Крушение - Евсей Баренбойм

Он получил этот корабль неожиданно, благодаря счастливому стечению обстоятельств. Не будь этого случая, неизвестно еще как долго ему пришлось бы плавать с этой старой песочницей и ворчуном Майзелем.

Худой и болезненный командир крейсера «Принц Ойген» капитан I ранга Майзель недолюбливал своего старшего офицера. Ему многое не нравилось в нем — и чрезмерное служебное рвение, и холеные руки с длинными ногтями, и высокомерное нежелание играть с ним по вечерам в скат, и недопустимые англофильские привычки.

Дело в том, что отец Больхена, обедневший дворянин Гейнц фон Больхен, имел в Висбадене, маленьком городке на Рейне в юго-западной Германии, небольшую гостиницу, где до прихода к власти фашизма останавливались иностранцы. Его сын Вильгельм перенял от них привычку есть на завтрак овсяную кашу «поридж», любил танцевать запрещенный английский фокстрот, пить виски и грог и носить английского покроя брюки. Для старчески подозрительного и ограниченного Майзеля этого было достаточно. Он считал своего старшего офицера плохим патриотом, хотя и отдавал ему должное как моряку.

Когда-то еще в годы учебы Больхена в дивизии кадровых корабельных команд обер-ефрейтор Пройсс любил говаривать им, новичкам-аспирантам:

— Здесь вы попадете в тигель, где таких болванов и идиотов, как вы, закалят, как закаляют крупповскую сталь.

Действительно, бывший аспирант Больхен стал хорошим моряком. Начав свою службу на флоте с кадета в Штральзунде, а затем гардемарина в Фленсбург-Мюрвике, он последовательно прошел всю лестницу корабельной службы от младшего штурмана эсминца до старшего офицера тяжелого крейсера.

Его отец был видной фигурой в «Немецких христианах», личным другом самого имперского епископа. Глубоко верующий человек, он не любил войну и мечтал своего сына Вильгельма направить по духовной линии. Послушный тихий мальчик в детстве, безоговорочно слушавшийся отца и избравший бы себе ту карьеру, которую выбрал для него отец, Вилли еще в гимназии научился хорошо играть на фанфаре.

К власти в стране стремительно приближался фашизм. Веймарская республика доживала последние месяцы. Пестрые плакаты с демагогическими лозунгами бросались в глаза отовсюду: с афишных тумб, со стен домов, их несли над головой демонстранты, выкрикивали в пивных. «Мы люди, а не собаки!», «Рабочий тоже хочет хлеба!», «Немец, если уважаешь себя, не покупай у еврея!». Все чаще устраивались пышные торжества, факельные шествия, различные слеты.

Высокий и красивый юноша, великолепно игравший на фанфаре, как никто больше, годился в статисты для таких сборищ. На одном из них в Берлине к нему подошел незнакомый человек, который, судя по внешности, мог неплохо подрабатывать для рекламы сигарет или зубной пасты: немолодой, изысканно одетый доктор старого образца — холеный, седеющий, с загорелым замкнутым лицом и светлыми усиками щеточкой. Это был Шнивинд — друг будущего главнокомандующего военно-морским флотом Редера и будущий адмирал.

Узнав, что Больхен заканчивает гимназию, он спросил:

— Какую же карьеру вы собираетесь себе избрать в дальнейшем, мой мальчик?

— Отец хочет, чтобы я стал священником.

— Это прекрасный путь, — сказал Шнивинд, и на его лице на миг появилось выражение смирения. — Но боюсь, что такому красивому юноше, как вы, жизнь священника быстро надоест. А что если я уговорю отца направить вас в военно-морское училище?

Стесненный статьями Версальского договора германский военно-морской флот только-только начал возрождаться. Первым делом необходимо было подготовить новые кадры офицеров, укомплектовать военно-морское училище. В числе других задача по вербовке будущих кадетов была возложена и на Шнивинда. Он появился в доме Больхена в Висбадене ровно через неделю после встречи в Берлине. Знаток гетевской поэзии и истории религии, ироничный и обаятельный собеседник, он произвел на обычно сдержанного отца исключительно сильное впечатление. Если у Вильгельма окажутся такие воспитатели и командиры, то и желать большего не остается.

— Благословляю тебя, сын мой, — сказал отец. — У нашей родины будет меньше одним пастырем, зато будет больше одним солдатом.

С этого дня Шнивинд считал себя крестным Больхена. Он следил за его успехами в учебе, за продвижением по службе. Этот красивый мальчик, несостоявшийся священник, не обманул его надежд. У него оказались твердая воля и решительность, необходимые для военного моряка, но совсем не обязательные для слуги господа.

Сейчас Шнивинд занимал должность адмирала Северного моря. Но Больхен знал, что он не забыл о нем и ждет случая, чтобы продвинуть.

