Рассказы - Стивен Бене

— Знаешь ли, — сказал Джонни и закашлялся, — кое-что здесь чуть-чуть преувеличено. Но ты умница, что заинтересовалась. Значит, в Мартинсвилле меня уже не считают дураком?

— Я тебя никогда дураком не считала, — сказала Сюзи с улыбкой, и Джонни почувствовал, как сердце у него снова екнуло.

— А я всегда знал, что ты хорошенькая, но до чего ты красива, узнал только сейчас, — сказал Джонни и снова закашлялся. — Ну, а раз вспомнили прежнее время, расскажи, как там мельник и его жена. Я тогда сбежал от них неожиданно, виноваты были обе стороны, им со мной тоже было не сладко.

— Они оба скончались, — сказала Сюзи Марш. — Теперь там новый мельник. Но его, сказать по правде, не очень любят, и мельницу он запустил.

— Жаль, — сказал Джонни, — справная была мельница. — И продолжал расспрашивать, а она тоже много чего вспоминала. Ну, знаете, как бывает, когда двое молодых так разговорятся.

Джонни Пай никогда не работал так старательно, как в ту зиму. И думал он не о Смерти Дуракам, а о Сюзи Марш. То ему казалось, что она его любит, а то был уверен, что нет, а потом колебался, мешался и путался. Но в конце концов все обернулось отлично, она дала слово, и Джонни понял, что он счастливейший человек на свете. И в ту ночь он проснулся и услышал, что его догоняет Смерть Дуракам — топ, топ, топ.

После этого он почти не спал и к завтраку спустился весь осунувшийся. Но будущий дядюшка не заметил этого, он потирал руки и улыбался.

— Надень самый лучший галстук, — сказал он превесело, — у меня нынче назначен разговор с президентом, и я, чтобы показать, что одобряю выбор моей племянницы, решил взять тебя с собой.

— К президенту? — выдохнул ошарашенный Джонни.

— Да, — ответил конгрессмен Марш. — Там, понимаешь, есть один законопроект… впрочем, это пока оставим. Но ты принарядись, Джонни, сегодня Мартинсвилл будет нами гордиться.

И тут у Джонни как гора с плеч свалилась. Он стиснул руку мистера Марша.

— Благодарю вас, дядя Эбен! Не знаю, как вас и благодарить.

Наконец-то он увидит человека, которому Смерть Дуракам не страшен, и ему уже казалось, что если это хоть раз случится, все его неприятности и метания будут позади.

Ну-с, какой это был президент — не важно, поверьте мне на слово, что он был президент и выглядел соответственно. И он совсем недавно был избран, поэтому старался вовсю, и следы щелчков, которые ему предстояло получить от конгресса, еще даже не были видны. В общем, он сидел в своем кресле, и Джонни им любовался. Ибо если и был во всей стране человек, к которому Смерть Дуракам не мог подступиться, то именно так он должен был выглядеть.

Президент и конгрессмен побеседовали немножко о политике, а потом наступила очередь Джонни.

— Ну, молодой человек, — сказал президент любезно, — чем могу быть вам полезен? На вас посмотреть — вы мне кажетесь прекрасным, прямо-таки примерным молодым американцем.

Конгрессмен поспешил вмешаться, не дав Джонни и рта раскрыть.

— Дайте ему просто совет, господин президент, — сказал он. — Просто своевременный совет. Понимаете, мой юный друг вел до сих пор жизнь, полную приключений, а теперь он решил жениться на моей племяннице и остепениться. И больше всего ему сейчас нужно услышать от вас слово зрелой мудрости.

— Что ж, — сказал президент и вгляделся в Джонни повнимательнее, — если это все, что ему нужно, небольшую лошадку почистить недолго. Хорошо бы всем, кто ко мне приходит, требовалось так мало.

И все же он заставил Джонни заговорить, такие люди это умеют, и Джонни сам не заметил, как стал рассказывать ему свою биографию.

— Да, — сказал президент, когда он кончил, — лежачим камнем вас не назовешь. Но в этом ничего плохого нет. И для человека с таким разнообразным опытом, как у вас, мне ясно представляется одна-единственная карьера. Политика! — произнес он и стукнул правым кулаком по левой руке.

— Что ж, — сказал Джонни и почесал в затылке, — я, с тех пор как приехал в Вашингтон, думал об этом. Да вот не знаю, гожусь ли я на это дело.

— Речь написать ты можешь, — сказал конгрессмен Марш задумчиво. — Ты мне с моими речами сколько раз помогал. И вообще малый ты симпатичный. И родился в бедности, и сам из бедности поднялся, и даже воинские заслуги у тебя имеются. Да что там, черт возьми, — вы уж меня извините, господин президент, — он и сейчас стоит пятьсот голосов.

