Дорога на Вэлвилл - Т. Корагессан Бойл

Возглавлял, направлял и вдохновлял все это хозяйство организационный гений Джона Харви Келлога. Проповедуя умеренность в пище и естественный образ жизни, доктор вел чрезмерно корпулентных дам и страдающих от запора предпринимателей по тернистой тропе просветления и физического самосовершенствования. Тяжело больных – онкологических, сумасшедших, калек или просто чересчур дряхлых – в Санаторий не принимали. Заведение было рассчитано на публику взыскательную и разборчивую, которой вряд ли понравилось бы сидеть за одним столом с плебеем, невежей или неудачником, имевшим неосторожность подцепить какую-нибудь по-настоящему опасную болезнь. О нет, люди приезжали сюда для того, чтобы других посмотреть и себя показать, пообщаться с просто богатыми, баснословно богатыми и знаменитыми, набраться оптимизма, насладиться правильным питанием и, конечно, избавиться от хвороб, чему должны были способствовать заботливый уход, воздержание и отдых.

Сейчас, в осенний сезон 1907 года, в Санатории гостило целое созвездие очень важных персон: начальник Военно-морской академии адмирал Ниблок, литератор Элтон Синклер с супругой, прославленный диетолог Хорейс Б. Флетчер, итальянский тенор Тьеполо Капучини, а также изрядное количество влиятельных депутатов, магнатов, адвокатов, не говоря уж про всевозможных герцогов, графинь и баронетов. Ожидалось, что в скором будущем Храм Здоровья почтут своим прибытием Генри Форд, Харви Файрстоун,[1] Томас Эдисон, адмирал Ричард М. Берд и слоноподобный Вильям Говард Тафт.[2] Доктор Келлог был весьма неглуп и умел извлекать из посещений подобных пациентов максимум пользы – тут тебе и превосходная реклама, и нешуточные пожертвования. Отлично понимал он и то, что диетическое питание в виде белкового филе, свекольной ботвы и орехового бульона в сочетании с запретом на «искусственные стимуляторы» и продолжительным «тихим часом» могут (уж будем откровенны) навеять скуку на людей, привыкших к деятельной жизни и великосветским развлечениям. Поэтому скучать своим подопечным доктор не давал: сеансы лечения чередовались с отдыхом, гимнастикой, занятиями спортом, да и с культурным досугом все тоже было в порядке. Хочешь – концерты, хочешь – лекции, катание на санях, парады, хоровое пение. Сегодня, допустим, выступает негритянский ансамбль «Юбилейные Певцы», завтра Джордж В. Лейт, двадцать лет проживший в Индии, демонстрирует стереоскопические картинки, на следующий день Сэмми Сигель (только-только из гастрольного турне) услаждает слух игрой на мандолине, потом публику веселят близнецы Тозер со своими дрессированными таксами. А вечером в понедельник на сцену выходил сам Келлог и подвергал аудиторию двух-споловинойчасовой канонаде, просвещая, наставляя и до полусмерти запугивая слушателей.

За четверть часа, понадобившиеся Фрэнку Линниману, чтобы сбегать в «Таверну Поста», Келлог успел разобраться еще с двумя вопросами. Первый был задан джентльменом из задних рядов (кажется, мистер Эбернати: подагра, чахотка, нервы), который желал знать, насколько опасно для женского здоровья противоестественное стягивание талии, к коему модницы прибегают во имя достижения так называемой фигуры в рюмочку. Доктор повторил вопрос, чтобы услышали те, кто сидел впереди, погладил белую шелковистую бородку и предостерегающе воздел палец:

– Мой дорогой сэр, скажу вам без малейшего преувеличения, что, если бы статистика должным образом регистрировала количество смертей, вызванных чрезмерным затягиванием корсетов, все просто пришли бы в ужас. Когда я проходил стажировку в клинике Бельвю, мне довелось присутствовать при вскрытии одной из этих несчастных – бедняжка не дожила и до тридцати. Мы с изумлением обнаружили, что все ее внутренние органы смещены: печень прижата к легким, а кишечник так закупорен, будто его намеренно заткнули пробкой. – Келлог сокрушенно покачал импозантной головой, горько вздохнул – да так, чтоб было слышно даже в последнем ряду. – Такая трагедия… – Голос стал тихим. – Поверьте, я не мог смотреть на это без слез.

Второй вопрос прозвучал из уст молодой дамы, сидевшей в пятом ряду, – высокой и весьма эффектной, но с несколько зеленоватым цветом лица (Манц, мисс Ида Манц: анемия, автоинтоксикация). Она встала, откашлялась, волнуясь под взглядом сотен любопытных глаз, и спросила тоненьким, целомудренным голосом:

– Доктор, а что вы думаете о тех молодых леди, которые курят сигареты – разумеется, тайком?

