Каков есть мужчина - Дэвид Солой

В реальном же мире он и Карен Филдинг едва ли обменялись парой слов, и чувства его ей неведомы – если только она не заметила, как его взгляд неотступно следует за ней, – когда она идет с подносом по столовой или когда выполняет обратное сальто, играя в лакросс в своем запачканном костюме. На самом деле единственное, что Саймон знает о ней, – это что ее семья живет в Дидкоте – он слышал, как она говорила об этом кому-то, – и с того самого момента слово «Дидкот» обрело в его сознании значение особенного, таинственного обещания. Как и ее имя, это слово кажется ему слишком значительным, чтобы его можно было записать, но однажды вечером в молодежном общежитии в Варшаве, пока Фердинанд принимал душ, он все же написал его, и от этого его сердце забилось чаще: Кажется бессмысленным путешествовать по Европе, когда единственное место, где я хочу быть, – это тихий, провинциальный английский.

Его ручка зависла над страницей.

А затем он написал это слово.

Дидкот.

Однако ее имя, обладавшее еще большей силой, он так и не осмеливался доверить бумаге.

А сейчас, когда Фердинанд произносит его, Саймон просто кивает и добавляет сахару в свой кофе.

Он жаждет говорить о ней.

Больше всего на свете он хотел бы посвятить весь вечер разговорам о ней или тому, чтобы слышать, как ее имя произносится вновь и вновь, эти четыре слога, заключающие, казалось бы, все, ради чего стоит жить. Но вместо этого он уже не в первый раз заводит разговор о незавидной участи туриста.

Фердинанд тем временем помешивает кофе, глядя в стол, и слушает, как его друг с нездоровой горячностью муссирует эту тему.

Что пытается делать турист? Повидать всяких вещей? Повидать жизнь? Но жизнь повсюду – тебе не нужно скитаться по Европе, чтобы увидеть ее…

единственное место, где я хочу быть

Перестав притворяться, что слушает его, Фердинанд начинает подписывать открытку. Открытка с видом краковского кафедрального собора, черного и зубчатого. Она предназначается одной девчонке в Англии, с которой он вроде как флиртует, но которая ему даже не слишком нравится, однако все равно он считает, что игра стоит свеч. Он улыбается, поглаживая массивный подбородок, поросший щетиной. Мы оба отпускаем бороды – это звучит так по-мужски. Закончив, он вслух читает написанное, надеясь на одобрение друга. А затем встает и идет в сортир.

Пока его нет какое-то время, Саймон сидит в залитом солнцем ресторане и смотрит, как от его сигареты вьется струйка дыма.

Возможно, это усталость вызывает в нем желание завопить:

Что я здесь делаю?

Его охватывает чувство одиночества, неукротимое, как ураган. Его друг после десяти дней пути большую часть времени кажется ему источником раздражения. Он пытался изобразить улыбку, когда тот читал ему открытку и показывал рисуночек бородача, сделанный зелеными чернилами. А как он пшикался своим «Джупом»! А затем убирал его в ячейку камеры хранения на вокзале. И как он напоказ задирал футболку для этого пшиканья! Чтобы весь мир лицезрел растительность на его груди… В такой момент… И такой вот персонаж оказывается его другом, попутчиком. Неукротимое, как ураган, чувство одиночества, охватывает его.

Пока он смотрит, как дым поднимается от его сигареты.

В залитом солнцем ресторане.

Вечером они снова наведываются на квартиру Отто и видят там его сестру с двумя дружками в кожаном прикиде: у одного, пониже, все лицо в пирсинге – это Лутц, а другой, намного выше и с моржовыми усами, – это Вилли. Сестра Отто знать не знает, кто такие Саймон и Фердинанд, но после их объяснений говорит, что они могут чувствовать себя здесь как дома, дожидаясь Отто, – когда-нибудь он должен объявиться. А затем говорит, что она как раз уходит с друзьями.

Оставшись одни, Саймон и Фердинанд чувствуют себя как дома. Квартира на удивление большая, и они бродят по ней, постепенно входя во вкус, наливая себе явно недешевый виски и осматривая содержимое шкафов. В одном Саймон находит стопку необычных карт. Должно быть, это Таро, думает он. Перевернув карту, видит картинку с рукой, держащей какой-то посох. As der Stäbe[11], написано на ней. Туз жезлов? Похоже, фаллический символ. Не особо тонко. Без разницы. Чушь. Он закрывает шкаф.

Около двух ночи вваливается Отто – они спят в спальных мешках на полу гостиной.

Он включает свет и вопит.

Затем он замечает Фердинанда, который поднимает голову. Отто, моргая, смотрит на него и кричит:

– Бля, чувак, ты это сделал!

– Отто…

– Бля-а!

