Куликово поле и другие битвы Дмитрия Донского - Валерий Шамбаров

В другое время можно было неплохо сыграть, попытаться захватить Сарай. Но сейчас это отошло на второй план. Важнее представлялось разделаться с русскими, а потом и соперники никуда не денутся. Пока сарайские и сибирские татары бились друг с другом, Мамай формировал огромную армию. Генуэзские и ордынские толстосумы без ограничений ссужали деньги, уж они-то внакладе не останутся — получат невольников, места откупщиков, баскаков в порабощенной стране, сказочные концессии. Властитель ставил в строй всех подчиненных, вербовал черкесов, осетин, армян, греков.

Русские приноровились отбиваться от конницы сомкнутой и ощетинившейся копьями пехотой, но и Мамай позаботился обзавестись пехотой, лучшей в Европе! Корабли высаживали в черноморских портах контингенты генуэзских копейщиков, вымуштрованных, обученных действовать в плотном строю. Ордынский временщик учел и советы покойного Ивана Вельяминова: не спорить с Литвой за Русь, а громить ее вместе. Завязались пересылки с Вильно, и Ягайло чрезвычайно порадовался. Дмитрий принял сторону его православных братьев, отнял приграничные территории. А с татарами победа была обеспечена. Литовцы зауважают молодого государя, увидят в нем достойного преемника Ольгерда. Сговорились, согласовывали планы.

Грандиозные масштабы подготовки не могли остаться тайной, но Мамай и не старался скрывать их. Он собирал такое количество войск, чтобы раздавить русских наверняка. Если пронюхают, ничего страшного. Будут содрогаться и трепетать. И из Орды, и из Литвы стекались известия: на Русь надвигается нечто невиданное, чрезвычайное. Заметался Олег Рязанский. Он-то вообще попал меж трех огней — Мамай, Ягайло, но и москвичей князь никогда не считал «своими». Олег злился: Дмитрий похвалялся победой над Бегичем, а кому довелось расплачиваться? Рязани. Вот и доигрался сосед, раздразнил врагов. Но их рати снова пойдут через Рязанщину, что от нее останется?

Монгольский всадник

Князь не знал, как уберечь свой клочок земли. Лихорадочно пытался лавировать между противниками, посылал бояр в Орду и в Литву, выражал готовность быть их союзником. Но потихоньку, без огласки, присылал гонцов и к Дмитрию Ивановичу, сам же извещал его о замыслах Мамая и Ягайлы, клялся, что не выступит на их стороне. Но в Москву явились и послы самолично от Мамая. Предъявили ультиматум: русские должны изъявить покорность и платить «выход». Что ж, от побед государь не возгордился, он отдавал себе отчет: кровь дороже серебра. Он отвечал перед Богом за всех подданных — не безликих, а конкретных, живых. За тех, кто окружал его во дворце, приветствовал на улицах, населял деревеньки, мимо которых проносили его лошади.

Скажи слово «нет», и сколько судеб оборвется? Сколько сел и городов может слизнуть пожар войны? Скрепя сердце Дмитрий сказал «да». Он согласен платить. Как условились в свое время с Мамаем, так и отсчитает ему дань. Нет, куда там! Ордынского повелителя не устраивал подобный вариант. Он требовал «старинный выход», как при Узбеке. Сокрушающую, разорительную дань, да еще и внести долги за прошлые годы. По сути, он предъявил заведомо невыполнимые условия. Принять их — значило отдать все до нитки и тем не менее остаться в долгах. А за долги на Русь пришлют откупщиков, поведут людей на продажу. За долги надо будет уступить генуэзцам монополии, к которым они давно тянутся.

В правительстве сидели неглупые деятели, разобраться в подоплеке ордынского ультиматума было не столь уж сложно. Дмитрий покачал головой: этому не бывать. Ответил татарским послам, что он не отказывается от дани, но умеренной, в таких размерах, о каких договорились раньше. Несмотря ни на что, великий князь использовал любые шансы уберечь страну от нашествия. Отправил к Мамаю своего посла Захария Тютчева с богатыми подарками, подтверждал, что признает над собой ханскую власть, готов давать «выход».

Государь лелеял надежду если не предотвратить, то хотя бы отсрочить столкновение. А дальше могло что-нибудь перемениться, у татар возникли бы какие-то очередные осложнения. Хотя Дмитрий Иванович и его бояре уже почти наверняка знали: ни предотвратить, ни отсрочить не получится. Колоссальные средства тратят на наемников вовсе не для того, и невиданную рать собирают не для того, чтобы распустить ее без войны. Ее нельзя распустить без войны. Что скажет Мамай, дожидаться не стали. По опыту прошлых войн у великого князя имелись «сторожи», небольшие разведывательные отряды из лучших бойцов. Несколько таких отрядов он выслал в верховья Дона, к речке Тихой Сосне, поставил задачу отслеживать противника. А по Руси объявил мобилизацию, велел удельным князьям и ратникам сходиться к концу июля.

