Мгла - Евгения Лазарева

По ходу, остаюсь ждать, кусая ногти от нервности. Неизвестность – она стопудово пугает. Так минут пять торчу, не меньше. Уже всякое в башку-то лезет. А тут Толян выворачивает, крадучись, из-за угла. И с ужасающим, прикинь, рычанием бросается ко мне. Цветные пятна вмиг рвутся в моих зенках. Мудила! Потной ладонью, бац, еще рот зажимает, чтобы я не орал. Шипит в ухо и ржет. Вдвойне козел! И вот с ним я дружу?

Мы чуток невзаправду махаемся. Потом он выкладывает, типа в учительской тусила куча народу. Ну, а физик, вроде, как физик. Короче, ни следов присосок, ничего такого. Правда, типа, как сильно долбанутый или недоделанный. Но мало ли что бывает.

По ходу, Толян мне нихрена не верит. И опять задирает, типа не хило бы ужастиков меньше смотреть. Сам бы в такое влип, по-другому бы запел. Ага. Видать, рожа у меня совсем грустнеет. Толька хмурится, цокает зубом. И предлагает по любому последить за преподом, раз уж я так встрял. Точняк дружба – это дружба, ядрена вошь. Кореша, блин, не кидают друг друга.

Ну, двигаем на уроки. Дальше все, как всегда. Но я так, блин, рад, когда трезвонит последний звонок. Что можно, ешкин кот, свалить отсюда. И не дрожать. Не париться. Толяныч, козлина, остается пасти училку Оленьку. Павлин тоже мне нашелся, ядрена вошь. Нет, чтобы морально поддержать дружбана. Сопроводить до дома. Того-сего. Ну, считает он, типа я гоню, ну и что? От этого нихрена ведь не меняется. Не глюки это были стопудово. Страшная вещь случилась утром. Не отмажешься. Щас типа заново накатывает, аж стремно от ужаса. И просто так не понять, блин, что происходит. Не спрятаться, не затаиться. Типа, по любому затравят, разорвут. Рано или поздно, прикинь.

Как пусто, ешкин кот, на улицах. Только изредка прохожие. Зыркают исподлобья, типа щас нападут. По ходу, в натуре я втяпался, мерещится всякое. Черные тучи еще нахрен колбасят серый день. И сгущают мой страх. Бегу, как придурок, к дому. Аж дыхание пережимает. Быстрее, быстрее. Заруливаю в темный подъезд и торможу. Не хило бы заставить себя подняться по лестнице. По любому. Но, кажется, меня повсюду подстерегает та гадина, что напала на физика. В каждом углу, за каждым поворотом. В ней точняк не осталось ничего от пацана. От человека, ядрена вошь. Вот так ходишь, и не знаешь, кто рядом толчется. Он тебе лыбится, а через секунду раздирает на части. Ништяк? Блин, но не тусить же тут вечно. Накручиваю, поди, себя почем зря. Так постоишь, постоишь да и в натуре нарвешься на какого-нибудь мудилу. Двигаю вперед. Руки дрожат, да и сам я не очень. Короче, взмокший, вваливаюсь в квартиру. Захлопываю дверь и выдыхаю. Получилось! Но всякий раз так маяться натурально очумеешь.

Просто охренеть, как дома тихо и спокойно. Напряги помалеху уходят. Можно по любому расслабиться. И, по ходу, чего-нибудь сожрать, чтоб с голодухи копыта не отбросить. Короче, делаю бутики, включаю комп. И пошла веселуха! Часа два только капающий кран чуток раздражает. Но вставать и закручивать – влом.

Внезапно улавливаю какой-то шум. Хочешь, не хочешь, а прислушиваюсь. Блин, ешкин кот! Типа, кто-то тихонько скребется, толкает входную дверь. Вжимаюсь в кресло, затихарившись. Маленько выждав, бросаюсь проверить замки. Все ништяк, блин. Клево. А там возятся сильнее, хихикают. Потом, будто удар, свистящий шепот:

– Мальчик, открой… открой, мальчик…

Как сильно бьется сердце. Трудно дышать. Не оторваться взглядом от покорябанного дерматина.

А дальше… Дальше этажом выше щелкает замок, и сосед-второклашка пищит:

– Да я недолго, мам! Ну, ты чего? К Димке и обратно!

И стучат быстрые шаги. И вдруг обрываются коротким вскриком на нашей площадке.

Сосущие чавкающие звуки. Шорох уволакиваемого тела.

А позже – тишина.

До прихода предков торчу, в ступоре, в своей комнате. И жду. За окном воет ветер. И в его стонах просекаются изредка слова «мальчик, открой… открой, мальчик…». Жесть.

Родоки выпадают, как обычно, в семь. Маманя устало тащится в кухню. Батя моет руки, плюхается с газетой у телека. Все как всегда. Это точняк мои родители, по любому. Клево. Я же, по ходу, чувствую себя виноватым. Хрен знает, в чем, блин. Короче, заруливаю в кухню и после недолгого молчания предлагаю помочь. Маманя натурально хренеет. Стоит, выставившись на меня. А потом выгоняет кухонным полотенцем. Вот так, ешкин кот. Только придумаешь доброе дело, его сразу и зачморят.

