Хмельницкий. Книга вторая - Иван Ле

…Так и не допустили Якова Бородавку побеседовать со старшинами, оправдаться перед ними. Да и некогда было им слушать его. Коленопреклоненный отец Онуфрий уже служил молебен. Следом за ним падали на колени все старшины и казаки, моля не столько о помощи в войне, сколько о пощаде и прощении всеблагого за какие-то грехи.

А какие грехи — никто не знал. За малые грехи не обезоруживали бы наказного, не заковывали бы его в цепи…

В ту же ночь Сагайдачный в сопровождении своей поредевшей в боях свиты гусар и с полком около двух тысяч всадников повел казацкие войска вдоль Днестра. Орда уже не преследовала их. Бородавку везли в обозе полка Адама Подгурского. Везли на суд польного гетмана, с которым теперь поддерживали постоянную связь. Война входила в обычное русло. Казацкому своеволию, как называли теперь двухмесячные беспрерывные бои у Днестра, был положен конец.

В каждый полк, прибывший к Хотинскому плацдарму, назначили по два-три комиссара из шляхетских полков Ходкевича для поднятия духа и «братания» с королевскими войсками.

По велению польного гетмана Ходкевича немедленно, здесь же в обозе, судили полковника Бородавку. Судили «за преднамеренное противодействие объединению казаков с королевскими вооруженными силами»! Это называлось на языке судей «изменой».

На третий день после прибытия под Хотин казаки узнали о том, что Бородавку казнили, отрубив ему голову…

— За что казнили полковника? — возмущались в сотнях. — Так с каждым из нас могут поступить!..

— Как на кротов набрасывают петлю!..

Но казацкими полками уже командовал опытный воин, Сагайдачный. Подходили полки, рассеянные по степным просторам Приднестровья, возвращались и те, что действовали уже за Днестром, возле Дуная, нанося чувствительные удары янычарам. Полковник Яцко не поверил слухам о позорном свержении наказного Бородавки. Самой страшной карой пригрозил тем, кто будет распространять эти враждебные слухи.

Но для проверки слухов и на раздумья уже не хватало времени. Казакам велели переправляться за Днестр, чтобы поддержать левое крыло войск Ходкевича. Ведь именно с левого фланга и надвигались войска турецкого султана Османа. Двадцатитысячная янычарская конница, возвратившись из молдавских степей, и тут столкнулась со своими противниками, казацкими полками, но уже под началом Сагайдачного и Ходкевича…

Так и не поняли казаки, за что и от чьей коварной руки погиб их атаман Бородавка как раз накануне решающих боев. Подняли ропот, когда уже пересекли Днестр. Снова потребовали от гетмана присылки комиссаров. Но не слова главного комиссара Яна Собеского, не десятитысячная прибавка к плате за службу, а только упорство и воля Сагайдачного, жестоко расправлявшегося с непокорными, сделали казацкое войско решающей силой в Хотинском сражении и в победе над султаном!

Но принесет ли эта победа радость казакам?..

Часть вторая

«Жизнью измеряются просторы»

В поле, на свободу… в бой,Надейся на подвиг лишь свой!

1

Жизнь казацких войск, стоявших под Хотином, была напряжена, как натянутая до предела струна. Убийство сотником Заруцким казацкого полковника Бородавки вызвало недовольство не только казаков, но и джур нового наказного атамана. И неспроста Сагайдачный был так добр и внимателен к старшине гусар Стасю Хмелевскому, проявлял особую заботу о нем. Провожая его в Киев по служебным долам, сопровождать его он поручил своему самому молодому джуре Юрку Лысенко.

Наказному не понравилось настроение, с которым возвратился джура из обоза полка Адама Подгурского. Лысенко и впрямь больше походил на вовгура[15], чем на боевого помощника полковника. Этим прозвищем его стали называть не только старшины, но и казаки. Джуру словно подменили после поездки в полк. Приехал он мрачный, злой и сразу спросил:

— За что же его, пан наказной?..

В вопросе звучал не только упрек, но, может быть, и угроза. О том, что Ходкевич намеревался казнить Бородавку, Сагайдачный знал еще в Варшаве. Он старался заглушить угрызения совести, мучившие его со дня казни Бородавки. Люди гибнут в ожесточенной борьбе против господства знатной шляхты… Ведь он, Сагайдачный, тоже считается шляхтичем!..

— Не ломай голову над этим, юноша. На войне не без убитых — глаголет народная мудрость… Когда у тебя станут возникать такие думы, перекрестись, коль не способен запомнить молитву. И… поедешь со старшиной Хмелевским в Киев. Пани Анастасии засвидетельствуешь мое почтение. Передашь, что в бою по воле господа бога меня лишь легко ранило. И останешься прислуживать ей до моего возвращения.

