Наследие - Владимир Георгиевич Сорокин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кувалда обрушилась на его череп, кровь и мозг брызнули в стороны.
Семафор со щелчком дал зелёный свет.
Дверь закрыли, и машинист прибавил ходу.
— Поехали, — пробормотал Жека, поставил кувалду в угол и смахнул со щеки кусочек мозга.
Едва поезд тронулся и стал набирать ход, в спецвагоне № 21 закипела работа. Делопроизводством в iron maiden руководили двое: есаул Гузь в форме ротмистра СБ ДР и капитан ГБ КНР Лю Жень Ши. Шестеро подручных из подземной тюрьмы на улице имени Ду Фу были разных национальностей: двое китайцев, трое алтайцев и белорус. Опыт работы у них был огромным. После Трёхлетней сибирской войны, охватившей просторы УР, РБ, АР[6], империи Саха, часть Казахстана и саму ДР, шли многочисленные процессы по выявлению скрывающихся дезертиров, военных и государственных преступников, а между КНР, ДР и РБ был договор о совместных следственных действиях. Сразу после подписания шестистороннего мира на озере Иссык-Куль спецвагоны стали активно применяться на восточносибирских железных дорогах. Ши-Хо цепляли к поездам, пополняя преступниками на остановках. Это ускорило очистительные процессы в измученных войною шести государствах и способствовало упрочению мира на всём сибирско-азиатском континенте.
В решетчатой раколовке спецвагона сидели, прижавшись друг к дружке, задержанные. Это были люди разного пола, возраста и социального положения. Их объединяло одно: оцепенение в ожидании ужаса допроса. Это состояние делало людей совсем неподвижными, слипшимися в одну массу. Дознаватели называли их переваренными пельменями. Поэтому из клетки их приходилось выволакивать стальными крюками.
Первой вытащили семью, задержанную в Хабаровске: полного бородатого мужчину, его жену и двоих детей десяти и шести лет.
Есаул Гузь задавал всем один и тот же первый вопрос:
— Социальный статут?
Капитан Лю Жень Ши тоже озвучивал всегда один вопрос, по-китайски, по-русски и по-алтайски:
— Сопротивленец?
— Я свинками занимался на Ханко, ферма была, двести голов, поставлял свинину нашей доблестной армии, собачки были, валяли пояски из собачьей шерсти, всё на фронт, всё ради победы, чтоб радикулиту у солдатиков наших не завелось, патриот Дальнего Востока, в партии Хургала состоял, пока якуты не разогнали, — забормотал толстяк.
— Раздеть!
Подручные быстро содрали с толстяка одежду. На левом плече у толстяка был вытатуирован круг с полярным волком.
— Ты такой же фермер, как я банкир! — зло рассмеялся Гузь. — На дыбу. Горелку.
Не обращая внимания на оправдательные возгласы толстяка, его вздёрнули на дыбу. Он закричал. Завизжала его жена и заплакали дети. Толстяку стали поджаривать гениталии газовой горелкой. Он заревел медведем.
Гузь схватил жену толстяка за волосы:
— Сожжём муде твоему хряку, говори, кто он!
— Фермер, фермер, фермер!! — вопила жена.
— Парни, на тройные вилы её! — скомандовал есаул, швыряя женщину подручным.
И двух минут не прошло, как два белоруса и алтаец содрали с женщины одежду и стали насиловать.
— А вы смотрите глазёнками. — Гузь схватил воющих детей за шкирки и поднёс поближе. — Видите, что с вашей мамкой делают?
— Кто ваш отец? — повторял Лю с непроницаемым лицом. — Сопротивленец?
— Видеофаг… — прохныкал дрожащий от ужаса мальчик.
— Устами младенца, бля! — рассмеялся Гузь. — А говорил, фермер? Стоп, горелка, стоп, дыба.
Толстяка опустили на пол. Рухнув, он сжался на полу, выставив жирную спину. Жену его продолжали насиловать.
