Дорога горы - Сергей Суханов

Позавтракав, палестинцы обсудили, чем занять день. Бен-Цион и Эзра собирались принять участие в народных гуляньях, а Иешуа вызвался стеречь поклажу. Когда товарищи ушли, юноша озабоченно похлопал по тюкам, обошел айван, чтобы проверить – нет ли крыс, убедился, что мулы надежно привязаны, и вышел за ворота. Он уселся на треснувший мельничный жернов, за ненадобностью брошенный возле стены, чтобы видеть всех, кто выходит из постоялого двора.

Через дорогу на траве сидели местные подростки. Трое казались приблизительно одного возраста с Иешуа, четвертый выглядел лет на десять, а пятому можно было дать не больше семи. До юноши доносились их возбужденные голоса. Ребятня что-то оживленно обсуждала. Прислушавшись, Иешуа понял, что друзья делятся друг с другом снами.

– Давай, Симон, расскажи, – напустились они на крепыша с всклокоченными жесткими волосами. Тот охотно заговорил:

– Помню, плыву я в отцовской лодке… и вы со мной. И тут буря поднялась: лодка качается, ветер парус рвет, волны высокие… И вдруг смотрю – по воде человек идет, спокойно так, прямо к нам направляется. А я не могу понять, кто это – вроде как знакомый, но лица не видно. И мне так тоскливо стало, думаю: вот сейчас его волной накроет. И я бросился из лодки, чтобы его спасти. Иду к нему, и вдруг вспомнил, какая подо мной глубина. И рухнул в бездну… И проснулся.

Друзья слушали молча, затаив дыхание, не спуская глаз с рассказчика. Симон продолжил:

– Я воды выпил, лег и заснул. И снится мне, что я в темнице. Темно, холодно… Вдруг свет засиял, и появился ангел с крыльями. А я пошевелиться не могу – на руках и ногах цепи. Он подошел ко мне и говорит что-то, не помню, что. Тут цепи упали, я встал и вышел. Иду по городу, а вокруг никого. Только я к воротам подошел – они сами открылись. И навстречу свет яркий. И я опять проснулся…

Рассказчик сделал паузу, переводя дыхание.

– Потом еще чудное снилось. Вроде как мужик с собачьей головой летает по воздуху и хохочет. А меня такая злость взяла, я на него закричал, и он упал на землю… Еще помню, будто смотрю я по сторонам, а все вокруг вверх тормашками, словно я на голове стою. И мне так страшно стало, и рукам больно. И я проснулся. Боль сразу прошла, но руки сильно чесались.

Обсудив рассказ Симона, компания повернулась к худому бледному мальчику.

– Теперь ты, Андреас.

– Снится мне, что я иду по городу, а люди вокруг кричат на непонятном языке. Сердятся на меня за чтото, руками размахивают и показывают на ворота, чтобы я ушел… Потом я иду куда-то, горы высокие, и вдруг пещера. А из нее как выскочит чудище какое-то с крыльями – и на меня. И мне так страшно стало. А в руках только палка. И я этой палкой от страха давай махать. Вдруг дракон застонал так печально и упал… Потом не помню, что было, я почти всю ночь спал хорошо. Только под утро приснилось, что я на берегу моря и смотрю в воду, но как будто с высоты. И пошевелиться не могу, а руки и ноги словно кто-то держит. Я закричал, стал руки вырывать и проснулся. А рядом мама стоит и успокаивает меня, и лоб мне вытирает. Вот и все…

Все загалдели, обмениваясь мнениями. Потом настала очередь третьего, которого друзья называли Яаковом.

– Мне ничего такого не снилось. Так, обрывки какието… Вот помню: я в саду стою, и человек какой-то рядом молится. И мне его жалко, но не знаю, как его утешить… Потом как будто я в синагоге, а вокруг священники. И вроде мы спорим, и тени какие-то летают. А у меня в руках полотенце. И я знаю, что мне его надо отдать, чтобы духи исчезли… Потом ничего не помню, голова сильно разболелась, и я проснулся. Голова все утро раскалывалась. Полегчало, когда маманя дала травяного отвара.

