Консорциум - Всеволод Глуховцев

— Хорошо, — ответил Никонов. — Старайся держать руку на пульсе.

Он отключился, попробовал соединиться с Андреем, но услышал: «абонент недоступен».

Это было плохо. Очень плохо. Собственно, этого не могло быть — чтобы Рябко вдруг отключился. Никонов перебрал номер вручную… результат тот же. Он позвонил еще одному:

— Здравствуй. Ты сегодня с Рябко не созванивался?.. Да, звонил, недоступен… Странно — не то слово. Вот что! Попробуй-ка ты, потом перезвонишь мне. Я жду.

Никонов говорил это, а в глубине души уже знал, что произошло непоправимое. И через минуту его последний абонент перезвонил: Рябко не отозвался.

— Что делать, Геннадий Тихонович?.. — по тону ясно, что человек сильно взволнован.

По правде говоря, Геннадий Тихонович сам не знал, что делать. Но по опыту, во-первых он знал, что так говорить нельзя, а во-вторых — что безвыходных ситуаций не бывает. Поэтому через секунды он сложил ответ:

— Пока ничего. Жди. Я работаю.

Сказать-то легко, попробуй сделай… Похоже, что ТЕ ударились ва-банк, не сознавая всех последствий этого. А последствия будут, ох и будут…

Никонов неторопливо шагал привычным маршрутом. Со стороны взглянуть — прогуливается пенсионер, в памяти пережевывает что-нибудь из прошлого. А мысль Геннадия Тихоновича работала не с прошлым, но с будущим. Он старался вглядеться в него, получалось не все, но он видел, куда это все клонится…

Завтрак ожидал его в лучшем виде — кофе, горячие бутерброды. Супруга сидела рядом, смотрела, молчала, и он знал, что она чувствует его настроение, но сама ни за что не спросит — такой уж порядок отношений сложился у них за много лет. Геннадий Тихонович решил, что не по-людски будет мытарить жену неведением, улыбнулся и сказал:

— Пока гулял — обзвонились все по делам Общества. Ну, ты понимаешь…

Геннадий Тихонович состоял одним из виднейших членов Общества ветеранов государственной службы, коему как бы и посвящал почти все время. Старики и там не оставили давних привычек, интриговали, склочничали — ничего от того не имея, просто из любви к искусству… Супруги немного и привычно посмеялись над этим, и завтрак прошел дружно и приветливо, тоже впрочем, как всегда. Геннадий Тихонович завершил трапезу законным «спасибо», направился в кабинет, и тут его застиг телефонный звонок.

— Кто это? — удивилась жена.

— Не знаю, — недоуменно ответил и супруг.

Он подошел к аппарату, снял трубку:

— Да!

И жена видела, как от не слышимых ею слов лицо и взгляд мужа твердеют, приобретая то выражение, какого она иной раз даже побаивалась.

— Так, — сказал Никонов, выслушав. — Ясно. Немедленно ко мне. Немедленно! И будьте очень осторожны. Действуйте!

По правде сказать, никаких таких предчувствий до сих пор Макс за собой не замечал. А тут вдруг обострилось — при том, что он не мог объяснить механику его работы. Просто вдруг понял, что у Рябко дела плохи — и все тут.

И значит, единственной зацепкой, способной помочь, становился незнакомый, ни разу не виданный Геннадий Никонов.

Дима смотрел на Максима, и у него шла своя работа мысли. И Полканов угадал это, и впервые мелькнуло у него, что Дима-то, возможно, знает о завернувшихся вокруг событиях побольше, чем говорит… Но долго думать об этом было некогда.

— Я звоню, — заявил он.

— Звони, — Дима пожал плечами.

Он в самом деле смотрел на товарища, на ситуацию в целом и видел то, о чем пока помалкивал. А кроме того, он сопоставил происходящее с рассказом Рябко… и сделал серьезные выводы.

И пока Максим набирал номер, пока говорил, слушал и вновь говорил — Дима смотрел и размышлял и все более укреплялся в верности своих догадок.

Полканов отговорил и отключился. На немой вопрос Кольцова ответил кратко, но исчерпывающе:

— Просит срочно к нему. Там все объяснит.

Дима хмыкнул:

— Нам вот уже второй день обещают все объяснить…

— Есть варианты? — жестко спросил Макс.

— Да нет, это я так, — Дима усмехнулся. — Едем.

Поехали.

На подходе к дому функционера Максим ощутил что-то… сам не понял, что. Как будто чье-то присутствие, что ли. Но он еще не умел разбираться в этом.

— Ну, вот этот дом, — показал Дима.

С виду почти обычная пятиэтажка, но не со стандартными балконами, а с длинными лоджиями: советские бюрократы еще стеснялись своих привилегий, косили под обычных граждан, хотя и не слишком удачно…

Быстро сориентировавшись, Дима нашел подъезд, вмиг разобрался с домофоном.

