Блюз на земляничной поляне - Людмила Толмачева

А сороки не унимались. Похожие на базарных торговок, они орали друг на дружку, рассевшись полукругом на сосновых ветках.

– Ну что вы не поделили? – задала риторический вопрос девушка, с грустной улыбкой глядя на белобоких птиц. – Лучше бы подсказали, где тут у вас поблизости вода. Пить хочу – умираю.

Сидеть на поляне дальше не имело смысла. Надо искать выход из этого бесконечного леса.

Ей пришло в голову сориентироваться на местности, как их учил Петр Иванович.

Итак, ветки на деревьях предпочитают расти на южной стороне. Посмотрим. Ага. Вон на той сосне, с правой стороны, веток явный перебор, в то время как с левой – сплошные проплешины. Значит, юг справа. Хм! А на ее соседке все как раз наоборот. Ерунда какая-то!

Ладно, на этих соснах свет клином не сошелся, надо выбрать другие.

Марфа обошла поляну, выбирая подходящее дерево. Ей понравилась молодая лиственница с нежной хвоей, стоящая наособицу.

– Какая ты красавица! – вырвалось у Марфы. – Может, ты откроешь тайну, где же находится этот проклятый юг?

Впрочем, знание расположения сторон света ничего не дает. У нее нет карты, нет малейшего представления, где она находится.

Разве что интуиция и логика помогут ей выбраться отсюда, не дадут пропасть во цвете лет. Например, если рассуждать логически, то люди издревле селились поближе к солнышку, то есть к югу. Там и теплее, и сытнее. Значит, и ей надо топать именно в том же направлении. Авось, да и набредет на какой-нибудь населенный пункт, или просто на дорогу. А там уж…

Успокаивая себя подобными размышлениями, Марфа пошла по маршруту, указанному лиственницей, на одном боку которой растительность была наиболее богатой.

Срывая по пути ягоды черники, чтобы утолить не только голод, но и мучительную жажду, девушка предавалась невеселым думам.

Отчего в ее жизни все не так? Чем она хуже той же Аськи, своей закадычной подруги? Ничем не хуже. Но у Аси Александровны, как величают ее коллеги и родители учеников, кому она преподает сольфеджио, стопроцентный о, кей во всех сферах – и личной, и профессиональной… А в этом Калинино – чтоб ему пусто было! – у них с мужем отличная дача. Двухэтажный дворец с камином, бассейном и барбекю.

А у нее самой? Сплошная невезуха. Ей не везло с самого рождения. Не тех родителей выбрала, повторяла она бабушкину шутку. Бродяг каких-то безответственных. Ну да, они не виноваты. Они археологи. Кандидаты наук. Мотаются четверть века по странам Востока, ведут бесконечные раскопки. Дома бывают нечасто, да и то умудряются засесть в музее или университетской библиотеке и не вылезать оттуда неделями, отыскивая сверхнеобходимое описание какой-нибудь древней черепушки.

Ее вырастила бабушка, слава Богу, обычный человек, всю жизнь проработавшая медсестрой в районной поликлинике. Добрый и мудрый человек. Ее уход в лучший из миров внучка пережила очень тяжело, и до сих пор душа не смирилась с дорогой утратой. Как сейчас перед глазами стоит ее образ, бесконечно родной и близкий, исполненный любви и тепла.

Перед кончиной старая женщина долго и жалостливо смотрела на внучку, молчаливо сидевшую возле кровати, и вдруг ласково позвала:

– Марфуша!

– А? Что, бабуль? Чаю? Или лекарство?

– Нет. Я о тебе…

– Что «обо мне»?

– О тебе переживаю, солнышко. Трудно тебе будет. Родители твои непутевые так и сгинут в своих раскопках… Мать хоть бы вспомнила, что дочь у нее где-то… Взрослая уже… В помощи, в совете нуждается… Ладно… Бог им судья… Ты вот что, Марфуша, живи как и прежде, как со мной… Поняла? Не меняй образ жизни. Это я про быт… Но главное – не упусти свою женскую долю! Она где-то рядом, я чую… На красоту не зарься, внутрь смотри.

– Ой, бабуль, скажи еще, как туда добраться! Чужая душа, сама знаешь…

– А ты на мелочи обращай внимание. В них вся суть.

– Как это?

– Сама догадаешься… Ты у меня умница… Устала я, Марфушка… Мне бы поспать…

От тяжелых воспоминаний навернулись слезы. Она остановилась, скинула надоевшую сумку, присела на пенек.

Судьбу не выбирают. И родителей тоже. Но имя, кажется, можно было и поприличнее подыскать. Мало ей, что ли, смешной фамилии!

И в самом деле, наградил же господь фамилией! Сурепкина! Нет чтобы Репина, например… На худой конец, просто Репкина. Зачем эта жалкая приставка «су»? Вместо полезного и вкусного овоща какой-то суррогат, да просто сорняк! Так и слышится что-то гоголевское: подать сюда Репкину-Сурепкину! Ха-ха-ха!

