Как любят мертвые - Чарльз Буковски

- Как тебя зовут? - спросил я.

- Какая, к чертовой матери, разница? - спросила она.

Я расхохотался и погнал дальше. Потом она оделась, и я отвез ее обратно в бар, но забыть Кэсс оказалось трудно. Я не работал и спал до двух, вставал и читал газету. Как раз отмокал в ванне однажды, когда она зашла с огромным листом - листом бегонии.

- Я знала, что ты будешь в ванне, - сказала она, - поэтому принесла тебе кое-что, прикрыть эту штуку, дикарь ты наш.

И кинула мне лист прямо в ванну.

- Откуда ты знала, что я буду в ванне?

- Знала.

Почти каждый день Кэсс заявлялась, когда я сидел в ванне. В разное время, но промахивалась она редко, и всякий раз при ней был листок бегонии. А после мы занимались любовью.

Раз или два она звонила по ночам, и мне приходилось выкупать ее из каталажки за пьянство и драки.

- Вот суки, - говорила она. - Купят выпить несколько раз и думают, что это уже повод залезть в трусики.

- Стоит принять у них стакан, как беды сами на голову повалятся.

- Я думала, их интересую я, а не только мое тело.

- Меня интересуют и ты, и твое тело. Сомневаюсь, однако, что большинство видит дальше тела.

На полгода я уехал из города, бичевал, вернулся. Я так и не забыл Кэсс, но мы тогда из-за чего-то поцапались, да и я все равно чувствовал, что пора двигать, а когда вернулся, то прикинул, что ее тут уже не будет, но не успел и полчаса просидеть в баре на Западной Окраине, как она вошла и уселась рядом.

- Ну что, сволочь, я вижу, ты опять тут.

Я заказал нам выпить. Потом посмотрел на нее. Она была в платье с высоким воротником. Я раньше на ней таких никогда не видел. А под каждым глазом вогнано по булавке со стеклянной головкой. Видно только стеклянные головки, а сами булавки воткнуты прямо в лицо.

- Черт бы тебя побрал, до сих пор пытаешься красоту свою погубить, а?

- Нет, это фенька такая, дурень.

- Ты сумасшедшая.

- Я по тебе скучала, - сказала она.

- Кто-нибудь другой есть?

- Нет никого другого. Один ты. Но я тут мужиков кадрю. Стоит десять баксов.

Тебе - бесплатно.

- Вытащи эти булавки.

- Нет, это фенечка.

- Я от нее очень несчастлив.

- Ты уверен?

- Чёрт, да, уверен.

Кэсс медленно извлекла булавки и сложила в сумочку.

- Почему ты уродуешь свою красоту? - спросил я. - Разве нельзя просто с нею жить?

- Потому что люди думают, что во мне больше ничего нет. Красота ничто, красота не останется навсегда. Ты даже не знаешь, как тебе повезло, что ты такой урод, поскольку если ты людям нравишься, то знаешь, что они тебя любят за что-то другое.

- Ладно, - ответил я. - Мне повезло.

- То есть, я не хочу сказать, что ты урод. Люди просто думают, что ты урод. У тебя завораживающее лицо.

- Спасибо.

Мы выпили еше по одной.

- Что делаешь? - спросила она.

- Ничего. Ничем не могу заняться. Интереса нет.

- Я тоже. Если б ты был бабой, тоже можно было бы мужиков кадрить.

- Не думаю, что мне бы понравилось вступать в такие близкие контакты с таким количеством незнакомых людей. Это утомляет.

- Утомляет, ты прав, всё утомляет.

Ушли мы вместе. На улицах на Кэсс по-прежнему пялились. Она до сих пор была красивой женщиной, может, даже красивее, чем раньше.

Мы добрались до моей квартиры, я открыл бутылку вина, и мы сидели и разговаривали. С Кэсс разговаривать всегда было легко. Она немного поговорит, а я послушаю, потом я поговорю. Разговор наш просто тек вперед без напряга.

Казалось, мы вместе раскрываем какие-то тайны. Когда находилась какая-нибудь хорошая, Кэсс смеялась долго и хорошо - только так она и умела. Словно радость из огня. За беседой мы целовались и придвигались все ближе и ближе друг к другу.

Довольно сильно разгорячились и решили лечь в постель. И только когда Кэсс сняла свое платье с высоким воротником, я его увидел - уродливый зазубренный шрам поперек горла. Длинный и толстый.

- Черт побери, женщина, - сказал я, лежа на кровати, - черт тебя побери, что ты натворила?

- Однажды ночью попробовала разбитой бутылкой. Я тебе что, больше не нравлюсь?

Я по-прежнему красивая?

Я затащил ее на кровать и поцеловал. Она оттолкнула меня и рассмеялась:

- Некоторые мужики платят мне десятку, а потом я раздеваюсь, и им уже не хочется. Червонец я оставляю себе. Очень смешно.

- Да, - сказал я. - Просто уписяться... Кэсс, сука, я же тебя люблю... Хватит уничтожать себя; ты - самая живая женщина из всех, кого я встречал.

Мы снова поцеловались. Кэсс плакала, не издавая ни звука. Я чувствовал ее слезы.

Эти длинные черные волосы лежали у меня за спиной, будто флаг смерти. Мы слились и медленно, торжественно и чудесно любили друг друга.

Утром Кэсс готовила завтрак. Казалась она довольно спокойной и счастливой. Она пела. Я валялся в постели и наслаждался ее счастьем. Наконец, она подошла и потрясла меня за плечо:

- Подъем, сволочь! Плесни себе на рожу и пипиську холодной воды и иди наслаждаться пиршеством!

В тот день я отвез ее на пляж. День стоял рабочий и не вполне летний, поэтому берег был великолепно пуст. Пляжные бичи в лохмотьях дрыхли на лужайках над полосой песка. Другие сидели на каменных скамьях, передавая другу одинокую бутылку. Кружились чайки, безмозглые, но рассеянные. Старухи лет по 70-80 сидели на лавках и обсуждали продажу недвижимости, оставленной им мужьями, давным-давно не выдержавшими гонки и глупости выживания. Для всего тут в воздухе разливался мир, и мы бродили по пляжу, валялись на лужайках и почти ни о чем не разговаривали. Хорошо было просто быть вместе. Я купил пару бутербродов, чипсов и чего-то попить, мы сели на песок и