— Поднимайтесь, — донесся из динамика глуховатый голос.

В этой пятиэтажке и лифт оказался. И по две квартиры на площадке. Ребята с лифтом вошкаться не стали, взбежали на третий.

Дверь правой квартиры была открыта, в проеме стоял рослый седовласый мужчина.

— Прошу, — он вежливо повел рукой.

Ребята ввалились в квартиру, увидели слегка оторопевшую пожилую женщину.

— Моя супруга, — представил ее хозяин. И объяснил: — Молодые люди ко мне по делу. Прошу пожаловать в кабинет.

Прошли в небольшую комнату, обставленную строго, по-деловому.

— Излагайте, — велел хозяин.

Парни переглянулись.

Никонову не надо было спрашивать, кто из них кто. Светловолосый, казавшийся пошустрее — это Дмитрий Кольцов. Ну, а второй, темно-русый и сероглазый, с серьезным взглядом из-под темных прямых бровей — стало быть, Максим Полканов.

Геннадий Тихонович смотрел внимательно. И понял, что заговорит Максим.

И угадал, конечно. Макс откашлялся решительно:

— Давайте я начну…

По окончании Максимова доклада, который несколько раз прерывался звонками на мобильный Никонова, его ответами… так вот, по окончании этого Геннадий Тихонович взглянул на Полканова иначе.

— Простите, Максим, можно на ты?

— Конечно.

— Так вот, еще раз: как вы почувствовали, что с Рябко приключилось что-то неладное?

Макс нахмурился:

— Я не могу это объяснить. Просто понял, и все.

Дима бросил на Макса быстрый взгляд. И это не укрылось от Никонова. Но он и бровью не повел. Кивнул:

— Знакомо.

Максим замер на миг.

— То есть?

— Поясню, — ответил Никонов. — Но сначала… увы, придется сообщить вам тяжкую весть.

Лица парней застыли. Геннадий Тихонович угадал, что они все поняли. Во всяком случае, Максим.

— Андрей Рябко найден мертвым. Предположительно убит. Мне позвонили… Учитывая события последних дней, это более, чем вероятно.

Ребята подавленно молчали. Геннадий Тихонович понимал их. Более того — он представлял масштаб утраты. Но печалиться у него не было времени, да и сказать предстояло многое.

— А теперь парни, послушайте…

Глава 2

Когда Юрий Лосев оглядывался на свое прошлое, он не мог не удивиться и восхититься тому, как все сложилось именно в том направлении, в каком и надо было. Судьба! — иначе не скажешь. Доцент университета Юрий Дмитриевич Лосев был ведом по жизни силой, в сущности которой он честно пытался разобраться, многое сумел понять, но что-то до конца так и не понял.

В классе, где он учился, существовал какой-то нездоровый ажиотаж на предмет будущего поступления в ВУЗ. Среди одноклассников только и слышалось: «Ты куда будешь поступать? А ты?..» — понятно, что в такой атмосфере Юра поддался всеобщей горячке, и непоступление в институт рассматривал как катастрофу. А куда идти, толком не знал.

Вообще-то, он давно замечал в себе интерес к гуманитарным дисциплинам, и по всем статьям ему бы идти на исторический или философский факультет. Он и хотел, но когда сунулся туда, наслушался от тамошних абитуриентов всяческих страстей: поступить адски сложно, конкурс — десять человек на место, профессура — звери… Шут знает, что в этих разговорах было правдой, а что глупостями, но Юрий перепугался. Не сдать вступительных экзаменов, не стать студентом?! — это стало бы для него трагедией, каким-то вселенским позором.

Что делать?.. тут-то и пришла в голову спасительная мысль. А где самый слабый конкурс? Выяснилось, что аутсайдеров два: экономический и географический факультеты. Экономика Юрия не привлекала, ну а география дело другое, романтично даже как-то, интересно… вот и двинул Юрий Лосев туда. Сдал без проблем, вздохнул с великим облегчением: студент! А дальше будем думать.

В общем, ситуация похожа на ту, что годы спустя возникла у студента другого поколения: Андрея Рябко. Но с существенным отличием: у Андрея вышло само собой, что он решил сменить специальность, и ему это удалось. Юрий же лелеял эту мысль с самого начала… и у него она не сбылась.

Почему?

Да потому что наука географии оказалась еще куда интереснее, чем он представлял себе сначала. От поездок на практику — в черт-те какую глушь, где неделями жили в палатках и питались концентратами — его однокурсники старались откосить как могли. А Юра неожиданно для себя нашел вкус в этой военно-полевой жизни. Он бродил по холмам, долинам, берегам рек и озер со всякими буссолями, теодолитами, проводил картографическую съемку местности, на его глазах чистый лист бумаги превращался в самую настоящую карту… это было удивительно, но все же не главное.