Конторщица-2 (СИ) - Фонд А.

— Издеваешься? — буркнул Лев Юрьевич, прям даже очень сердито. — Ладно. Говори. Сколько?

— Но я еще не закончила, — виновато захлопала ресницами я. — Еще три пункта.

— Так! — стукнул кулаком Лев Юрьевич. — Сколько? Говори и проваливай! Видеть тебя не хочу!

— Полторы, — застенчиво обнаглела я.

— Дам тысячу и вон отсюда! — прорычал он и принялся открывать сейф, нервно гремя ключами.

И чего так злиться?

Я принялась скромно перечислять четвертый пункт.

…..

В общем, выходила я из кабинета Большого Человека богаче на тысячу сто рублей. А это на четыреста рублей больше, чем изначально предполагалось. Хотя на четыреста рублей меньше, чем изначально запрашивалось. Торговаться Лев Юрьевич, конечно, умеет. Большой Человек поэтому.

И, кстати, совершенно забыла спросить его, зачем он тогда хотел со мной встретиться. Любопытно же. Но ничего, в следующий раз спрошу, — думаю, поводы у меня еще будут, и не раз.

Документы в приемной я досдала милой даме, без проблем. Также без проблем она сообщила, что некоторые преподавательницы тоже готовы принять участие в эксперименте с мылом, так сказать, для повышения достоверности при статистической обработке результатов.

— А то, если только я одна, то погрешность же большая будет, — с улыбкой объяснила мне основы статанализа милая дама.

Так как я всегда была принципиальным борцом за чистоту эксперимента, то еще пять кусочков мыла перекочевали в ее стол. Все ради науки, а как жеж.

В опеку я заходить не стала: от одной даже мысли об этом — начинало колоть сердце и отваливаться рука. Нельзя так.

Зато я позвонила Симе Васильевне. Потом, минут через двадцать позвонила еще. Мы мило так поболтали, еще почти полчаса, пока у меня монеты не закончились.

Очередь у автомата собралась немаленькая, я виновато улыбнулась, мол, извиняйте, товарищи. В спину мне полетели разные реплики, но разговор с Симой Васильевной стоил того.

И вот я спешу домой, чеканным шагом, тороплюсь поскорее.

В квартире вкусно пахло жаренной рыбой и овощным рагу. Из комнаты Риммы Марковны доносился детский смех. Я прислушалась, Римма Марковна читала, с выражением: «…Григорий студнем подавившись прочь от стола бежит с трудом, на гостя хама рассердившись хозяйка плачет за столом…»

Светка заливалась хохотом, походу Хармс ей неплохо так зашел.

Я терпеливо дождалась, когда они дочитают стих и позвала:

— Римма Марковна!

— Что, Лида? — весело откликнулась она.

— Римма Марковна, — повторно позвала я, — А можно вас, буквально на минуточку?

— Ты говори, я слышу, — отозвалась она. — Мы тут читаем со Светочкой.

— Нет, подойдите, — повторила я, уже более настойчиво.

Римма Марковна заглянула на кухню, улыбаясь, с книгой в руках.

— Что, Лида?

— Римма Марковна, — сказала я. — А ведь у вас никогда и не было дочери. Правда?

Глава 13

— Узнала-таки, — прищурилась Римма Марковна. — Далеко пойдешь, Лида.

— Зачем вы соврали мне, Римма Марковна? — мне стало неприятно, — Я же вам верила! Доверяла!

— Так, — по морщинистому лбу Риммы Марковны пролегли две глубокие вертикальные борозды. — Где именно я тебе соврала, Лида?

— Еще и цирк вчера устроили! С корвалолом! — я никак не могла успокоиться.

— Лида, следи за словами, — укоризненно покачала головой Римма Марковна, — Со старшими так разговаривать нельзя. Даже если они полностью не правы по твоему мнению. Есть такие понятия, как «воспитанный человек» и «уважение к старшим».

— Не вам о воспитанности говорить, — тихо обронила я, сквозь зубы. — И уважение вы больше не заслуживаете.

Мир рушился на глазах.