А за ужином они обсуждают, что в городе, по ходу, эпидемия. Чуваки, типа, заболевают. Берут больничный. И на работу больше не выходят, ядрена вошь. По ходу, мрут целыми семьями. И никакие врачи им не подмога. А начальнички, как обычно, блин, замалчивают и нихрена не делают. Знай, деньги гребут, сволочи. По любому, ешкин кот.

Потом слышу еще кое-что интересненькое:

– Мать, помнишь Пал Иваныча? Который мастером у нас шурует. Так вот, он недели две назад звякнул, сказал, типа заболел.

– И что?

– А то, блин, что он тридцать лет на заводе корячится, а больничный брал только раз. Да и то из-за травмы, ядрена вошь.

– Ну?

– Ну что «ну»? Через неделю я ему брякнул, блин. Чтобы, короче, прояснить, когда он в цех намастрячится. А там, прикинь, трубу не берут, твою мать. Ну, я и послал, по ходу, Санька к нему. Ну, который живет в соседнем доме. Помнишь Санька?

– Ну.

– Ну, что «ну»? Чуть что, ты сразу «ну», блин! Говорит, не открывают, ядрена вошь. И соседи, по ходу, никого из них давно не видят, так тебя растак.

– И что?

– Ну, ты, мать, как всегда! Пал Иваныч, в натуре, уважаемый человек. Проживает, блин, с женой, сыном, невесткой и двумя внуками. У них всегда кто-нибудь дома торчит.

Маманя молчит. А батя продолжает, чавкая, поедать суп.

– Так вот, дело этим не закончилось, ядрена вошь. Я, короче, брякнул в поликлинику. Побазарил, блин, с ихней врачихой. Клевая бабенка, по ходу, тудык растудык. Ну, она мне и напела. Типа больной Возюков натурально был у нее на приеме. Со странными, твою мать, симптомами. И ему, прикинь, назначили кучу анализов. Но на повторный прием он не явился, блин. И ничего не сдавал. Просекаешь? И типа такой случай на ее участке уже не первый, ешкин кот. Ну, что скажешь?

Маманя кладет второе в тарелку бати.

– Но вот что самое охренительное – никто из семьи Пал Иваныча у нее на осмотре не был! Она типа думает, их сразу же увезли на скорой. Клево? А реально Пал Иваныча в больнице тоже нет! Я проверял, блин. А? Каково? Чего ты все молчишь-то, ядрена вошь?

Мама плотнее сжимает губы и несколько раз обводит пальцем цветок на скатерти. Потом тихо говорит:

– Да у нас уже три человека из отдела не появляются на работе. Начальница в ярости. А мне, почему-то, не по себе. Девчонки вон шушукаются. Рассказывают всякие страсти, с ума сойти. Сына, что с тобой?

– Да, Серег, как у тебя дела в школе? Что-то мы тут с матерью развели парафину, блин. Чего там с оценками-то?

Я пожимаю плечами. Уворачиваюсь от цепкой руки бати и двигаю к себе. Короче, по любому ясно, чудеса происходят не только у нас в школе, но и во всем, блин, городе. Ночью, ешкин кот, не могу уснуть. Лезут разные думки. Одна ужасней другой. К утру стопудово втыкаю, что если мы не свалим отсюда, то все умрем.

Толька хмур и неразговорчив. Видать, Оленька отфутболила его снова. И наш вчерашний базар он точняк считает бредятиной. Но перед уроком физики пацан чуток оживляется. Ведь разведка важнее любви, ешкин кот. Учитель, короче, опаздывает минут на пять. И ребята колбасятся, кто как может, блин. Но только он появляется, я сразу догоняю – началось. Что бы это ни была за зараза, она стала действовать. Толян со значением подмигивает мне и шипит: «Охренеть! Ты, по ходу, прав, пацан!».

Всегда вылизанный и аккуратненький физик по прозвищу «Листик» сегодня просто неузнаваем. Землистая небритая рожа, темные очки, всклокоченные волосья. Мятый грязный костюм наводит на мысль, что препод валялся в канаве не один час. А еще он отвратительно, дурно пахнет. Клево. Вообще, чуханский запах и Листик – несовместимо в принципе. Наш преподаватель, несмотря на то, что очкарик и дохляк, мечта любой девахи из этого занюханного города. Сейчас же на него даже смотреть ссыкотно. И, по ходу, страшно. И его шибзданутый видон тут натурально ни при чем.

Листик тащится, волоча ноги, к своему столу. Что-то бурчит. Взлезает на стул. Раскрывает журнал. В классе наступает тишина, ядрена вошь. Видимо, охренели не только мы с Толяном.

Первым вызывают Петрова. Пока парень вяло мямлит параграф, Листик обводит класс черными дырами очков. Притормаживая чуток на каждом. Вот и моя очередь, ядрена вошь. Внутри сразу замирает. Говняно как, блин. Ведь я натурально зассал, ешкин кот. Да иди ты нахрен, придурок! Наклоняюсь к парте. Пусть, короче, пялится на кого другого.

– Садись, Петров, «Три». А к доске у нас пойдет… а пойдет у нас… Трофимова!

Бедная Трофимова краснеет. Ежится. Но покорно чапает на расправу. Встает, короче, подальше, сморщив симпотный носик. И со вздохом рассказывает. А черные окуляры препода, по мере изложения чудных законов физики, все больше разворачиваются к девчонке. Потом рот Листика начинает двигаться, типа он что-то жует. Губы вытягиваются и тихо свистят. Трофимова вздрагивает. Шепчет «мамоньки» и малехо отступает.