Именно такой случай и представился в феврале 1942 года.

Уже давно Германское морское командование планировало перевести Брестскую эскадру в воды северной Норвегии. После высадки английских морских десантов в 1940 году в Тронхейме и Нарвике и внезапного нападения британского флота в районах Бергена и Нарвика в декабре 1941 года Гитлер находился в состоянии постоянной напряженности. Ему непрерывно мерещилась высадка англичан в северной Норвегии, наступление с севера советских войск. На двух последовавших почти одно за другим совещаниях в своей ставке он говорил:

— Если англичане и русские разберутся в том, что происходит, они подвергнут ударам северную Норвегию в нескольких пунктах, вытеснят нас оттуда, займут Нарвик, окажут давление на Финляндию и Швецию, что может повлиять на исход всей войны. Германский флот должен быть на севере и приложить все усилия к обороне Норвегии.

Против увода кораблей из Бреста резко выступил главнокомандующий военно-морским флотом рейха гросс-адмирал Редер:

— Увод эскадры из Бреста на север снимет постоянную угрозу судоходству союзников в Атлантике и сделает его почти безопасным, — говорил он. — Мой фюрер, флот в Бресте — это заноза в теле англичан. Она постоянно саднит и болит и в любой момент грозит им тяжелыми осложнениями. Мы не должны вытаскивать ее.

И все же страх Гитлера перед высадкой был столь велик, что возражения Редера не были приняты во внимание, и эскадра начала подготовку к прорыву.

11 февраля 1942 года около полуночи линкоры «Шарнхорст», «Гнейзенау» и тяжелый крейсер «Принц Ойген» под флагом командующего эскадрой линейных кораблей вице-адмирала Силлиакса выскользнули из Бреста и направились в Ла-Манш. Ночь выдалась удачной — очень темной, безлунной. Дул легкий юго-западный ветер. На рассвете, когда эскадра обогнула остров Олдерней и повернула восточней, у командира крейсера «Принц Ойген» Майзеля начался жесточайший приступ болей в животе. Его буквально выворачивало наизнанку. За полчаса командира стало невозможно узнать. Лицо его посерело, глаза запали, тело покрылось обильным липким потом. То и дело он страдальчески морщился, хватался за живот. Корабельный врач подозревал у него прободение язвы желудка. Силлиакс приказал в командование кораблем вступить старшему офицеру корветтен-капитану Больхену.

До сих пор Больхен не может понять, как и почему их пропустил Британский флот. Эта авантюристическая операция, проводившаяся под самым носом у англичан, развивалась фантастически удачно. Прошло полсуток, как немецкая эскадра вышла из Бреста и двигалась по самому оживленному в мире морскому проливу, по этой канаве, как любят называть Ла-Манш сами англичане, но до сих пор ее никто не обнаружил! А ведь еще девять дней тому назад в Уайтхолле, в старинной резиденции британского адмиралтейства, было получено сообщение о проводимых немцами тральных работах в канале, что несомненно указывало на подготовку к выходу тяжелых кораблей.

Только около полудня, когда один из «спитфайеров» увидел конвой и опознал среди него линейный корабль, на Grand Fleet была, наконец, объявлена боевая тревога. К этому времени немецкая эскадра находилась уже в ста милях севернее Кале.

В просторной ходовой рубке крейсера «Принц Ойген» царило приподнятое настроение. Сидя в удобном вращающемся командирском кресле, с наслаждением глотая обжигающе горячий кофе, Больхен слушал доклад старшего штурмана:

— Мы находимся сейчас в самом узком месте пролива Па-де-Кале, где расстояние между французским и английским берегами всего двадцать три мили. Через час эскадра выйдет в Северное море.

— Это значит, что самая опасная и трудная часть прорыва позади, — задумчиво произнес Больхен. — А не кажется ли вам, штурман, что томми слишком легко и просто пропускают нас через свою канаву на восток? Не иначе, как эта старая лиса Черчилль хочет нас убрать из-под своего носа и упрятать подальше, откуда мы не сможем угрожать берегам старой Англии?

В феврале темнеет рано. Немецкая эскадра находилась на последнем этапе своего пути в Вильгельмсхафен.

Если не считать разрозненных, на редкость несогласованных и ненастойчивых атак английских самолетов «Бофорт» и «Хадсон», эсминцев и торпедных катеров из Дувра, а также происшедших час назад подрывов на магнитных минах «Шарнхорста» и «Гнейзенау», не снизивших после этого даже хода, — все обстояло великолепно. Больхен оставил за себя на мостике старшего штурмана и ненадолго спустился в лазарет. Старый Майзель под действием обезболивающих дремал. Завидев своего старшего офицера, он с трудом разлепил тяжелые веки, спросил: