Рассвет на закате - Марджори Иток

— Вот так. От дождя стало еще холоднее.

— Да. Это шум приближающейся зимы.

— Перемены. Держу пари, что вы не любите перемены, так ведь? Даже если они касаются времен года.

Элинор начала было возражать, затем честно ответила:

— Нет. Полагаю, что нет. Слишком много в моей жизни было страшных перемен. В конце концов, устаешь от них.

Он кивнул. Вытянув длинную ногу, он порылся в кармане штанов и выудил начатую пачку резинки.

— Хотите?

— Нет, спасибо.

— Предполагается, что это удержит меня от курения.

— И как, помогает?

— Только тогда, когда у меня нет сигарет, как сейчас. У вас случайно не найдется?

— Нет. Джулия никогда не курила. А я бросила.

— И остались в живых? — Он адресовал ей кривую улыбку, пожимая плечами.

— Пока что я жива.

Бентон вытянул пластик жвачки и отправил его в рот.

— Кажется, я не видел в доме ни одной пепельницы. Ну ладно. И что же изменилось?

— Простите?

— Вы сказали, что в вашей жизни произошли страшные перемены.

Время для исповеди настало, что ли? Ну ладно, большого вреда не будет, если она не много расскажет ему. В конце концов, ведь он произнес магические слова «мы договоримся». Может быть, если он узнает о ней побольше, им обоим будет легче. Она определенно не собиралась метать перед ним бисер, но и упрямиться не стоило.

Элинор отпила кофе, обнаружив, что он остыл, но ей не хотелось просить добавки.

— Думаю, что особенно говорить нечего. Мои родители развелись, и никто не хотел заниматься мной. Так что я рано вылетела из гнезда, — сказала она. — В шестнадцать лет я вышла замуж. Потом мой муж погиб в аварии на мотоцикле, а сын заболел рассеянным склерозом. Те небольшие средства, которые у меня были, ушли на его лечение. Тогда Джулия предложила мне работу. А когда год назад мой сын умер, приютила меня у себя. Она пожалела меня.

— Но недостаточно, чтобы сделать вас партнером. Я думал, что много знаю о своей тетке. Вы должны были заслужить партнерство.

— Нам легко было работать вместе. И я научилась любить антикварный бизнес. И, честно говоря, это единственное, что я умею.

Элинор улыбнулась, она почувствовала, что это замечание имеет большое значение. Ей надо выиграть хоть что-то, хотя бы для того, чтобы выжить. Если, конечно, человек, сидящий перед ней, позволит ей вести дела. Так ли уж много она просит?

Но, казалось, что его мысли витали где-то далеко. Вдруг он медленно произнес:

— Пьяный водитель задавил моих жену и сына.

Он застал ее врасплох, и она неосторожно сказала:

— О, но я думала… — Затем остановилась в смущении.

Кривая улыбка была ответом на ее слова.

— Много лет назад. Джилл — моя вторая жена. Обе стороны допустили ошибку. Я думал, что ей понравится ферма, а она думала, что, раз я фермер, значит, у меня много денег.

— О!

Элинор сказала это очень тихо. Он улыбнулся, заметив ее затруднение, и рукой пригладил свои белые волосы.

— Вы определенно не особенно много знаете обо мне.

«Да я вообще о тебе ничего не слышала до прошлой недели», — подумала Элинор.

Но сказать это вслух было слишком трудно. Она покачала головой:

— Нет, не особенно.

— Дедушка Бонфорд оставил мне ферму. Хорошую. Я берегу ее. Выращиваю свиней, немного рогатого скота, сею зерновые. А теперь я оказался между молотом и наковальней, потому что правительство штата намерено заложить искусственное озеро для отдыха, и в результате большая часть моей территории будет затоплена.

— О, Господи! Вы будете продавать?

— Нет. Не сейчас. Но я стараюсь смотреть на вещи шире. Все-таки мне почти шестьдесят лет, и мне некому оставить все это.

Бентон щедро отхлебнул кофе, и по его лицу Элинор определила, что и в его чашке он холодный. Он пробормотал:

— Проклятье! — и снова потянулся к кофеварке. — Еще хотите? — Элинор покачала головой, и тогда он налил себе, поставил кофеварку и устало улыбнулся ей. — Хотите услышать окончание моей истории?

— Почему нет? Ведь мою вы слышали.

— Я отправился в Россию вместе с группой других свиноводов на то, что они называли консультацией. Там такой бардак, что чувствуешь себя больным, особенно страдает желудок. И, когда я вернулся домой, оказалось, что моя женушку удрала, а моя единственная тетка умерла. Теперь я — преуспевающий фермер, который может признать, что не испытывает почти никакой зависимости от банка. А еще я должен признать, что, когда мне сказали, что магазин тети Джулии принадлежит мне, я даже заподозрил какую-то ошибку. Я, — закончил он спокойно, — никогда ничего не слышал об Элинор Райт. Я лишь однажды виделся с теткой, и она была в магазине одна. Кажется, это было сто лет назад.

