Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти - Луис Броули

Был также вальс от Нарена, исполненный с великим немецким усердием:

Делай деньги не мытьём, так катаньем,Катаньем, катаньем,Проси одолжить или воруй!Воруй, воруй.

В это лето я подарил Юджи денег больше, чем дарил когда-либо кому-либо в своей жизни. Это был эксперимент.

По мере приближения к дате своего дня рождения он всё чаще повторял, что люди присылают ему деньги со всех концов света. Нередко вокруг маленькой суммы он поднимал больше шума, чем вокруг большой. Без тени смущения он называл Преподобного дешёвой мелкой скотиной за то, что тот дал ему тысячу долларов, и заявлял, что тот его обсчитывает. Нью-йоркерша тоже была постоянной мишенью для оскорблений — при том, что она давала ему деньги чуть ли не до того, как он успевал заикнуться об этом. Зато если кто-то другой давал ему банкноту в пятьдесят франков, он мог говорить об этом до конца дня или недели.

В то лето удача повернулась ко мне лицом и мне предложили работу на арт-ярмарке в Базеле. Утром, когда я собирался уезжать на работу, Юджи в присутствии Махеша похвалил меня, по-моему, единственный раз в жизни, назвав «чем-то типа художника». Выходя из комнаты, я начал его благодарить, а он повернулся ко мне со свирепым видом и рявкнул: «Не благодари меня!» Махеш стоял там же. Оценив обстановку, он сказал со своим обычным напором: «Он дело говорит, мужик! Слушай учителя!»

Единственное, что я понял, так это то, что мне не нужно его благодарить, поскольку он ничего для меня не сделал.

За день до дня рождения Юджи я заперся у себя в комнате и стал готовить ему подарок. Это была книга его изречений о деньгах, иллюстрированная коллажем из журнальных вырезок и настоящих банкнот — всё в юмористическом тоне. На следующее утро я положил книгу на его стул, в то время как у самого в животе порхали бабочки. В книге был весь мой заработок, полученный за работу на ярмарке: тысяча франков, тысяча долларов и тысяча евро. Даже когда я просто держал эту сумму в руках, у меня кружилась голова. Обнаружив книгу, он преувеличенно демонстративно открыл её, быстренько повытаскивал деньги и начал расхваливать то, что он называл «картинами». Я был на грани нервного срыва, когда, переворачивая страницу за страницей, он подсчитывал сумму с громким «Ва-а-ау!».

Он тут же вычислил, что это было от меня: на последней странице было изображение лысого парня, сложившегося пополам и буквально выкашливающего из себя деньги.

В то лето многое напомнило нам о том, что Юджи смертен. Однажды утром я вошёл в комнату и заметил, что при разговоре он прикрывает рот рукой. Вскоре стало понятно, что он сидит без зубных протезов — без них он выглядел очень старым. Протезы сломались, народ пытался убедить его в необходимости их починить, а он сопротивлялся, жалуясь на то, что от протезов у него болят дёсны. С того времени он начал утверждать, что его тридцать два зуба начали расти снова. Он доказывал, что врачи ничего не знают о старении и теле. Хороший предлог, чтобы не идти к врачу.

— Зачем детям ходить к зубному врачу, хотел бы я знать!

Он удалил зубы в начале восьмидесятых, потому что они шатались во время интервью на радио и телевидении в тот короткий период, когда он был «на публике», сразу же после смерти Джидду Кришнамурти. Теперь он утверждал, что новые зубы упираются в протезы и поэтому он не хочет их больше носить. Шилпа и Нарен уговаривали его не отказываться от них: «Юджи, так ты похож на деревенского старикашку!»

Наконец он уступил, разрешив отремонтировать протезы в последний раз.

Ещё как-то утром он рассказывал, что ночью его кровать сильно трясло. Сначала он подумал, что под кровать забралось какое-нибудь животное. Он слез посмотреть, но там никого не было, тогда он решил, что вибрация означала подступающую смерть. Он собрал все финансовые документы и пошёл в «Луди Хаус», позвонил в квартиру Рэя, поскольку Шарон была доктором и, предположительно, могла знать, как поступать в подобных случаях. Он был готов умереть в любой момент, в нём не было ни капли страха. Они не слышали звонок или он не сработал, а поскольку он не хотел никого беспокоить, он вернулся домой. Он не хотел никого беспокоить!

Люди со всех уголков земли приезжали, чтобы побыть с ним, чтобы помочь ему, сделать что-нибудь для него, а он боялся кого-нибудь побеспокоить. Но даже оставив этот момент в стороне, представить, что кто-то может стоять в ожидании смерти ночью на улице, было более чем странно, а он спокойно стоял и ждал свидания с хранителем времени — все документы в порядке, под мышкой, можно сразу подшивать в дело.

Пару раз после этого я замечал, как он смотрит вниз и шарит рукой под стулом, а затем спрашивает других, чувствуют ли они тряску.