Доктор насупился и, охваченный священной яростью, обратился в огненный столп праведного гнева и карающей мощи. Его суровый взгляд обрушился на присутствующих в зале рецидивистов-курильщиков.

– Мадам или, вернее, мадемуазель Манц, я могу сказать только одно, и это будет относиться к представителям обоих полов. Табак, – от одного слова Келлога передернуло, – разрушает половые железы.

Кто-то охнул. Мисс Манц, сраженная, рухнула на стул. А взор доктора был тверже камня.

– И это, – сказал он, – факт, доказанный медициной.

Тут-то в дверях и появился доктор Линниман – запыхавшийся, деловитый, с двумя одинаковыми бумажными пакетами в руках.

– Ага! – воскликнул Келлог, поправляя очки. – Вот и доктор Линниман. – Он задрал подбородок, обращаясь ко всему просторному залу. – Давайте вернемся к вопросу миссис Тиндермарш о филейном бифштексе и его питательных свойствах…

Он наклонился к Линниману и стал его инструктировать:

– Фрэнк, поверьте, пожалуйста, весы и отделите от каждого из экспонатов по срезу идентичного размера… Отлично, благодарю вас.

Перешептывание в аудитории. Хихиканье, местами аплодисменты.

– Дамы и господа, сейчас я продемонстрирую вам два небольших эксперимента, которые, надеюсь, раз и навсегда отвратят вас от этой омерзительной и противоестественной пищи. Я говорю «омерзительной», потому что в мясе необычайно высока концентрация бактерий – едва ли ниже, чем в конском навозе. Я говорю «противоестественной», потому что мясоедство – плод испорченности и деградации человеческого рода. Как доказали почтенные исследователи – фон Фрайлинг из Германии и дю Пон из института Пастера, – наши предки были абсолютно травоядны. А если воспользоваться определением, которое употребила миссис Тиндермарш, подобная пища еще и «греховна» – и не только из-за греха убийства наших меньших братьев (хотя жалобное блеяние невинных созданий, влекомых на бойню, должно было бы лишить мясоедов сна и покоя), но еще более из-за тягчайшего греха, каковым, разумеется, является осквернение храма человеческого тела.

Слушатели заворожено притихли, застыли в своих ортопедически корректных «физиологических» креслах, разработанных самим Келлогом. Кто-то (мистер Претц из Кливленда?) закашлялся.

– Фрэнк, мы готовы? – деловито обернулся доктор к Линниману, который расположился тут же, на сцене, но чуть сзади.

На столике лежали объекты для анализа – бифштекс из гостиничного ресторана и пахучий трофей из конюшни; рядом с ними – два одинаковых микроскопа и голая электрическая лампочка.

– Да, сэр. Все готово.

– Отлично.

Келлог снова повернулся к аудитории, просиял ослепительной улыбкой и смачно потер руки.

– Ну-с, а теперь нам понадобится беспристрастный наблюдатель. Есть ли добровольцы? Нет? Может быть, вы, мисс Манц?

Тихое «ах!», смущенное хихиканье, и в пятом ряду, очаровательно зарумянившись, поднялась Ида Манц.

– Не стесняйтесь, мисс Манц, это необходимо во имя науки.

Сопровождаемая шепотом ободрения, Ида прошелестела юбками меж рядов и грациозно преодолела три ступеньки, ведущие на подиум.

– Итак, мисс Манц, – начал было доктор, но сбился, обескураженный тем, что наблюдательница оказалась чуть ли не на голову выше его. Конечно, она миленькая и, невзирая на анемию, хорошо смотрится на сцене, но как же можно было выдернуть из зала этакую дылду! Келлог замялся, что с ним случалось крайне редко, и пришлось начать заново:

– Мисс Манц… Так вот, мисс Манц, я хочу, чтобы вы исследовали срезы с обоих образцов, расположенные под совершенно одинаковыми микроскопами, и описали нам то, что вы увидите. И не будем забывать, что лишь доктор Линниман знает, какой из срезов отделен от дорогого сердцу миссис Тиндермарш бифштекса, а какой… м-м-м (смех в зале)… от продукта жизнедеятельности млекопитающего, близкого родственника несчастных созданий, приносимых в жертву неумеренным аппетитам гурманов из «Таверны Поста».

Картинка получилась просто загляденье: девица прелестно изогнулась над микроскопом, мужчины подались вперед, чтобы насладиться зрелищем, на лицах женщин появилась заговорщическая улыбка, а доктор стоял, словно мудрый, благожелательный и всемогущий пастырь послушного стада.

– И что же вы там видите, под первым микроскопом, моя дорогая мисс Манц?

– Ну, тут все такое черное… Ой, нет! Вижу!