определен в парашютно-десантную бригаду, что не слишком способствовало занятиям литературой, хотя даже там он умудрялся все свободное время проводить за пишущей машинкой. И, наконец, проект журнала «Линь женераль» потребовал от него такого напряжения интеллектуальных и физических сил, что роман пришлось отложить.

А ведь он дорожил этим замыслом. Ему казалось, что на кону будущее. «Кондотьер» словно был для него испытанием на право вступления в цех, хотя уже тогда, в двадцать четыре года (совсем юным), он упрямо провозглашал себя писателем, верил в свой дар, не желал мириться ни с какой другой социальной ролью.

Увидеть свое произведение опубликованным означало для него, что его жизненная программа одобрена, а его амбиции обоснованы. Ставка была серьезной.

Ноябрь 1960-го. Жорж и Полетт Перек уже несколько недель в Сфаксе (год, проведенный в Тунисе, переместится с небольшими изменениями, в «Вещи»). От Ламбрикса («Галлимар») приходит отрицательный ответ.

«"Кондотьер" отвергнут. Узнал об этом сегодня утром, — пишет Перек другу. — Цитирую тебе отзыв. "Сюжет представляется интересным и удачно разработанным, однако неловкость и многословность отпугнули читавших. Так же, как и словесные игры наподобие: «Лучше "Жница" в руках, чем "Жертва Авеля" в облаках»". That's all. Что делать? Я в растерянности. Начинать все сначала? Отдать другому издателю? Плюнуть и заняться другим?»[11]

Довольно общие слова относительно замысла, содержания. Формальные придирки к форме. Никакого контакта. Диалог между издателем и автором не завязался.

«Неловкость и многословность, конечно. Поспорить трудно. И всё же… Я в отчаянии. Утешь меня».

«Кондотьера» не приняли, а за него он цеплялся как за спасательный круг. Отказ был не просто ударом — отвержением. Три года работы, не безотрывной, разумеется, замыслы, постоянно изменяющиеся, но продвигающиеся вперед, не привели ни к чему. Перек мыслит себя только писателем, но это самоопределение оказалось под вопросом. Неполные пять лет, прошедшие после отказа (ноябрь 1960) и до публикации «Вещей» (1965, наконец-то успех!), были для него крайне тяжелыми. Он стремился утвердить себя как писателя, но… Годы идут, он приближается к зрелости, талант проявляется и… Ничего не происходит. Вырисовывается лишь все более масштабная неудача.

И переживается тем болезненнее, что Перек приоткрыл в «Кондотьере» свою собственную творческую мастерскую. Тема подделок и подлинности в живописи была опосредованным выражением его мучительных размышлений о творчестве, он отважился наметить путь освобождения, нашел, как ему казалось, «средство порвать с традицией фанализа»[12], создал свое «Рассуждение о методе»[13]. Корабль был, безусловно, нагружен тяжеловато. Но ценности груза никто не заметил.

«Кондотьер» похож на ком спутанных нитей. Нити повествования переплетаются, завязываются в узлы, обрываются. Путаница концов и узлов испугала первых читателей. Но именно эти нити нам интересно сегодня вытягивать, все они ведут к последующему творчеству писателя.

Средоточие всего — «немыслимо энергичное» лицо Кондотьера, предводителя наемников, которого изобразил Антонелло да Мессина примерно в 1475 году. Кондотьер представлен у Жоржа Перека «ключевой фигурой», мастерство художника наделяет его «властью над миром». Целая страница в «W или воспоминании детства» отсылает к этому процессу кристаллизации. Вокруг Кондотьера смогли воплотиться на первый взгляд столь различные фантазмы: художественный идеал (совершенство строгого реализма), образец несгибаемой воли, страшный образ (воин-садист: «Я сумел победить тень этого солдата в каске, который вот уже два года каждую ночь нес караульную службу у моей кровати, вызывая у меня крик ужаса, как только я его замечал» — писал Перек в 1956 году[14]) постепенно превращается чуть ли не в покровителя, в другое «я», в двойника («маленький шрам над верхней губой» Кондотьера представляется Переку его собственным шрамом, который остался у него с детства после драки в Виллар-де-Лансе, этот шрам стал его «отличительным знаком»[15], а потому драгоценной преметой). Картина в Лувре притягивает Перека, став сгустком его чувств и мыслей.

