По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество) - Петр Горелик

Пожалуй, никто не смог так верно описать Бориса Слуцкого.

Теперь надо соединить эту «жалостливость почти бабью» с мужским, безжалостным умом, остроумной язвительностью, гордостью, замкнутостью — и перед нами один из самых парадоксальных поэтов России, а может, и самый парадоксальный.

В подготовке книги к печати нам оказали большую помощь Ал. Симонов, Л. Лазарев, Е. Ржевская, Л. Дубшан, Б. Фрезинский, Нина и Зиновий Либерман. Всем им авторы приносят глубокую признательность.

Глава первая

ИСТОКИ

Его жизнь начиналась на переломном рубеже истории огромной страны, еще недавно называвшейся Российской империей. Ураган революционных перемен ворвался в жизнь народов. Первое, что даровала революция евреям России — отмену черты оседлости. Евреи обрели право передвижения и сорвались с проклятых насиженных мест. Чета Слуцких, люди не первой молодости — Абраму Наумовичу шел тридцать третий год, Александре Абрамовне двадцать восьмой, — покинула постылое местечко и переехала в Славянск — ближайший заштатный городок Изюмского уезда Харьковской губернии. Здесь 7 мая 1919 года родился их первенец, будущий поэт.

Слуцкие знали, что они покинули. Позади была жизнь в глухом еврейском местечке, погромы, нищета. Жизнь без надежды и без будущего для детей. Но что ожидало их впереди? Не только они, никто не мог толком представить себе, что несут с собой перемены. Первые годы жизни на новом месте не принесли ни радости, ни покоя. Волны Гражданской войны, ее отливы и приливы, потрясали Украину. Не обошли они стороной и Славянск. Но семье Слуцких война и набеги многочисленных банд не нанесли урона. В 1922 году семья пополнилась еще одним ребенком. У Бориса появился брат — Ефим. В том же году Слуцкие переехали в Харьков, в тогдашнюю столицу Украины.

Если справедливо утверждение, будто психика человека формируется в младенчестве, то этим объяснимы и многие черты характера будущего поэта. Над колыбелью Бориса не склонялись «ржавые евреи» с их догматизмом и покорностью судьбе. Спасаемый от погромщиков младенец прижимался к теплой груди матери. С ее молоком он всасывал доброту и любовь, жалость и сострадание — черты, которые с такой силой прозвучали в его поэзии. От мамы шло и дуновение прекрасного — музыка и стихи. Вспоминая маму, думая о ней, Борис писал в стихотворении «Матери с младенцами»:

Беременели и несли, влачили бремясквозь все страдания земли в лихое времяи в неплохие временаи только спрашивали тихо:добро ли сверху или лихо?Что в мире, мир или война?

Отец был кормильцем семьи. Он владел одной из немногих профессий, разрешенных евреям черты оседлости, — работал приказчиком до революции и служащим в торговле в послереволюционные годы. От него шла к детям уверенность в завтрашнем дне, надежность и незыблемость семейного уклада. В Харькове у Слуцких родился третий ребенок — дочь Мария. У братьев появилась сестренка Мура.

Из трудных послереволюционных лет маленький Борис вынес чувство семейной привязанности, сознание семейственности в высшем значении этого понятия. Этому чувству он был верен всю свою жизнь.

Тому немало доказательств: отношение к прожившей до конца своих дней в семье Слуцких няне; постоянная забота о престарелых родителях; самоотверженный уход за мамой во время ее длительной и тяжелой болезни, совпавшей с еще более тяжелой болезнью жены. Прожив большую часть своей жизни вне родительского дома, теплоту семейных отношений Борис перенес на семью брата. Достаточно познакомиться с его письмами: это не отписки, которыми часто изобилуют письма людей, равнодушных к судьбе и жизни своих близких.

Когда в семье брата родилась дочь, Борис, поздравляя брата, писал ему: «… не делайте из нее памятник усопшим родственникам. Если вы назовете ее Матильдой или Клотильдой, она обязательно будет маникюршей. Даю вам на выбор три имени из русской классической литературы: Ольга, Елена, Татьяна». Племянницу назвали Ольгой.

В одном из писем 1967 года, когда он уже знал о начавшейся болезни жены, Борис пишет племяннице: «Дорогая Оля! Мы с удовольствием прочитали твое письмо, в котором так много эрудиции и так мало ошибок. Подавленные твоей образованностью, не рискнем вступать в спор относительно готики и Возрождения… Надеемся, что книги, похищенные тобой у дедушки и бабушки, будут тобой перелистаны с пользой и удовольствием и ты займешь первое место в Туле по масонству».

В другом письме брату Борис радуется появлению своего внучатого племянника и жалуется на дурное отношение сестры к заболевшей Александре Абрамовне: «Что касается мамы, то не верится, что Мура, при ее больших административных способностях (других у нее нет), не смогла бы нанять за 50 рублей в месяц медсестру из числа хотя бы своих подчиненных, которая дважды в день кормила бы маму. Впрочем, если у нее есть другой план… я готов субсидировать». (В дальнейшем Борис перевел маму в московскую больницу, часто был у ее постели и организовал уход за ней.)

«Дорогие родственники! Мы сняли полдома в Тарусе. Будем рады, если вы нанесете нам визит, благо вам как автовладельцам передвигаться по Калужской области сподручнее. Дорога Серпухов — Таруса — тридцать километров — вполне проходима».

Из Коктебеля в 1960 году: «Дорогой Фима, дражайшие Рита и Леля! Почему вы не пишете мне? Я, все-таки, старший в семье, а образование, которое вы получили, позволяет предполагать в вас элементарную грамотность. Как вы собираетесь коротать лето?.. Фима! Если сможешь, достань мне медикаменты и, когда будешь в Москве — оставь на письменном столе».

Но все это было много позже. Возвратимся в Харьков начала двадцатых годов. В Харькове Слуцкие жили на пролетарской окраине, в районе Плехановки.

Убогий коммунальный одноэтажный дом напоминал кирпичный барак. Фасадом своим он выходил на площадь знаменитого Конного базара.

В эпоху нэпа, в дни его разгарая рос и вырос на краю базара…

То, что называлось квартирой Слуцких, находилось в конце длинного коммунального коридора и представляло собой две среднего размера комнаты, из которых одна не имела окна, а другая, хоть и с окном, была полутемной. Хлипкий дощатый пол был на уровне земли. Выгороженный занавеской угол для керосинки служил кухней. Но в комнате стояло пианино — приданое Александры Абрамовны. К Слуцким можно было попасть из темного коридора, мимо дверей соседей. Уборная была во дворе. Окна дома выходили на базарную площадь, а единственное окно Слуцких — во двор, который был не лучше шумной и грязной базарной площади. Какая-то артель развернула здесь рыбокоптильню. К запахам рыбы примешивался сладковатый запах грохотавшего за стеной маслобойного завода.