По дороге нагнали гусарскую сотню из свиты гетмана. Она сопровождала сотника Заруцкого, который ехал к королю с донесением польного гетмана. Заруцкий, как оказалось, тоже поехал в объезд по левому берегу Днепра. Здесь безопаснее. Орды Кантемира Мансур-оглы, точно неудержимые вешние воды, неслись и растекались по всему Правобережью. Лысенко нетрудно было догадаться, с какими вестями торопится Заруцкий в Варшаву. Слух о том, что король стремился уничтожить Бородавку, дошел и до джуры Сагайдачного. Полковник накричал на Лысенко, в сердцах даже пригрозил отрубить ему саблей язык за разглашение «лжи». А она оказалась страшной правдой!..

Об этом и рассказал Лысенко своему старшому, гусарскому поручику, которому, по приказу Сагайдачного, он должен был прислуживать в дороге. И сразу почувствовал расположение старшины.

Хмелевский искренне переживал трагическую гибель наказного Бородавки. Он рад был поговорить об этом с джурой, хотя б немного облегчить душевную боль. А когда вечером они нагнали под Прохоровкой отряд Заруцкого, поспешил в Переяслав. Даже не посчитался с тем, что надвигалась ночь, изрядно утомились сами и лошади.

2

Глубокая, душная летняя ночь.

Опустевшие улицы кажутся слепыми. Ни в одном окошке не мелькнет огонек. И петухи уже спят. Только собаки на купеческой стороне, точно казацкие дозорные, перекликались между собой, нарушая своим воем покой опустошенного войной города.

Хмелевский ехал впереди. Следом за ним шел, словно крадучись, спешенный казак. Конь настороженно водил то одним, то другим ухом. Время от времени гусар замедлял ход, присматриваясь, чтобы не пройти мимо нужного ему дома, и снова продолжал путь. А казак покорно следовал за ним.

Дом Сомко Хмелевский видел только один раз. С тех пор прошло больше года, военная лихорадка бросала его из края в край. Молодой старшина не раз ездил с ответственными поручениями. А сейчас, после разговора с казаком Лысенко, на душе у него было тревожно. Тревога и заставила ехать ночью, искать…

Чего? Умиротворения или беспокойной жизни, из-за которой в зрелом возрасте придется раскаиваться и терзаться?

А разве сейчас он не терзается, не разрывается его сердце на части? Хмелевский словно укорял себя за какие-то допущенные провинности.

Наконец-то! Вот они, высокие с навесом ворота, за которыми в ночной темноте серым пятном вырисовывалась хата купца. Ведя коня на поводу, подошел к кованым воротам, как к входу в крепость. Подождал, пока подойдет казак. И потом забряцал железной щеколдой. Встревоженные собаки повыскакивали из своих будок, подняли невообразимый лай. К ним присоединились не только соседские, но чуть ли не со всего Переяслава.

— Кого это занесло к нам так поздно?! — спросонья спросил Яким Сомко, который ночью не разрешал челядинцам открывать ворота. Он держался рукой за задвижку, ожидая ответа.

— Гусарский старшина Станислав Хмелевский, уважаемый пан. Мы вдвоем с казаком джурой пана Сагайдачного. Ищем пана Якима…

— Тьфу ты, побей вас божья сила. Кто это послал вас ко мне в такой поздний час? Не крымчаки ли приближаются и пан гусар хочет предупредить нас?

Теперь купец уже не колебался. Поставил у ворот свое заряженное ружье и отодвинул засов. Он по голосу узнал молодого Хмелевского, которого год тому назад потчевал ужином, устраивал на ночлег, а утром провожал до разрушенных западных ворот города. За ужином тогда вспоминали они о давней встрече во Львове. Говорили о молодом Хмельницком, разлуку с которым тяжело переживал тогда еще юный, а теперь уже вполне зрелый гусарский старшина Станислав Хмелевский.

— Напугали мы вас, пан Яким, своим ночным посещением. Не гневайтесь на нас. Война… — извинялся Станислав еще у ворот.

— Разве нам впервой?.. Заходите, пожалуйста, гостями будете.

Ворота открылись, и хозяин взял у Хмелевского поводья изнуренного коня, от которого несло теплом и потом. Пропустил и казака с конем, поручив челядинцу закрыть ворота и поставить лошадей.

И повел Хмелевского прямо в дом. Дубовые ступеньки крыльца слегка поскрипывали под ногами гостя. Он ступал, глядя под ноги, как это делал хозяин. Даже они, как и собаки, служили хозяину, извещая его о приходе постороннего человека.