— Какой спутник? — спросил Гузь, пнув спину сапогом.
— Астра… 129… — простонал толстяк.
— Опять казахи, — покачал головой есаул. — Сколько же их внедрили, мать твою?!
— Много! — усмехнулся Лю, засветив голограмму протокола и быстро заполняя её.
— Сколько на нас и вас злобы накопили, а? — Есаул подписал протокол.
— На нас больше, — поправил Лю.
Голограмма исчезла.
— Всех на ломти! — приказал Гузь.
Толстяк завопил и забился на полу:
— Золото есть, господа, товарищи, ксяншенмен, семь кило, под Барнаулом в лесу закопано!!
— Мы бессребреники.
— Знаю, где жидкие комплекса́ залиты!!
— На хер нам сдались твои комплекса́.
В руках у двух подручных возникли бластеры, сверкнули напряжённо гудящим бело-голубым пламенем. Лучи с громким треском разрезали тело толстяка на части. Подручные теми же крюками подцепили дымящиеся куски и забросили человечину в контейнер.
Подручный алтаец занёс гудящий луч бластера над мальчиком:
— Кого любишь больше — папу или маму?
— Ма-м-му… — пролепетал тот, рыдая.
— Это правильно.
Луч с треском перерезал спину насилуемой.
— Ёб твою, Амат! — Насильники повалились на пол вместе с половинами женщины.
Её тоже разделали и закинули в контейнер.
— Парня к предкам! — скомандовал есаул.
— Встать! — заорал узколицый, тонкогубый и ушастый беларус. — Смирно!
Мальчик выпрямился перед ним, дрожа.
Бластер белоруса развалил мальчика с макушки на две половины.
Половины не успели упасть, как их подцепили крюками и зашвырнули в контейнер.
Девочка сидела на полу, дрожа мелкой дрожью.
— А эта пусть от волков побегает.
Один из подручных привычно распахнул квадратную дверь.
— Марадона! — скомандовал Гузь.
Здоровенный и высокий алтаец отступил назад, размахнулся и дал девочке такого пинка, что та, как кукла, вылетела в квадратное пространство двери.
— Один — ноль! — произнёс алтаец мясистыми губищами и смачно харкнул на пол.
Следующими были братья из Хабаровска — полурусские-полукитайцы. Как их ни подвешивали на дыбу, как ни жгли, они кричали одно:
— Коммивояжёры!
Лю собственноручно стал отрезать им ноги по кускам, но следствию это не помогло. Исходя кровавой пеной, братья вопили от боли, но стояли на своём:
— Коммивояжёры!!!
Тела их были татуированы агрессивными живыми татуировками, которые о многом говорили.
Лю плюнул им в лица.
— На ломти… — недовольно зевнул есаул, достал фляжку с коньяком и сделал глоток.
Братьев покромсали.
Ядерные китайские бластеры работали чисто — ни капли крови на полу, резаные части обугливались под режущими лучами тут же. Вытяжка, работающая в вагоне № 21 на полную мощь, удаляла горький дым.
Следующей из клетки выволокли очень полную женщину. Она так вопила и хваталась за других задержанных, что понадобилось три крюка. Алтайка. Хозяйка горной гостиницы.
— Кто жил у тебя во время войны?
— Крестьяне мои! У них дома все посгорали, авианалёт казахский, всех приютила, всех спасла, всех кормила, всех молоком своим, как мать, вспоила, а теперь терплю за доброту свою!
Но едва её грузное, мучнистое тело стали поднимать на дыбу, она завопила другое:
— ПВО! Казахи!! Муж сбежал! Сыночка в жаяу эскер забрали, потом якуты пришли, штабные, штаб, штаб, шта-а-а-аб!! эве корганиси, номер двенадцать, я не виновата!
— Имена штабных! Память! Лица!
Память у толстухи оказалась прекрасной. Лю надел ей на голову голограмму, и все лица казахских военных