Работе над поддельным «Кондотьером», фальсификации картины Антонелло Гаспар Винклер, герой романа Перека, посвятит многие месяцы своей жизни. Гаспар — подделыватель картин, слившийся со своей личностью фальсификатора. У него есть необходимые навыки, он искусный мастер, король фальсификации. Однако при этом он всего лишь исполнитель заказов Анатоля Мадеры. На первой странице книги Гаспар его убивает. Остальное будет выяснением подноготной этого убийства. И главной причиной окажется неудачное соперничество с Антонелло.

Вопрос подделок в живописи и в изобразительном искусстве кочует у Перека из произведения в произведение. В «Кондотьере» не раз мелькают аллюзии на знаменитого мастера фальсификаций голландца ван Меегерена (1889–1947), известного своими подделками под старых мастеров XVII века (Хальса, де Хоха, Вермеера Дельфтского), которые он продавал как в музеи, так и частным лицам. Одна из его картин попала в коллекцию Геринга. После войны ван Меегерена обвинили в продаже нацистам национального достояния Голландии. Чтобы оправдаться, художник был вынужден признаться в подделке и, желая убедить полицейских, написал в их присутствии картину Вермеера.

В июне-июле 1955 года в Гран Пале состоялась большая выставка, посвященная подделкам в искусстве. Видел ли ее Перек? В тексте упоминаются и другие фальсификаторы: сиенец Ичилио Федерико Джони, скульптор Альсео Доссена. Перек собирал сведения о старой технике (например, gesso duro, многослойный гипсовый грунт, который когда-то использовали). Он ознакомился с книгой Зилота[16] о возникновении масляной живописи. Словом, постарался, чтобы рассказ о подделке выглядел как можно правдивее[17].

Главное в истории ван Меегерена то, что он был подлинным творцом. И даже отважился «приписать» Вермееру религиозную живопись («Тайная вечеря» и др.) И ван Меегерен, и Джони, и Доссена не были заурядными копиистами, они были творцами.

«Из трех картин Вермеера ван Меегерен создавал четвертую» («Кондотьер»). И тут мы приближаемся к технологии пазлов, столь существенной для воображаемого мира Перека.

«Я брал три или четыре картины, неважно чьи… хорошенько перемешивал нужные детали и собирал пазл». Гаспар Винклер в 1960 году мучается от того, что ему не удается слить воедино разнородные частички. Он знает, что его Кондотьер провалился, потому что составлен из готовых частей и деталей.

Гаспара обрекло на неудачу использование готового. Зато сам Перек завораживает великолепной прозой, систематически используя явные или скрытые цитаты. «Человек, который спит» должен читаться как непосредственный отчет о переживаемой депрессии и утрате вкуса к жизни, но он весь начинен скрытыми цитатами из самых различных авторов. Редко, когда сталкиваешься с таким откровенным парадоксом: авторский текст без автора. И «Жизнь способ употребления» тоже огромный центон… Гаспар Винклер из «Кондотьера» предвосхищает писателя Перека.

Подражание ван Меегерену заводит Гаспара № 1 в тупик. Потому что есть заказчик, который должен быть убит. Но после освобождения от Мадеры или подобного ему, подделка становится уже не целью, а средством: Перек обретает новый виток свободы, создает, как говорит он сам, «новый словарь», иронически, двусмысленно и настойчиво используя «кражи-цитаты».

«…Он сумеет осуществить то, о чем ни один фальсификатор до него не осмеливался даже помыслить. Он сотворит подлинный шедевр прошлого». Гаспар Винклер, создавая лицо своего Кондотьера, столь же совершенное, как у «Кондотьера» в Лувре, стремится к дерзкому достижению[18], которое возвысит его до великих мастеров Ренессанса. А для того, чтобы свершить это великое деяние, ему необходимо воссоздать воплощение силы. Воителя, который выше любых человеческих возможностей и законов. Художественное совершенство должно совместиться с уверенной в себе мощью.

Винклер хочет утвердить себя в качестве художника, вступив в соперничество с творением, которое традиция признала совершенством. Но в то же время, создавая Кондотьера, он стремится воплотить собственное лицо. («Осознавал ли он, что всякий раз выискивал свой собственный образ?») Эстетическая задача и задача экзистенциальная сливаются воедино. «Стремиться себя распознать и обрести». В замечательном тексте, написанном после прохождения курса психоанализа «Les lieux d'une rase»[19], Перек так определял цель своего опыта: «.. Может сказаться нечто, что, возможно, придет от меня, будет моим, послужит мне». В стремлении к освобождению Гаспару Винклеру «нужны были поступки, которые принадлежали бы только ему, нужна была жизнь, которая была бы только его». О пути к освобождению, о выходе из стен тюрьмы говорится теми же словами, какие Перек использует, говоря о странствиях по «подземельям» психики.