А имя? Еще круче! Редкоземельное, как выразился все тот же учитель физкультуры. Остряк-недоучка! С его «легкой» руки мальчишки придумывали ей такие обидные прозвища, что порой хотелось где-нибудь спрятаться и реветь в три ручья. Особенно изощрялся Димка Власов, толстогубый недомерок, похожий на головастика. Оскалив частокол неровных зубов, он ехидничал за ее спиной:

– Эй, Редька-Земельная! Марфа-посадница! Кто тебя посадил?

Однажды она не выдержала, резко повернулась в сторону обидчика и звонко выкрикнула:

– Ну, ты, Лжедмитрий, доухмыляешься, на дыбу отправлю!

Все, кто в этот момент находились в школьном коридоре, замерли, переваривая фразу, произнесенную всегдашней тихоней, а Егор Милитинов, высокий парень из параллельного седьмого «В», выдал незабываемое:

– Смотри, Влас, точно отправит! Она такая! Киндец тебе, Лжедмитрий!

В память врезались и эти слова, и одобрительный тон, и лукавый взгляд Егора, в котором читалось что-то еще, что-то интимное, относящееся только к ней.

Она бежала на урок биологии, боясь расплескать новое, щемящее и обжигающее, по-весеннему радостное чувство. А ночью долго ворочалась на своей кровати, мучась от бессонницы, – взгляд Егора неотступно преследовал, все глубже проникая в сердце и будоража девичье сознание. И пусть на многочисленных школьных дискотеках он пригласил ее на «медляк» всего один раз, она была счастлива от мысли, что по земле ходит такой замечательный парень, с чудесной улыбкой и завораживающим взглядом зеленых глаз.

Ей и в «универе» не везло с ухажерами. Условно их можно было разделить на две категории: умных «ботаников» и малоинтеллектуальных «ходоков». Те и другие ей не подходили. Умные не умели даже целоваться, но доставали философскими речами или не в меру иронизировали, в том числе и над ней, предметом своего ухаживания. А ходоки при первой же встрече демонстрировали сексуальный опыт, не утруждая себя всякими там романтическими вещами. Зов молодого Марфиного тела подавлял, конечно, слабые возражения рассудка, но ненадолго. После бурной ночи она отшивала незадачливого мачо, не отказывая себе в удовольствии напоследок поиздеваться. Например, спрашивала: «Кого ты предпочитаешь – умную уродку или глупую уродину?» И если лицо парня застывало в маске тяжелого раздумья, выпроваживала за дверь без всякого сожаления.

Где же они обитают – умные, спортивные, сексуальные мужчины, не раз задавалась она вопросом. И существуют ли вообще в природе?

Гоняясь за призраком мужчины своей мечты, Марфа не заметила, как перескочила двадцатипятилетний рубеж. А дальше годы как с цепи сорвались, не остановишь – двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь…

Она работала креативным менеджером в рекламной фирме – придумывала тексты для видеороликов – и порой ощущала себя динозавром на фоне юных коллег, вчерашних вузовских выпускниц. Кокетничать так, как это делали они, Марфа считала недостойным – и своего статуса, и опыта, и умственных способностей. Ее отношения с мужчинами, сотрудниками и клиентами, были сугубо деловыми, товарищескими. Нет, она не притворялась, не играла роль сухой карьеристки. Ее поведение было вполне естественным, сообразным внутреннему содержанию. Душа не выносила любой позы, деланности, жеманства. Понимая, что отталкивает своей прямолинейностью любого потенциального жениха, она не могла совладать с собственной натурой, предпочитала «быть, а не казаться».

День перевалил на вторую половину. Солнце, бесконечно долго стоявшее в зените, слегка скатилось к горизонту.

Марфа изнывала от жажды. Выйти бы к реке, или к ручью… Ну, хотя бы лужица дождевая встретилась на пути!

Надо слушать лес, решила она. До сих пор, занятая посторонними мыслями, она ничего не слышала. А лес не любит глухих.

Застыв на своем пеньке и вся превратившись в сверхчувствительный локатор, Марфа лишь слегка поворачивала голову, и слушала, слушала…

Шум векового леса, каким разным он может быть! В этот момент он навевал Марфе тоску одиночества, убаюкивал, напевая что-то печальное и жалобное. Сомкнув веки, она внимала этой песне, забыв о голоде и жажде…

Но что это? Откуда в лесном шелесте, пронизанном птичьим свистом, чье-то пение? Да-да, мужское пение, причем с нездешними интонациями!

Неужели обезвоживание уже сказывается на ее мозговой деятельности? Она бредит?

Тряхнув головой, Марфа вышла из оцепенения, встала с пенька, надела на плечо ставшую обузой сумку и отправилась в путь. Как говорится, куда глаза глядят.