Гекатомба - Гарри Зурабян

- Ребенок! - ахнула Аглая Федоровна. - И как дверью-то не зашибло. Она пригляделась и в свете мелькнувшей молнии с ужасом узнала одеялко, в которое был запеленат малыш. - Ну не дура, ты подумай! Чего учудила-то, шалава... - и это были ее последние слова.

В ту же секунду в нее вонзилось ослепительное копье, тело ее конвульсивно задергалось. Она еще попыталась оторвать руку от медного поручня, но мозг взорвался яркой вспышкой и ее стало увлекать в черную бездну, на дне которой начал разгораться неземных красок свет.

- Света! - закричал Тихомиров, приходя в себя и бросаясь к Чистяковой. - Быстро валик из одеяла. Вера! Набирай кубик лобелина или цититона, что есть. - Он склонился над Федоровной. - Это что за черт! Девчата, здесь еще и ребенок... Света, помоги мне.

Вдвоем они затащили женщину и ребенка в приемный покой. Тихомиров бросил взгляд на Светлану и увидел, как она побледнела. Глаза ее стали принимать отсутствующее выражение.

- Светка, не вздумай! - рявкнул он. - Ну-ка, бегом к анастезиологам. Одна нога здесь, сама вся уже там. - И он вновь склонился над пострадавшими. - Вера, давай шприц. Вытягивай Аглае язык... - Врач медленно ввел ей в кончик языка содержимое шприца и, подложив под шею одеяло, стал энергично делать искусственное дыхание, в перерывах процедив сквозь зубы: Вера, золотко, не стой, как танк на постаменте, займись ребенком.

Через несколько минут весь дежурный персонал роддома горел лишь одним желанием - вывести из состояния клинической смерти бабушку Аглаю и ребенка...

Тихомиров зашел в кабинет, закрылся изнутри и, обессиленный, сел в кресло.

Реанимационная бригада приехала в роддом в считанные минуты. В принципе, Сергей знал, что надо делать и он на все сто был уверен в опыте, знаниях дежурной смены, но он также и знал, что реаниматологи сделают свою работу не только на сто, но и на сто десять процентов. Девочку-подкидыша удалось спасти, а вот бабу Аглаю... Тихая и спокойная, безучастная ко всему, она покоилась теперь на голой каталке, с головой укрытая застиранной простыней, со штампом морга приморской горбольницы ь1.

Сергей с трудом поднялся из кресла, достал из сейфа бутылку коньяка. Но, передумав, поставил обратно.

"Сейчас начнется, - зло подумал он. - Комиссии, проверки: что? как? почему? Соблюдалась ли техника безопасности? Почему перила медные? Почему девочка на крыльце лежала? Какие поставили перила, такие и были! Куда положили девочку, там и лежала! Дебилизм, ей-Богу..."

Он присел на краешек стола и стал набирать номер телефона. Машинально глянул на наручные часы. Обе стрелки непоколебимо стояли на цифре 12. "Чертовщина какая-то", - подумал он с раздражением.

В трубке раздался знакомый голос:

- Сазонов слушает.

- Славик, Тихомиров беспокоит.

- Забодали вы меня! Здорова ваша "крестница", здорова! Даст Бог, ты еще ее детей принимать будешь.

- Я хотел ее забрать.

- А куда ж ты денешься, - засмеялся Сазонов. - Конечно заберешь! Готовь, Филиппыч, цветы, торт и шампанское.

- Мне бы, Славик, сейчас не шампанского, а водки; граммов триста. Аглаю нашу жалко...

- Милый мой, - отозвался Вячеслав, - о такой смерти только мечтать можно.

- Можно, но не нужно.

- Ну, дорогой, нам с тобой не грозит ни "можно", ни "нужно". Мы с тобой от цирроза сдохнем, свихнувшимися параноиками, в какой-нибудь богодельне, куда нас заботливые родственнички определят.

- Славик, ты сегодня в ударе, - усмехнулся Сергей.

- Я, Сережа, всегда в ударе, когда людей теряю. И не потому, что меня за смертность горздравовские задницы искусству лечить учить будут. Чем дольше работаю, тем больше убеждаюсь: не те уходят, Сережа, не те. Дерьмом обрастаем. Мне с некоторых пор вопросик один покоя не дает. Хочешь знать, какой? Куда хорошие уходят? И почему меня до сих пор никто не позвал? Я какой?

- Славик, у меня бутылка коньяка есть, - предложил Тихомиров.

- Понял. Во сколько?

- Приезжай после работы. Моя Ирина у матери сегодня.

- Но ты, Серега, одной бутылкой все-равно не отделаешься. Папаша... хохотнул Сазонов и положил трубку.

Заведующий бросил взгляд на настенные часы - 15.17. Внезапно он вспомнил! Прошедшая ночь, ураган, бушующий за окнами ординаторской, и промелькнувшее то ли перед глазами, то ли мысленно, жуткое видение: средневековый город, толпа людей, судейские мантии, богатые наряды вельмож и серые одеяния простолюдинов. Костер, а в нем... Что же так поразило его в этом аутодафе? Лицо женщины в языках пламени! У нее было... лицо Аглаи!