– Надеюсь, ты не против… – начинает Фердинанд.

– О чем ты, мать твою, вообще? – кричит Отто.

– Я надеюсь, ты не против, что мы здесь…

– Ты думаешь, я против? – вопит Отто.

– Я не знаю…

– Я тебя ждал.

Кто-то еще стоит позади Отто, выглядывая из-за плеча.

– Слушай, мы пытались дозвониться тебе…

– Да?

– Тебя тут не было.

– Меня тут не было! – все еще кричит Отто.

– И по мобильнику ты не отвечал…

– Я его потерял!

– О…

– Ага, потерял, – говорит Отто неожиданно тихим, грустным голосом. – Потерял.

Присев на диван, он начинает сворачивать самокрутку, к разочарованию Саймона, который надеялся, что он просто выключит свет и уйдет.

На Отто смешная шляпа, а рукава его куртки сильно не достают до запястий. Его кадык ходит вверх-вниз, когда он клеит косяк. Выясняется, что он и его друг всю неделю работали официантами на каком-то мероприятии в пригороде Берлина. Пока он готовит косяк, Фердинанд не устает благодарить его за то, что позволил им остановиться у него.

– Слушай, спасибо тебе еще раз, – говорит Фердинанд, усаживаясь в своем спальном мешке.

– Да ну, бля, забудь, – отмахивается Отто, по-хозяйски восседая на диване, не сняв шляпы.

– А что там, э-э… насчет полицая? – спрашивает Фердинанд.

Отто как будто не слышит вопроса.

– Что?

– Полицейский. Ну, понимаешь. – Фердинанд показывает на почти готовый косяк в руках Отто.

Тот не реагирует.

– Да хуй с ним! – говорит он. – Ему все равно.

– А что он тут делал вообще?

– Мой отец, – говорит Отто. – Херня это все.

– Твой отец?

– Ага, отстой. – Доделывая косяк, проглаживая его мизинцем по краю, смоченному слюной, Отто говорит: – Он в правительстве, ну, знаешь…

– В правительстве? – спрашивает Саймон с подозрением. Это его первые слова, обращенные к Отто.

Отто, игнорируя его, закуривает косяк.

Саймону он сразу не понравился. И ему хочется, чтобы Фердинанд перестал благодарить Отто. Сам же он почти не говорит, и когда после первого косяка Отто предлагает ему сделать новый, берет у него все необходимое молча. Отто тем временем говорит ему не жалеть «дерьма». Они с Фердинандом возбужденно трещат об общих знакомых по Лондону. Потом Отто говорит Саймону сделать очередной косяк, и опять советует класть побольше «дерьма». Они уже торчат в полный рост. Кто-то включил телик и нашел порнушку – каких-то голых телок на пшеничном поле или типа того. Саймон не смотрит. Другие смотрят и хихикают. Саймон замечает, что друг Отто куда-то исчез. Но он не видел, чтобы тот уходил. И у него возникает неприятное чувство, что он его просто выдумал, что никого здесь больше не было. А остальные тем временем смеются, глядя на телок на пшеничном поле. Отто жадно уставился в экран, глаза его горят, язык наполовину высунулся изо рта.

Саймон ощущает слабость. Ничего не говоря, он встает и пытается дойти до ванной. А там он забывает, зачем шел, и долго стоит, разглядывая бутылочки с шампунями и заводную пластиковую лягушку на кафельном краю ванной. И так он стоит и глазеет довольно долго. Глазеет на заводную лягушку, на ее невинную зеленую рожицу. Звук вентилятора все больше напоминает ему всхлипы.

Когда он снова усаживается на полу в гостиной, примерно двадцать минут спустя, Отто его спрашивает:

– Сколько этой херни осталось?

– Нисколько, – говорит Саймон.

Гостиная – вся в бежево-кремовых тонах и восточных побрякушках – кажется незнакомой, словно он видит ее впервые.

– Ты прикончил всю дурь?

Фердинанд против воли начинает хихикать и все время повторяет:

– Ой, прости, прости…

– Вы прикончили всю дурь? – повторяет Отто, не в силах принять этот факт.

Фердинанд хихикает и просит прощения.

– Да, – говорит Саймон. Он также прожег светлый глянцевый коврик, но решает не говорить об этом сейчас.

– От блядь, – говорит Отто. А затем, словно надеясь, что это шутка: – Че, правда все?

– Правда.

– Мне так жаль, – говорит Фердинанд с неожиданно серьезной миной.

Отто вздыхает.

– Ладно, – говорит он, хотя еще не свыкся с потерей. – Мать вашу, – произносит он через несколько секунд, – вы прикончили всю дурь…

Саймон медленно залезает в свой спальный мешок и отворачивается от них. Они все еще говорят, когда он засыпает.