Столетнее проклятие - Шэна Эйби

Что ж, это неплохо. Маркус едва управляется с этой строптивицей; немного уважения с ее стороны было бы весьма кстати.

Авалон принялась завтракать, и горцы молча смотрели на нее, отмечая, какими ровными, опрятными складками уложен ее тартан. Мужчины удовлетворенно переглядывались. Никто из них не знал, каким образом Маркус добился от нее послушания, не знал, что Авалон сдалась только для того, чтобы убежать от него подальше.

Сидя на плоском камне, Авалон угрюмо жевала овсяную лепешку.

Опять на ней эта отвратительная тряпка! Авалон и вправду поклялась, что больше никогда не наденет тартан. Ей было тогда четырнадцать. В ночь, когда отряд, везший ее назад в Англию, пересек границу Шотландии, Авалон сразу сняла тартан Кинкардинов. Тогда ей думалось, что насовсем. Она сожгла проклятый тартан в очаге трактира, где ее спутники остановились на ночь. Сидя у очага, Авалон долго смотрела, как пламя пожирает знакомый и ненавистный узор, и никто не сказал ей ни слова — ни королевский посланник, ни солдаты, ни хозяин трактира. Все они вместе с Авалон молча смотрели, как тартан Кинкардинов превращается в пепел.

И вот теперь этот трижды проклятый тартан словно возродился из пепла! И она, Авалон, своими руками перебросила его через плечо, обернув остаток вокруг талии. Так носили тартан все женщины Кинкардинов. Авалон без труда управилась с этим нелегким делом — пальцы ее сами вспомнили, как уложить тартан аккуратными ровными складками. Теперь она почти ничем не отличалась от своих спутников. Авалон помрачнела, поняв, как легко ненавистный клан Кинкардинов опять завладел ею.

И стоил ли краткий миг свободы нарушения давней клятвы? Стоило ли сдаваться лишь затем, чтобы убежать от взгляда, который там, на поляне, устремил на нее сын Хэнока?

Авалон не могла притворяться, будто ничего не случилось. Она уже и не помнила точно, что сказала тогда, но Маркус услышал ее и преобразил ее слова в жаркую бездну вожделения. И увлек с собой в эту бездну ее, Авалон.

Это произошло слишком быстро, ошеломляюще быстро. Совсем как той ночью, на лестнице трактира в Трэли. Маркус всего лишь коснулся ее пальцем — и ее охватило неведомое доселе пламя.

Что же это такое? «Не знаю», — отвечала сама себе Авалон. В Лондоне она встречала мужчин и покрасивее Маркуса. Некоторые даже привлекали ее внимание… но ни с одним Авалон не ощущала ничего подобного. Никто из этих мужчин до сих пор не сумел пробудить в ней химеру.

Ни с кем из них Авалон не чувствовала себя такой… живой.

Овсяная лепешка была сухой, слоистой и почти безвкусной. Вот, кстати, Авалон была твердо уверена, что навсегда позабудет вкус овсяных лепешек. Еще одна ошибка.

А самая главная ошибка — то, что Маркус Кинкардин оказался совсем не таким, как она ожидала.

Сейчас он разговаривал со своими людьми; все они были серьезны, и каждый — Авалон точно знала это — ни на миг не упускал ее из виду. Сам Маркус стоял к ней спиной и говорил что-то рыжеволосому горцу, который показался Авалон смутно знакомым. Должно быть, один из любимчиков Хэнока.

Маг Бальтазар стоял поодаль от остальных и держал под уздцы своего жеребца. Перехватив взгляд Авалон, Бальтазар одарил ее величественным кивком.

Авалон с первой минуты поняла, что этот человек не такой, как все. Дело было не в яркой одежде и иноземной внешности — нет, различие крылось глубже. Когда он впервые подошел к Авалон, химера сразу шепнула ей верное слово: маг.

Это было даже смешно — одно немыслимое существо называет нелепым именем другое. Однако даже если маги существуют только в древних преданиях — этот человек воплощал в себе все то, о чем они говорили. Он был редкостно, ослепительно цельным. Авалон знала, что один Бальтазар принял ее такой, какова она есть, — без оценок, без долгих размышлений. Просто принял — и все. Авалон хотелось поговорить с ним, раскрыть его тайны — но этого она не могла себе позволить. Бальтазар был другом ее врага.

Они ехали еще два долгих дня.

Во время скачки люди молчали. Слышно было только фырканье коней да шорох сухих листьев под копытами. Птицы при их приближении умолкали, испуганно вспархивали, метались над головой живыми стремительными тенями.

Авалон сразу поняла, когда они оказались в пределах Шотландии, — поняла прежде, чем это осознали ее спутники. Все вокруг изменилось — земля, свет, самый воздух.

Маркус, который вез Авалон на крупе своего коня, ощутил это почти одновременно с ней. Он выпрямился в седле, и Авалон уловила его мысль, заключенную в одном-единственном слове: «Дома».

«Ты-то дома, — подумала Авалон, — а я — нет».

Только где же тогда ее дом? Не в Шотландии, не в Гаттинге, не в Лондоне — а теперь уже и не в Трэли. Жизнь ее разбилась на множество осколков, и теперь она не чувствует привязанности ни к единому клочку земли.

Только химера, похоже, рада была вернуться в Шотландию. Авалон ощутила, как шевельнулась в ее мыслях призрачная тварь. Она пока еще смирная, но уже стала сильнее, намного сильнее…

Химера воплотилась именно здесь, в Шотландии, — порождение бешеного горского нрава и ее, Авалон, желания выжить. Прежде, в детстве, химера была для нее лишь бесплотным голосом, особым зрением — не больше. И только Хэнок дал начало ее истинному существованию. Только Хэнок показал Авалон, что такое безнадежность и тьма.

Этой ночью над лагерем блистали продрогшие звезды. Ветер уже нес с собой ледяное дыхание близкой зимы. Авалон укрылась поверх тартана одеялом, но все равно дрожала от холода, в одиночку свернувшись клубком на голой земле. В ее снах беспорядочно смешались воспоминания и фантазии, и наконец из этой сумятицы вынырнуло то, что когда-то казалось ей кошмаром и наяву.

Дядя Хэнок был зол на нее. Да, так все и было. Она не могла забыть.

— Жалкая, слабая девчонка! — с отвращением бросил дядя Хэнок. — Ты только посмотри на нее!

Авалон медленно, с трудом села, подавляя желание прикрыть ладонью глаза, чтобы унять головокружение.

— Ты позволила себе отвлечься, — угрюмо сказал человек, который был ее наставником. — Я же говорил тебе: не отвлекаться!

Авалон еле-еле поднялась на ноги, даже не стряхнув грязь, которая при падении налипла на тартан.

— Еще раз! — рявкнул дядя Хэнок.

Наставник даже не стал ждать, когда Авалон придет в себя. Он сделал стремительный выпад вправо, и Авалон метнулась в другую сторону, вскинув руки в жалкой попытке отразить неизбежный удар.

Глаза ее слезились от пыли. Все вокруг плыло, подернутое туманом. Она знала, что наставник сейчас ударом ноги собьет ее с ног, но не могла в этом тумане даже различить его крупную фигуру. Дыхание срывалось с ее губ рваными, жалобными всхлипами.