Клокотала Украина (с иллюстрациями) - Петро Панч

Описание

Петр Иосифович Панч - один из основоположников украинской советской литературы. За сорок лет творческой деятельности он написал более ста произведений - романов, повестей, рассказов, общий тираж которых приближается к четырем миллионам экземпляров. Роман "Клокотала Украина" - эпическое полотно о подготовке и первом этапе освободительной войны украинского народа против польской шляхты в середине XVII столетия. В романе представлена широкая картина событий бурного десятилетия 1638-1648 годов. Автор показывает, как в украинских народных массах созрела идея восстания против гнета польской шляхты и католической церкви, как возникла и укрепилась в народном сознании идея воссоединения с братским русским народом и как, наконец, загремели первые громы восстания, вскоре превратившегося в грандиозную по тому времени войну. "Клокотала Украина" - это роман о народе. В нем выведена вереница образов, представляющих самые различные сословия и общественные группы того времени. Талантливо нарисованы образы вождей восстания - Богдана Хмельницкого и Максима Кривоноса. Этих двух самобытных, непохожих друг на друга людей объединяло главное - понимание целей справедливой освободительной борьбы. События, изображенные в романе, завершаются политическим и военным триумфом восставших - оккупанты изгнаны с Украины, Богдан Хмельницкий активизирует переговоры с послами русского царя о воссоединении Украины с Россией.

Авторизованный перевод с украинского И. КАРАБУТЕНКО и А. ОСТРОВСКОГО.

Издательство: Известия

Год:1961

ДУМА ПЕРВАЯ

Земля Польская. Украина Подольская,

Уж не год, не два с той поры миновало,

Как на земле христианской добра не стало,

Как зажурилась и слезами омылась бедная вдова,

Да то не бедная вдова, а наша родная земля.

ДИКОЕ ПОЛЕ

I

На север от Богуслава, в урочище Маслов Став, жил хутором старый казак Добрыдень. Хата его была крыта камышом, внизу темной купой стояли вербы, а на гору тянулся густой терновник. Перед зимним Николой, в начале декабря, по снежным наметам на хутор приехал брат жены — Верига с дочкой. Такому гостю все в доме обрадовались, а больше всех хозяин. Верига был именитый казак, он ходил с гетманом Сагайдачным в Кафу, воевал турок под Хотином и не раз переплывал на утлых челнах Черное море.

Каждая баталия оставляла на теле казака какую-нибудь отметину, так что все лицо Вериги было в шрамах, бровь рассечена, одно ухо порвано, другое и вовсе отрублено напрочь, а на левой руке не хватало трех пальцев. Почти каждый казак имел какие-нибудь следы стычек если не с турками, то с татарами, а то и с польской шляхтой, потому Верига среди них не выделялся. Невысокого роста, но широкоплечий, словно из дуба вытесанный, он и в сорок лет еще вскакивал на коня без стремени.

Услыхав его зычный голос, Добрыдень встрепенулся.

— Недаром сорока стрекотала. Здоров будь!

— Челом тебе, пане Каленик!

— Спаси бог, Гнат. Будьте нам и себе рады!

— Так, говоришь, сорока? Ежели одна — не угадала.

— Да вижу — с дочкой.

— Дочь не в счет... Вот тебе, Яринка, тот самый дядько Добрыдень, который два дня отбивался от всей турецкой армии.

— Да и то не взяли бы, хотя нас было только сорок, — живо подхватил старый казак. — Пещера была такая, что и пушек не страшно. Сидим да дули им показываем... Но проклятые басурманы дымом доняли. А главное — заряду стало не хватать.

Ярине шел пятнадцатый год, а в эту пору героические подвиги пьянят воображение, как доброе вино. Немало наслышалась она о них от отца. Во все глаза смотрела Ярина на высокого, мужественного старика с седым оселедцем, заложенным за ухо. Левый рукав его белой рубахи болтался пустой.

— А теперь пан Сморчевский, побей его гром, на барщину гонит. Будто я уж и не казак, будто я на его землях сижу. Иди отрабатывай, Добрыдень!

— А мы за них, проклятых, кровь проливали, — в тон ему добавил Верига.

— Как же. Еще и ребелией [Ребелия — здесь: бунт. См. Словарь устаревших слов в конце книги] обзывают. Уже мы разбойниками стали!

— Завтра и не то еще услышишь, Добрыдень.

— Так сорока еще будет стрекотать?

— И не одна.

Из боковушки вышла дородная женщина в желтом платке и коричневом кунтуше. На увядшем лице блестели молодые еще глаза, такие же насмешливые, как и у Вериги. Хозяйка держала за руку дочь Теклю, смотревшую на гостей исподлобья, — вот-вот убежит.