1995 год. США. Калифорния, Лос-Анджелес.

Стэнли Уилсон боязливо отодвинул штору на окне и внимательно оглядел улицу перед домом. Все, как обычно. Если не считать небольшого фургончика, припаркованного у противоположной стороны тротуара. Появление его два дня назад встревожило Стэнли. Впервые за семь месяцев он, по-настоящему, испугался и попытался представить, что будет, если... Но стоило представить, как организм начинал бунтовать. Ладони делались липкими и влажными от пота, во рту пересыхало, появлялся горький привкус и, казалось, язык покрывается тонкой коркой наждака. Под коленями и в паху кожа превращалась в холодный панцырь, утыканный острыми иголками. В животе нарастала боль, скручивая внутренности в плотный, тяжелый, отвердевший комок. А сердце и легкие, проталкивая в парализованные сосуды кровь и кислород, бешено сокращались, дергаясь в оргиастической пляске.

Не заметив ничего подозрительного, успокоившись, Уилсон отошел от окна и в раздумье остановился посередине комнаты.

- Черт бы побрал эту смазливую девчонку! Но она виновата сама. Сама! Ей не надо было грубить мне и... злить меня! - сказал он вслух, в изнеможении опускаясь в кресло и закрывая глаза.

На вид ему было около тридцати пяти. Темно-каштановые волосы аккуратно пострижены и уложены. Добродушное лицо, с пухлыми губами, чуть широковатым носом и внимательными серо-голубыми глазами. Стэнли был выше среднего роста, без единого грамма жира. Но и развитая постоянными занятиями спортом мускулатура не бросалась в глаза, а представляла собой тот спокойный и умеренный фон, что придает молодым людям не только уверенность, но и изящество во внешнем облике. Его уважали коллеги, боготворили пациенты и он пользовался несомненным авторитетом в Ассоциации, как хорошо зарекомендовавший себя врач-гинеколог. В Ассоциации не скрывали, что возлагают на него кое-какие надежды. Единственное, что вызывало недоумение - нежелание Стэнли жениться, несмотря на то, что женихом он считался более чем завидным - приличный счет, богатая клиентура, собственный дом. Но женщин он сторонился, впрочем, не настолько, чтобы прослыть ярым женоненавистником или убежденным холостяком. Сейчас, сидя в кресле, Стэнли вновь мысленно вернулся в тот день, когда встретил Дину.

... Они сидели в баре "Жемчужная корона". Дина рассказала, что родом из Окснарда, расположенного между Санта-Барбарой и Лос-Анджелесом. Свою мать она не помнила. Та умерла, когда ей было два года. Отец имел небольшую кондитерскую, слыл добропорядочным и дочь воспитывал в строгости, но не без любви и ласки. Все изменилось в тот день, когда Дине исполнилось пятнадцать. Отец привел в дом мачеху. Элен Гардинг была вдовой - доброй, тихой и аккуратной женщиной. Лично против нее Дина не имела ничего, но внимание и любовь отца она ни с кем не желала делить и меньше всего - с новой матерью. В доме начались бесконечные скандалы, продолжавшиеся в течение трех лет. Жизнь отца и мачехи Дина превратила в ад. В конце концов, ей самой это надоело и она сбежала из дома с заезжей музыкальной группой, приехав в восемнадцать лет покорять Лос-Анджелес.

Стэнли сочувственно слушал ее исповедь. Но вряд ли кто мог догадаться, что за внешним, слегка сентиментальным, взглядом скрывается натура, обуреваемая сильными страстями.

По мнению Уилсона, Дина была прекрасна. Но сколь была она прекрасна, столь же и порочна. И ей не выбраться самой из этого замкнутого круга. Он, Стэнли Уилсон, поможет ей, спасет ее, разорвет порочный круг, освободив ее душу, сделав чистой и желанной Господу. Он оглянулся. На них никто не обращал внимания. Их столик располагался в глубине зала, скрытый полутьмой. Это давало возможность, не привлекая внимания, рассматривать посетителей, что Уилсон и делал, стараясь, в то же время, не терять нить разговора с Диной.

Все эти мужчины и женщины - жующие, пьющие, шепчущиеся, похотливо подмигивающие и улыбающиеся друг другу, с бесстыдством в речах и лживыми глазами, были для Стэнли порождением распутства и порока. Они превратили эту землю в вертеп, где совокупляясь, порождают новых и новых демонов тьмы.

Он взглянул на Дину. "Нет, ее я им не отдам. Ей уготовлен иной путь. Ее красота никогда не будет осквернена повторением в новом, рожденном ею, демоне, который, в свою очередь, привлечет других мужчин или женщин. Он, Стэнли Уилсон, прервет связующую нить бесконечных воспроизведений. Дина станет его седьмой жрицей в Храме красоты. Она окажется недосягаема для чужих, грязных, алчущих рук и горячих, жаждущих губ."