Я дрался на «Тигре». Немецкие танкисты рассказывают - Артем Драбкин

На трех танках Pz-IV мы поехали от места выгрузки на вокзале в Кингисеппе через Гатчину. Нашу «боевую группу» возглавлял оберфельдфебель Ханс Фендезак. Несмотря на постоянные снегопады, дорога была очищена. По дороге мы переночевали и заправились в царском замке в Красногвардейске недалеко от Гатчины. В неразрушенном дворце находились штаб корпуса и полк истребителей.

Мы прибыли на место, Фендезак вернулся с инструктажа на боевое задание. Наше танки были еще покрашены в темно-серый цвет, и в заснеженной местности на них ездить было опасно. Белой краски не было, а покрасить обычной известковой побелкой на сильном морозе было невозможно.

Когда приезжали маркитанты, мы надеялись получить алкоголь, шоколад и табак. Но, как обычно, эти товары интересным образом куда-то исчезали по мере приближения к линии фронта. В этот раз нам привезли только зубную пасту, которую мы с негодование отвергли. Кто будет чистить зубы при температуре минус 20 градусов? Все ее повыбрасывали. Наш водитель «Гобби» Тост собрал тюбики нагрел их, и мы нанесли пастой маскировочную окраску на танки.

Во время одной из атак мы подбили первый русский танк КВ-1, Klim Woroschilov 1. Это была очень сомнительная победа. Танк стоял на «9 часов». После обстрела русский экипаж сбежал и оставил танк стоять. Пробоин в нем мы не нашли, но засчитали его нам как подбитый. Потом его взорвали саперы. А вскоре пришла и наша очередь. Русские заложили противотанковую мину на дороге, по которой шло наше снабжение. Взрыв! Танк высоко подпрыгнул, люки вылетели, все закричали: «Нас подбили! Нас подбили!..» Я подождал некоторое время, не случится ли что-нибудь еще, увидел, что наша гусеница лежит на дороге за танком. Мы как-то выбрались. Пехота отходила назад, мы спрятали секретные кумулятивные снаряды и тоже отошли, танк остался на вражеской территории.

Несколько дней мы куковали с пехотой на морозе, ждали, что будет контратака и наш танк отобьют, но потом разведка доложила, что русские его взорвали. В одном бункере жгли костер, я заснул и проснулся от боли в ногах. Пока я спал, на мне сгорели сапоги, потому что тело во сне автоматически развернулось ногами к огню.

На деревянных санях, что для танкистов выглядело совсем позорно, мы живыми и здоровыми вернулись в Нарву. Тем временем мне присвоили звание обер-ефрейтора и назначили командиром танка, чем я был бесконечно горд. Вместе с моим не всегда беспроблемным экипажем – я вспоминаю имена Пауэрс, Белох и Книспель – мы были на пути на фронт. От разгрузочного вокзала в Кингисеппе мы поехали до дороги Москва-Ленинград, в Любань. Там было три месяца очень странной для танкистов войны, в лесной и болотистой местности мы поддерживали 21-ю пехотную дивизию. Мы с нашим танком воевали только в качестве перемещающегося бункера. Это не было танковыми боями, к которым нас готовили. Нас вводили в бой по одному-два танка, часто по произволу ничего не понимающих в танках пехотных офицеров, и нам надо было стараться сохранить танк и экипаж. Два раза наш танк подбивали, экипаж выжил. Это положило начало слуху, что «в танке Руббеля с экипажем ничего не случится». Названия населенных пунктов, таких как Дубовик, Липовик, Березовка и Тигода, до сих пор сидят у меня в памяти. Война в эти зимние месяцы при температуре около минус 40 градусов «замерзла»! Обе стороны боролись за свое выживание. Русские при этом выглядели лучше немцев. Пехота ходила в тех самых шинелях, в которых они ходили дома, в вязаных шлемах под стальными касками и перчатках. Русские выглядели совсем по-другому: валенки, ватные куртки и брюки, меховые шапки. Они были более привычны к холоду и лучше подготовлены к зиме, у них было меньше трудностей. Наш пулемет MG-34 не работал, потому что немецкое оружейное масло замерзало, наши танковые аккумуляторы теряли на морозе свою мощность, и танковые моторы не заводились. Мы должны были снимать тяжелые аккумуляторы, чтобы нагреть их над огнем. Русские заводили свои моторы сжатым воздухом, и они работали.