— Я… вы, джентльмены, мне льстите, — сказал Джонни, сконфуженный и польщенный, — но вот займусь я политикой, чем же я кончу?

У президента выражение сделалось скромное.

— Быть президентом Соединенных Штатов, — сказал он, — это законная мечта любого американского гражданина. Если, конечно, его изберут.

— Да-а, — протянул Джонни, и у него даже в глазах потемнело. — Об этом я и не думал. Да, это великое дело. Но и ответственность, наверно, немалая.

— Правильно, — сказал президент и стал очень похож на свои предвыборные снимки.

— Да, ответственность, должно быть, ужасающая — даже не знаю, как простой смертный может ее выдержать. Скажите, господин президент, можно задать вам вопрос?

— Разумеется, — ответил президент, и он выглядел более гордым и более ответственным и с каждой минутой делался все более похож на свои предвыборные портреты.

— Так вот, — сказал Джонни, — вопрос как будто дурацкий, но дело вот в чем. Страна у нас большущая, господин президент, и живет в ней пропасть самых разных людей. Как может президент угодить всем этим людям одновременно? Вы, например, можете, господин президент?

На минуту президент как будто опешил. Но потом устремил на Джонни взгляд государственного мужа.

— С помощью божией, — произнес он торжественно, — и согласно с принципами нашей великой партии я намерен… — Но конца этой фразы Джонни даже недослышал. Президент еще говорил, а Джонни услыхал за дверью, в коридоре, шаги, и почему-то он знал, что шаги это не секретаря и не сторожа. Он порадовался, что президент сказал «С помощью божией», от этого шаги как будто стали легче. И когда президент умолк, Джонни поклонился.

— Благодарю вас, господин президент, вот это мне и хотелось узнать. А теперь поеду-ка я лучше домой в Мартинсвилл.

— Домой в Мартинсвилл? — удивился президент.

— Да, сэр, — сказал Джонни. — Думаю, что для политики я не гожусь.

— И больше тебе нечего сказать президенту Соединенных Штатов? — вскипел будущий дядюшка.

Но президент тем временем задумался, а человек он был покрупнее, чем конгрессмен Марш.

— Минутку, конгрессмен, — сказал он, — Этот молодой человек хотя бы честный и с виду мне нравится. К тому же из всех, кто приходил ко мне за последние полгода, он единственный ничего не просил, он да еще кошка в Белом доме, но ей, мне кажется, тоже что-то было нужно, потому что она мяукала. Вы не хотите быть президентом, молодой человек, и, сказать вам по секрету, я вас не осуждаю. Но не хотите ли вы стать почтмейстером в Мартинсвилле?

— Почтмейстером в Мартинсвилле? — сказал Джонни. — Но…

— Да, почта там захудалая, — сказал президент, — но это я раз в жизни сделаю что-то потому, что хочу. И пусть там конгресс кричит и плачет. Ну как, да или нет?

Джонни подумал о всех местах, где побывал, о всех ремеслах, какие перепробовал. Как ни странно, вспомнился ему старый пьяный скрипач, что умер в канаве, но им он не мог бы стать, это он знал. А больше всего он думал о Мартинсвилле и о Сюзи Марш. И хотя только что слышал шаги Смерти Дуракам, он вызвал его на бой.

— Да, — сказал он, — конечно. Тогда я смогу жениться на Сюзи.

— Лучшей причины вам и не сыскать, — сказал президент. — Одну минуту, сейчас напишу записку.

И он сдержал слово, и Джонни женился на своей Сюзи, и они уехали жить в Мартинсвилл. И Джонни, как только постиг премудрость почтмейстерства, убедился, что ремесло это не хуже других. Почты в Мартинсвилл приходило немного, а в свободное время он заправлял мельницей, и это тоже было хорошее ремесло. И все время, чем бы он ни был занят, он знал, что еще не до конца расквитался со Смертью Дуракам. Но это его не очень волновало, потому что и он и Сюзи были счастливы. А через какое-то время у них родился ребенок, и такого чуда еще не случалось ни у одной молодой пары, хотя врач утверждал, что младенец совершенно нормальный.

Однажды вечером, когда его сынишке было год или около того, Джонни пошел домой вдоль реки. Дорога эта была чуть дальше, чем верхом, но там чувствовалась вечерняя прохлада, и бывают минуты, когда человеку хочется побыть одному, как бы он ни любил свою жену и ребенка.

Он думал о том, как все для него обернулось, и это казалось ему удивительным и странным, как бывает с людьми, когда они вспоминают свое прошлое. И думал он так старательно, что чуть не споткнулся о старого точильщика, который пристроил свой станок и инструменты возле самой дороги. У точильщика и тележка была рядом, но лошадь он выпряг и пустил пощипать травку, и очень это была тощая и старая белая лошадь, все ребра наружу. И он был очень занят, оттачивал косу.