Он пытался быть честным. Элинор тоже пыталась.

— У магазина есть хорошие возможности, — сказала она уныло. — Или могли бы быть. Он может приносить хороший доход. Или можно выручить хорошие деньги от его продажи. А покупатели найдутся — Джулия хорошо знала свое дело. — Элинор вздохнула при мысли о Марвине Коулсе и его сальной физиономии и об Энтони Мондейне — красавце-мужчине.

— А вы?

— Нет. Мне это не по карману. По крайней мере, одна я не справлюсь.

— А вы бы хотели? Может быть, мы заключим сделку?

Элинор поразмыслила, прежде всего вспомнив о своих финансовых мучениях, и вынуждена была признать, что ее кредит в банке, скорее всего, сведен к нулю.

— Я… я не знаю.

Он смотрел на нее из-под полуопущенных век.

— Как давно вы работаете на мою тетку?

— Почти тридцать лет.

«И она почти заменила мне мать. Но следует ли ему говорить об этом? Поверит ли он? И, учитывая ужасные вещи, которые говорят вокруг, почему он должен ей верить?»

Он почувствовал ее нерешительность. И молчаливо подался вперед, положив на стол свои натруженные руки.

— Проклятье, леди, я не собираюсь съесть вас! Я просто пытаюсь составить полную картину. Вдобавок у меня осталась лишь неделя до того, как я брошу свои кости назад домой и заведу комбайн, чтобы заняться бобовыми. И, между прочим, это один из пунктов, по которому я должен банку, поскольку мой старый в прошлом голу приказал долго жить.

— Это вы о бобах?

— О комбайне. Почти сто тысяч долларов стоят все эти косилки, молотилки. Правда большую часть я уже внес. За счет урожая я смогу внести остаток.

— Или за счет продажи антикварного магазина, — сказала Элинор, ведь он определенно думал об этом.

Он пожал своими массивными плечами:

— Но я сказал, что мы можем что-нибудь придумать.

Элинор кивнула, но на самом деле она не верила ему. Разве сверкающие сокровища антикварного магазина могут иметь такую же важность, как комбайн, для человека, сидящего перед ней? Разве он вообще в состоянии понять? Да и к чему ему понимать?

У нее снова разболелась голова, она коснулась ее кончиками пальцев.

Он взглянул на нее: пряди серебристо-пепельных волос с двумя смешными розовыми бигуди, укрепленными заколками, и под ними — округлость бледного и очень усталого лица. Он сказал неожиданно и осторожно:

— Бедная девочка! Ведь вам действительно это не по карману, да?

Она знала горькую правду. И гнев она еще могла перенести, но не проявление симпатии.

— Уходите, Бентон Бонфорд, — наверх, прочь, куда хотите. Только, пожалуйста, уходите.

Он вытянул свою огромную ногу, что-то вытаскивая из кармана джинсов. Затем она обнаружила в своей руке, подпирающей голову, большой белый льняной носовой платок. А он продолжал тем же тихим голосом:

— Ну давайте. Поплачьте. Наверное, это нужно вам больше всего. А я не буду обращать внимание.

А она в ответ сказала тягостную, приводящую в отчаяние правду:

— Я сегодня только этим и занимаюсь.

— Но это только цветочки. А я имел в виду хороший, громкий плач навзрыд. Вот что вам нужно. А соседям я скажу, что побил вас.

И он протянул руку и легонько похлопал ее по плечу.

Они оба почувствовали что-то еще — обжигающий туман проник в кухню через заднюю дверь.

И голос Энтони Мондейна, такой же ледяной, как и ветер за стенами, произнес:

— Надеюсь, я ничему не помешал.

Глава 8

Он намеревался сказать это шутливо. Но всякий, кто знал Энтони Мондейна, незамедлительно понял бы, что это не так. Элинор мгновенно поняла его, и странное предчувствие всерьез растревожило ее.

Она не принадлежала Энтони Мондейну ни сейчас, ни когда-либо. Но Элинор знала, что Тони не очень понравилось, что у нее с Бентоном Бонфордом возникло что-то вроде сообщничества. В это время Бентон с удивлением взглянул на Тони, затем на Элинор. Его серо-карие глаза ничего не выражали. Он ждал.

В течение всего дня нервы Элинор были страшно напряжены. Настоящий момент имел двусмысленную окраску. Элинор почувствовала, что ей не нужно быть дурой и не давать волю своему гневу. Она нуждалась в Тони Мондейне, и она нуждалась в Бентоне Бонфорде, поэтому ей следовало постараться сохранить на своей стороне обоих.