Все вы, зомби - Роберт Хайнлайн

Он продолжал:

— Как раз тогда пришли к заключению, что нельзя отправлять мужчину в космос на месяцы и годы без возможности расслабиться, сбросить напряжение. Помнишь, может, как голосили тогда пуритане? Мало кто отважился вступить в Корпус, и это здорово повысило мои шансы. Девицы должны были быть порядочными, желательно — именно девицами, поскольку с нуля учить всегда проще, чем переучивать; они должны были быть умственно выше среднего уровня и эмоционально уравновешенны. Но большинство волонтёрок были старыми потаскухами или невротичками, которым грозило сумасшествие после десяти дней в космосе. Внешность моя была ни при чём: если меня принимали на службу, то поправляли мои зубы, делали волосы волнистыми и пышными, учили походке, танцам, умению внимательно и ласково выслушивать мужчину и многому другому — плюс, естественно, основной специальности. При необходимости в ход шла пластическая хирургия — «Ничего не пожалеем для наших храбрых парней!».

И это ещё не всё: они заботились, чтобы сотрудница не забеременела во время срока службы, а после увольнения замужество было гарантировано почти на сто процентов. У «ангелочков» сейчас то же самое, они выходят за космонавтов — им легко найти общий язык.

Восемнадцати лет меня определили на должность «помощницы матери-хозяйки». Разумеется, я была нужна как почти дармовая прислуга, но я не возражала — всё равно на службу принимали только с двадцати одного года. Я работала по дому и посещала вечернюю школу, говорила, что продолжаю изучать машинопись и стенографию, а на самом деле записалась на курс «Обаяние» — чтобы повысить шансы на вступление в корпус.

А потом я встретила этого мошенника. Сотенными бумажками карман у него был просто набит. — Мать-Одиночка скривился. — Я говорю буквально: как-то он показал мне толстенную пачку сотенных и сказал: бери, мол, сколько надо. А я не взяла, потому что он мне понравился. Это был первый мужчина, который был со мною ласков и притом не пытался стянуть с меня трусики. Чтобы чаще с ним встречаться, я бросила вечернюю школу. И это были самые счастливые дни моей жизни!.. Ну а потом… Однажды ночью, в парке, я и сняла трусики.

Он умолк.

— И что потом? — осторожно спросил я.

— И потом ничего! Больше я его не видела. Он проводил меня домой, сказал, что любит, поцеловал на прощание… и больше не появлялся. — Мать-Одиночка помрачнел. — Если б нашёл — ей-богу, убил бы мерзавца!

— Да, — с сочувствием сказал я, — я хорошо представляю, каково тебе было. Но убивать его… В общем дело-то житейское, естественное. Хм-м… ты ему сопротивлялся?

— А?.. При чём здесь это?

— Очень даже при чём. Может быть, он и заслуживает, чтобы ему сломали одно-два ребра — за то, что он тебя бросил, но…

— Он заслуживает, чтобы ему все кости переломали! Погоди вот, сейчас расскажу. Короче, никто не узнал, а я решила, что всё к лучшему. Я его не любила по-настоящему и, думаю, никого уже не полюблю. А после этой истории я ещё больше захотела вступить в ДЕВКИ-КИСКИ; девственность там была не обязательна, хотя и желательна, так что я не особо расстроилась. Но скоро юбки стали мне жать.

— Забеременела?

— И ещё как! Мои скряги делали вид, что ничего не замечают, пока я могла работать, а потом вышвырнули, и обратно в приют меня уже не взяли. И я приземлилась в палате благотворительной больницы и таскала горшки, пока мне не пришло время рожать. И в один прекрасный вечер уснула на столе — «расслабьтесь и глубоко дышите: раз, два…» — а проснулась в кровати, и ниже груди у меня была точно сплошная деревяшка. Тут входит мой хирург и весело так, сволочь, спрашивает: «Ну-с, как мы себя чувствуем?»

«Как египетская мумия», — говорю.

«Естественно: вы в бинтах, действительно, не хуже мумии, и нашпигованы лекарствами, чтобы не болело. Всё будет в норме, но кесарево — это вам не заусеницу обрезать».

«Кесарево?! Док… мой ребёнок погиб?!»

«О, нет. С ним всё прекрасно».

«Фу. Мальчик, девочка?»

«Девочка, здоровая крепкая девочка. Пять фунтов и три унции».

Тут я маленько расслабилась: родить ребёнка — это, скажу тебе, кое-что значит. Ну, думаю, как-нибудь устроюсь: перееду, назовусь «миссис», а малышка пусть думает, что папочка помер. Моя дочь в приюте не окажется!

Но хирург ещё не всё сказал, оказывается.

«Скажите, — говорит, — э-э… — Гляжу, замялся и по имени меня не назвал. — Скажите, у вас никогда не было проблем с железами внутренней секреции? Ничего странного?»

«А? — спрашиваю. — Ничего, конечно. Куда это вы клоните?»

Он помялся, помялся…

«Ладно, — говорит, — вывалю на вас всё разом, а потом сделаю укольчик; поспите — придёте в себя. Это вам понадобится».

«В чём дело?»

«Приходилось вам слышать о шотландском враче, который до тридцати пяти лет был женщиной, а потом его прооперировали, и он стал мужчиной — с юридической и медицинской точки зрения? Он даже женился, и всё было в порядке».

«А при чём здесь я?»

«Вот я же и говорю — вы теперь мужчина».

Я попыталась сесть в постели.

«ЧТО?!!»

«Ну только не волнуйтесь. В общем, вскрыл я полость, смотрю — просто чёрт ногу сломит. Велел позвать главного, а сам пока извлёк ребёнка; потом устроили прямо у стола консилиум, всё обсудили и принялись за дело. Несколько часов возились, старались спасти что можно. У вас оказалось два полных набора половых органов, оба недоразвиты, хотя женские созрели достаточно, чтобы вы забеременели. Но это их доконало, больше они бы вам не пригодились — вот мы их и убрали и сделали так, что теперь вы сможете развиться в настоящего мужчину. — Тут он меня осторожненько так похлопывает по плечу, утешает: — Не беспокойтесь. Вы молоды, скелет перестроится, за железами вашими мы посмотрим, гормончиков подкинем — и сделаем из вас парня на заглядение».

А я заревела.

«А как же, — плачу, — моя девочка?»

«Ну, кормить её вы всё равно не можете — у вас молока и для котёнка не хватит. На вашем месте я бы не стал даже смотреть на неё, чтобы не мучиться, а отдал бы на удочерение…»

«НЕТ!..»

Он плечами пожал.

«Нет так нет, дело ваше. Вы мать… то есть, родитель. Но пока не думайте об этом — сперва вас на ноги поставим…»

Назавтра выносят мне девочку, показывают, и каждый день так: я к ней хотела привыкнуть. До того я детей никогда не видел…ла и не представляла, как они жутко выглядят. Моя дочка походила на оранжевую мартышку. Но я твёрдо решила… решил, что не брошу её, а воспитаю и всё такое. Только четыре недели спустя это уже ничего не значило.

— То есть?

— Её украли.

— Украли?