В марте 1942 года у Дубовика я только чудом избежал смерти. Мы поставили два наших танка в позицию для атаки в зимнем лесу. Пехота села на танки, чтобы не идти по снегу, что было очень тяжело. Где находится враг, мы не знали. Все шло хорошо, и мы немного расслабились. Вдруг, примерно с 200 метров, раздался выстрел, и снаряд попал в мой танк. Башню танка перекосило влево, сопровождавших нас пехотинцев сбросило в снег. Я заметил, как КВ-1 исчез между деревьями. Сначала наша атака остановилась. Потом, опять не видя врага, мы начали медленно продвигаться в заснеженный лес. За елями мы увидели нашего противника. Мы открыли по нему бешеный огонь, но он не реагировал. Мы осторожно к нему приблизились. Я вышел из танка и под защитой пехотинцев залез на КВ. Он застрял, и экипаж его бросил, танк был полностью готов к бою. Перед атакой нам сказали, что у русских нет бронебойных снарядов, но в этом КВ я насчитал более 20 штук. Нам очень повезло, что по нам он выстрелил осколочно-фугасным снарядом, который только оставил вмятину на башне нашего танка. Если бы это был бронебойный снаряд, то сегодня я бы с вами не разговаривал!

– Был какой-то приказ не ввязываться в бои с тяжелыми русскими танками?

– Нет. Был приказ никогда не ездить по одному. Всегда вдвоем. Требовали открывать огонь с расстояния меньше 1000 метров, потому что на расстоянии более 1000 метров мы вообще ничего не могли сделать. Танковые дуэли мы сначала русским проигрывали, потому что машины лучше были у русских. Только когда мы получили длинную пушку 7,5, это было уже на Кавказе, у нее была хорошая пробиваемость, и мы могли уже уничтожать Т-34.

– Основным противником были артиллерия или танки?

– Танки. Когда мы напали, русские перестраивали свои танковые части и их танковые подразделения сначала были относительно плохо управляемы. Кроме того, не хватало командира танка, пятого члена экипажа, который мог наблюдать за полем боя. Очень скоро русские его ввели, сделав командирскую башенку. Танком кто-то должен командовать. Наводчик всего не может – наблюдать за местностью, искать цели и стрелять. Это была слабость русских танков, но они это очень быстро выучили.

– Какова была структура роты?

– Командир роты, три взвода, в каждом взводе три танка, командир первого взвода был офицер, командирами остальных двух взводов были фельдфебели. Командирами танков были унтер-офицеры самое большее.

– Какова была ваша роль в техническом обслуживании танка?

– Техническое обслуживание было относительно простым, но трудоемким. Принимать участие должны были все, даже офицеры, но они делали это неохотно. Очень много было работы… Я так скажу: один час боя требовал примерно десять часов работы. Как наводчик, я следил за состоянием прицела и поворотных механизмов башни. Прицел был простой, башня поворачивалась как электромотором, так и вручную.

– Пехота помогала в обслуживании?

– Нет. Они были не в состоянии, им и так больше всех доставалось. Экипаж пять человек – это приличная сила, и в каждой роте еще были ремонтники, десять человек. Они не только поддерживали состояние, но и могли делать мелкий ремонт. Они были хорошо подготовлены и нам помогали установить двигатель, поменять гусеницы и так далее.

– У русских были танковые десантники…

– Да, они сидели на танках, но мы такого не делали, потому что это было опасно, они не были защищены. Но русская тактика это предусматривала, и это было очень успешно, потому что это защищало танки от пехоты.

– Как вы оцениваете русских танкистов с точки зрения их обучения?

– Сначала плохо. У Гудериана был девиз: «Бить так бить, не стучать, а бить». Понимаете? Бить не растопыренными пальцами, а сжатым кулаком. Наступать вместе, в большом количестве в одну точку и при этом защищать друг друга. Русские танки были везде, но поодиночке. Защита друг друга, двумя или несколькими танками, сначала отсутствовала. Кроме того, я уже говорил, что русским танкам не хватало командира, который наблюдал бы за полем боя. Танки были хорошие, но экипаж, обслуживание и боевое применение – плохие. Потом стало лучше. Руководство танками сначала очень плохое. Потом стало лучше по ходу войны.

– Вы чувствовали ваше превосходство?

– Да, мы чувствовали наше превосходство. Хотя сам танк был хуже, но мы думали, что мы в целом воюем лучше. Надо сказать, что у нас тоже были проблемы. У нас все еще были пехотные представления из Первой мировой войны, немецкий Генеральный штаб только через силу сформировал танковые войска, он вообще не хотел их иметь. Соответственно конструкция танков была далека от совершенства.

– В боях 1941 года как действовала русская авиация?

– В первые дни они были заметны, но аэродромы были неправильно расположены, и, по моему мнению, не было связи между воздухом и землей. Не было офицеров, наводящих авиацию, которые у нас были. Русская авиация в основном не причиняла нам неприятностей. С авиацией были проблемы, когда я был в Нормандии. Там небо было заполнено американскими боевыми самолетами. Там мы получили горький урок, потому что мы относились к противовоздушной обороне небрежно, запустили маскировку.