Вечером, когда «лавочка закрывалась», он обычно шёл домой в сопровождении толпы народа. Местные жители, несомненно, знали пожилого индийца, живущего среди них уже много лет, после того, как другой индиец перестал проводить беседы под тем навесом через долину. Он разговаривал с нами по дороге, временами останавливаясь, чтобы доказать свою точку зрения, в то время как группа дрейфовала вокруг него по мощёной дорожке. Невозможно описать, каким притягательным был этот невысокий человек в его кремовом наряде, с седыми, слегка торчащими сзади вверх волосами, шагающий расслабленно и неторопливо, болтающий с друзьями о том о сём или молчащий — никогда не праздный, никогда не делающий усилия. Обычно я возвращался домой в темноте по тропинке вдоль полигона, через луг, вниз по лестнице, через реку Саанен на другую сторону. Среди деревьев было прохладно. После целого дня, проведённого в душной комнате среди жарких тел, ночной воздух казался невероятно приятным. Довольно скоро я уже мог ходить по этой тропинке почти в полной темноте. Иногда я садился на скамейку и вдыхал запахи свежескошенной травы, вечнозелёных деревьев и слушал звуки реки. Пару раз я даже засыпал на скамейке под шум реки и просыпался при свете луны, просвечивающей сквозь ветки деревьев, и мерцающих звёзд. Я постоянно проверял, не изменилось ли что-нибудь внутри меня. Произошло ли что-нибудь? Ничего никогда не происходило. Ну или так казалось.

Каждый раз, когда я шёл мимо квартиры Йогини, я смотрел наверх: вдруг она была на балконе. Иногда она там действительно была и замечала меня, и тогда мы махали друг другу рукой. Я всегда испытывал облегчение, застав её в одиночестве.

ГЛАВА 17

«Сожгите это, сэр, и посмотрите, что появится в пепле».

Ярким осенним солнечным днём того же года я прибыл в Амстердам. Это был первый европейский город, который я посетил более десяти лет назад. Он остался таким же, каким я его помнил: каналы, выложенные булыжником мосты, извивающиеся улочки с мультяшными узкими высокими зданиями, склонившимися над водой. Юджи остановился у друга, с которым был знаком более тридцати лет. Квартира представляла собой холостяцкое жилище с одной спальней в современном бетонном здании рядом с центром города. Тянущиеся вдоль стен книжные полки были забиты книгами на духовную, философскую и религиозную тематику, однако, несмотря на столь богатую серьёзную библиотеку, хозяин обладал прекрасным чувством юмора. Перед раздвижными стеклянными дверями, ведущими на крошечный квадратный балкон с видом на улицу, стоял стол с книгами на продажу, а на стене висели фотографии Раманы Махарши, Нисаргадатты Махараджа, известного продавца биди из Бомбея, и Юджи. Отличная компания. Юджи никогда не комментировал эти фотографии. Когда я вошёл в комнату, он буйствовал и стучал по стоящему перед ним столу:

— Я никогда не говорю себе, что это жёсткое, а это мягкое!

Бам!

— Это тело никогда не регистрирует жёсткое и мягкое. Пока вы не скажете сами себе «это жёсткое, а это мягкое», вы никогда не узнаете разницу. Вы постоянно вешаете на всё ярлыки. Это красное. Это синее. Это часы, это стул. Если вы хотите изменить название, у меня совершенно никаких возражений. Я переучусь. Моя бабушка говорила мне, что «небо голубое», а я сказал: «Нет!» Вы, люди, едите идеи и носите ярлыки.

Войти в комнату, где он находился, было всё равно что открыть одну из его книг на первой попавшейся странице: слова сами по себе, никаких логически выстроенных конструкций, никакого медленного погружения, в одном предложении что-то возникает и тут же уничтожается. В каждом его действии присутствовал постоянный огонь жизни, сжигающий дотла гниющий труп человеческой мысли. Всё, что от тебя требовалось, это сделать шаг вперёд и быть сожжённым на костре его ясности. К тому моменту все его фразы были мне уже более чем знакомы — значит, меня влекло что-то ещё. Йогиня тоже была там, она, как обычно, сидела позади всех, привычно тихая, но дружелюбная.

— Это горячее. Это холодное… нет!

Кстати, хозяину приходилось страдать от жары в квартире. Юджи ставил обогрев на максимум, а Хенк потом незаметно уворачивал кран. Они спорили о комнатной температуре как старая супружеская пара. Хенк вежливо выслушивал всё недовольство Юджи по поводу наших «больных идей о свежем воздухе», а потом тихо исчезал из комнаты и убавлял мощность. Через некоторое время Юджи это замечал и кричал кому-нибудь, чтобы включили обогрев на всю катушку. Затем кто-нибудь тайком открывал дверь, давая доступ свежему прохладному воздуху, а спустя ещё какое-то время это обнаруживалось и дверь закрывалась.