Рядом с нежной, стройной, как березка, Яриной Текля казалась приземистой и неуклюжей, как сноп гречишной соломы.

— А сыны, наверное, казакуют уже? — спросил Верига, обняв за плечи сестру и племянницу.

— Здравствуй, брат... Доказаковались, что и сказать стыдно: поехали наши хлопцы в лес по дрова для пана. Как попал мой Каленик в выписчики [Выписчик – исключённый из списка реестровых казаков] — жизни не стало. Совсем в хлопов превратили. Вот охота немного поддерживает, — и она кивнула на шкурки, развешанные на стене. — И то бери разрешение у рендаря [Рендарь – арендатор].

— Завела уже панихиду, — буркнул Каленик, которому, видимо, было неприятно обо всем этом вспоминать.

— Ворчи, ворчи, ты только на это и годен, а я казацкого рода, говорила и говорить не перестану: не будет жизни, пока не скинем панского ярма.

— Пробовали, — снова проворчал Каленик и беспокойно посмотрел на девушек. — Идите себе, дивчата, в боковушку.

Сестры взялись за руки и, еще стесняясь друг друга, перешли в соседнюю комнату, а Верига посмотрел на смущенного Каленика и захохотал:

— Э, брат, бабы уже на пятки наступают! Что с тобой сталось?

— Станется волей-неволей, когда над тобой пан — и суд и расправа. Хочет — карает, хочет — милует. Да еще хорошо, если сам, а то и рендарь его. Мой хутор у них как бельмо на глазу... А что здесь будет? Ты начал что-то говорить?

— Я начал, а доскажут королята. Вот завтра слетятся сюда и гетманы и разная шляхта.

— Спаси нас, матерь божия, не выгонят ли с хутора? — всплеснула руками хозяйка.

Верига глубоко вздохнул.

— Ежели бы только с хутора! Не зря ведь говорят: не дом покупай, а соседа!

На следующий день, с самого утра, на Маслов Став начала съезжаться казацкая старшина. Лошади были густо покрыты изморозью, от нее белели смушковые шапки, усы и ресницы казаков, только щеки горели огнем да сверкали глаза, словно льдинки при луне.

Всадники останавливались возле усадьбы Каленика. Старшина, отряхнув снег, шла в дом, а казаки грелись во дворе, кто как умел. Скоро в комнату набилось полно людей. Дивчата смотрели на них из соседней клетушки сквозь щели в дверях.

— Этого я знаю, — сказала Ярина, когда в комнату ступил казак с большими умными глазами на овальном лице. Он шел не спеша, здоровался степенно, говорил рассудительно. — Это войсковой писарь, пан Хмельницкий. И второго знаю. То есаул Джалалий Филон. Он когда-то приезжал к отцу.

Красивого, стройного казака старшина встретила возгласами:

— Здоров будь, пан Богун!.. Это ты угостил пана Щенковского?

— Выдумки!..

— Что-то обленилась твоя сабля!

— Видно, по тебе скучает, пане Пешта!

— Что так? Неужто ляхи тебе по сердцу пришлись?

— Чья бы корова мычала, а чья бы молчала.

Есаул Пешта удивленно поднял выщипанные брови, но губы невольно скривились в виноватую улыбку.

— Ласковое теля...

— Смотри, смотри! — вскрикнула Яринка. — Кто это?

В комнату, низко пригнувшись, вошел еще один старшина в черной кирее [Кирея – бурка с капюшоном]. Выпрямившись, он едва не достал головой потолка. Покрытое рубцами лицо, горбатый нос, выступающий подбородок, острый взгляд из-под насупленных бровей и длинные усы над подвижным ртом делали его похожим на ястреба.

— Челом вам, панове!

— Челом, пане Максим! Челом!.. — раздавалось со всех сторон. — А говорили, ты на Сечь подался.

— На Сечи тоже стали вроде нас.

— Ишь ты, неужели все такие тихие? — спросил Пешта.

— Некогда им сердцу волю давать — в паны лезут.

— Вот чертяка!.. Да разве пан что — у бога теля съел?

— Ежели б одного, а то двух сразу, да еще кричит — мало!

Лицо Максима от тепла раскраснелось, а глаза горели, как дубовые угли. Старшина смотрела на него с уважением. Он, должно быть, услышал шорох в клетушке и посмотрел на дверь. Ярина на какое-то мгновение встретилась с ним взглядом и почувствовала, как горячая волна обожгла все ее тело. Стало и страшно почему-то и томно.