Расчеты на неурядицы в Орде имели под собой основания. Как раз в это время, летом 1380 г., хан Тохтамыш предпринял наступление и овладел Сараем. Но и Мамай оценивал обстановку по-своему. Сарайский соперник погиб, а войско Тохтамыша было ослаблено в боях, занялось грабежами, разделами захваченных кочевий. Надо было покончить с русскими, пока восточные противники не готовы к следующим схваткам, а потом повернуть на них.

Разведчики на Дону долгое время не давали о себе знать. Великий князь обеспокоился и выслал вторую сторожу. Но по дороге витязи встретили одного из командиров первого отряда, Василия Тупика, он вез татарского «языка». Возвратился из Орды и Захарий Тютчев. Его миссия успехом не увенчалось. Мамай бахвалился перед боярином количеством воинов и грозил, что скоро придет в Москву. Зато Тютчев сумел многое разузнать. Он и пленный показали в один голос: Мамай стоит на р. Воронеж, но не торопится, «ждет осени, да совокупится с Литвой». Когда выяснилось, что некоторое время еще есть, сбор ратников перенесли на август. А чтобы не позволить противникам соединиться, было решено идти навстречу, вклиниться между ними и попытаться разбить по очереди.

В Москву начали стекаться отряды. Прибывали князья с дружинами, пылила по жаре пехота. Город заполнялся ратниками, воинские станы раскинулись по окрестным лугам, на улицах и площадях перемешались ярославский, вологодский, костромской выговор. В государевых палатах мелькали старые соратники, князья Белозерские, Ростовские, Моложский. Оставалось дать команду, и вся эта масса, гомонящая, возбужденная, сыплющая озорными прибаутками, выступит… может быть, на смерть, на муки, на увечные раны. Легко ли было дать ее, такую команду? Легко ли оборвать привычное и шагнуть в неизвестность? Ох, как не хватало Дмитрию Ивановичу митрополита Алексия, его совета. А новый митрополит как укатил к патриарху, так о нем ничего не слышали.

Но был один человек, способный рассеять сомнения, утолить тяжесть на душе. Государь велел седлать коней. Полетел туда, где внимательно и радушно встречали любого странника, хоть князя, хоть нищего. В Троицкую обитель к святому Сергию. Дмитрий волновался, переживал, и встреча скомкалась. Вроде даже непонятно было, зачем приезжал. Но преподобный все понимал без слов. Остановил Дмитрия, заспешившего в обратный путь, пригласил к простенькой трапезе с братией. А за столом вдруг сказал, отвечая на незаданный вопрос: «При сей победе тебе еще не носить венца мученического, но многим без числа готовятся венцы с вечной памятью». Скромный, сугубо мирный монах говорил о победе как о чем-то само собой разумеющемся. Впрочем, переспросил, действительно ли не осталось надежд разойтись без кровопролития. Предложил почтить Мамая «дарами и честью» — может быть, Господь, видя смирение государя, укротит ярость ордынского властителя?

Дмитрий пояснил, что уже делал это, «но он еще с большей гордостью возносится». Игумен кивнул: «Если так, то ждет его конечное погубление». Среди иноков великий князь приметил знакомые лица. Вспомнил их — два брянских боярина, Пересвет и Ослябя. Великолепные бойцы, поступившие на московскую службу, а позднее надумавшие удалиться от мира. Дмитрий был окрылен благословением преподобного и как-то неожиданно для самого себя, по наитию, попросил дать ему бывших бояр «от твоего чернеческого полка». Святой Сергий будто ждал необычной просьбы. Призвал Пересвета и Ослябю, велел принести две схимы. Налагая их на иноков-богатырей, произнес: «Время вашей купли настало». Произнес тихо и просто, а смысл заставлял содрогнуться. Речь-то шла об искуплении души. А путь к искуплению показал Сам Христос. Через смерть «за други своя»…

20 августа войска выступили из Москвы. Их собралось столько, что одной дороги было мало, выплескивались из Кремля по трем. Владимир Андреевич повел часть полков на Серпухов, Дмитрий Иванович и белозерские князья возглавили две колонны на Коломну. На Оке присоединились тарусские, оболенские князья, ратники из Мурома, Мещеры. С горсткой дружинников появился и князь, которого никак не чаяли тут встретить, Федор Елецкий. Он-то вообще считался подданным Литвы, а жил в Диком Поле, считай что в пасти у Орды. Но не испугался гнева ни хана, ни Ягайлы. Стряхнул с себя страх, решился встать за родное, исконное. За русское!