— Еще раз, Лида, — нахмурилась Римма Марковна, — ты сейчас меня обвиняешь в чем? Прошлый раз винила за Светочку. Но мы же вчера вроде решили, что она пока побудет эти двадцать дней здесь. Я сама с ней сидеть буду, тебе вообще ничего делать не надо. Она себя тихо ведет, не балуется. Не объест. Что не так?

— Не так всё! Вы попрали мое доверие. Соврали! Покусились на самое святое — соврали о ребенке, которого у вас никогда не было! — меня уже понесло. — Ложь! Сплошная ложь!

— А с чего ты взяла, что не было?

— А я у Симы Васильевны спросила! У нее связи везде есть, она у вас в медицинской карточке посмотрела, что вы никогда никого не рожали!

— Не рожала, — кивнула Римма Марковна.

И я окончательно поняла, что это всё, конец.

— Но Басечка у меня была, — продолжила Римма Марковна и добавила, укоризненно. — Эх, Лида, Лида, собирала ты на меняе досье, да недособирала. Так вот, знай: Басечка — дочь брата моего мужа. Моя племянница. Вот как тебе — Света. У него тогда все нехорошо закрутилось, времена такие… и муж мой тоже пострадал… в общем, остались только мы, я и Бася. А дальше ты знаешь…. Так что не имеет значения — рожала ты или нет. Вон Ольга Свету родила и что?

Я покраснела. Горели уши, щеки, лицо. Было стыдно. Очень стыдно. Так, что, казалось, я сейчас сгорю от стыда.

— Если тебе не сложно — потерпи нас, — безжалостно продолжила Римма Марковна, — я верну Свету Василию Павловичу и через двадцать дней уйду отсюда. Я не верю, что Светин отец настолько плохой человек. А я вернусь обратно в Дворище, в богадельню эту. Мне уже без разницы. И там люди живут. Да и сколько мне жить-то осталось.

Она вздохнула и продолжила:

— И, кстати, Лида, я же тебя не просила меня к себе оттуда забирать. А ты теперь попрекаешь. Если ты сама решила меня забрать, то я тебе кем теперь должна быть? Прислугой? Так я же и стараюсь: готовлю, убираю, стираю. Но то, что мне нельзя даже рот открыть — это уже предел всему.

Я молчала.

— Я ради ребенка тебя прошу, Лида, — давай эти двадцать дней без вот этого всего. — опять вздохнула Римма Марковна, — А потом поступай, как знаешь. Ради Светочки, подожди немножко. Слишком мало у нее в жизни было хорошего. Пусть хоть эти дни останутся светлым пятном в ее памяти…

От жгучего стыда мне хотелось провалиться сквозь землю.

В общем, Римма Марковна обиделась, а Светка осталась на две недели.

Да уж. Облом капитальный.

Если честно, я расстроилась. Из-за своего поведения.

В этот раз я ошиблась. Сильно ошиблась.

Моя ошибка в том, что я во всем пытаюсь оперировать мерками двадцать первого века, когда за любым чихом стоит только выгода. А в это время люди могли что-то делать просто так, по зову сердца. Или из чувства долга. И это было нормально. Даже не так: это было вполне обычной обыденностью. Подвигом не считалось.

Как же мы оскотинились в моем времени, что даже обычные человеческие поступки воспринимаем как меркантильную далеко идущую стратегию! И во всем видим только выгоду и двойное дно.

Стыдно… как же стыдно…

Конфликты дома, суета на работе не отменяли того, что сегодня я должна поступить (или не поступить) в институт.

Собеседование началось ровно в двенадцать.

В свежевыкрашенной аудитории пахло дрянной пудрой производства фабрики «Свобода», нафталином и знаниями. За длинным-длинным столом сидело пятеро: интеллигентные дамы разного, но неопределенного возраста, и плешивый мужчина с зачесанными кверху полужидкими прядями цыплячьих волос.

Чуть в стороне пристроилась знакомая ревнительница статистики из секретариата. На меня она взглянула вполне благосклонно.

Ну что ж, будем считать это вполне себе хорошим знаком.

Я устроилась напротив экзаменационной комиссии и приготовилась биться до последней капли крови или умереть, не опозорив профрепутацию депо «Монорельс».

— Ну-с, милочка, приступим, — изобразил улыбку плешивый, после того, как секретарь зачитала мое фамилиё-имя-отчество-и-все-остальное.