Пока Яаков говорил, самый младший из мальчиков, которого звали Иоханан, все время порывался перебить брата, что-то рассказать. Но его не слушали, одергивали, и он обиженно шмыгал носом. Наконец, улучив момент, он закричал:

– А я слышал, как ночью гром гремел!

Компания встретила это заявление со смехом. Грома никто не слышал. Да и откуда ему ни с того ни с сего взяться в ясном небе.

Пятый подросток смеялся вместе со всеми, но сам не хотел ничего рассказывать. Его упросили, и он нехотя пробурчал:

– Ну, ладно… Священник сидел на троне, высоковысоко, а я стоял перед ним, и он меня судил, а потом вдруг свалился и почернел. И все люди вокруг почернели. Я закричал. И земля затряслась…

Он замолчал, а друзья стали дергать его за рукава куттонета и требовать, чтобы он рассказывал: «Дальше – то что было, Филиппос?»

– Что – что, мать меня разбудила, потому что я кричал. Потом опять заснул. Снилось, что я с какими-то людьми в темнице… Что-то страшное началось, вроде как человек загорелся, словно факел… А к утру опять пятки разболелись – я вчера с лестницы спрыгнул, весь вечер потом хромал.

Ребятам надоело обсуждать сны, и они стали строить планы на день, перебивая друг друга. Внезапно тень пролегла между Иешуа и подростками. Солнечный свет померк. И дорога, и деревья, и белые стены строений потеряли очертания, задрожав в призрачном мареве. А затем все замерло: будто невидимая волшебная птица пролетела рядом, накрыла крыльями окружающий мир и приказала всему сущему остановиться. Друзья сидели, повернув головы к Иешуа. Они смотрели на него внимательно и напряженно, словно ждали чего-то – знака, просьбы, приказания…

Казалось, морок длился лишь миг. Иешуа даже подумал, что ему все примерещилось и мотнул головой, стряхивая остатки оцепенения. Подростки, как и раньше, увлеченно обсуждали свои ребячьи проблемы. Наговорившись, они вскочили и гурьбой побежали к озеру. Иешуа еще посидел у дороги, наслаждаясь покоем после нескольких дней утомительного перехода. Потом встал и вернулся на постоялый двор, чтобы заняться делами.

Остаток дня он провел, ухаживая за мулами: почистил их, расчесал гривы и смазал потертости от упряжи отваром из остатков коры. К вечеру вернулся Бен-Цион, нетрезвый и веселый. Завалившись на лееване, он начал горланить песни, а потом захрапел, вызывая улыбки и ехидные замечания соседей. Проснувшись, караванщик сел ужинать сваренной Иешуа пшеничной кашей с вяленой рыбой и спросил, где Эзра. Юноша удивленно пожал плечами.

Караванщик рассказал, что сначала они пошли в Дом собрания, выстояли всю праздничную церемонию, а потом отправились к озеру на народные гулянья.

– Людей пришло! – Бен-Цион закатил глаза. – На расстеленных у воды циновках угощение – кто что принес. И фрукты, и лепешки, и кувшины с вином. Все празднично одеты. Женщины в нарядных симлах с застежками на груди, в расшитых платках, ярких накидках. У многих золотые украшения: звездочки и полумесяцы в ушах, цепочки на лодыжках и запястьях, к поясам подвешены сосудцы с духами. А красссииивые!

Бен-Цион подчеркнул свое восхищение интонацией, мечтательно жмурясь.

– Глаза подведены аравийской чернью, у некоторых веки зеленые, а у некоторых синие. На щеках пудра, волосы гладко зачесаны и намазаны маслом… И такие все веселые, смеются, глазами по сторонам так и стреляют.

– Познакомился с кем-нибудь?

Караванщик посерьезнел и вздохнул, грустно улыбнувшись.

– Какое там. Я все Сону вспоминаю. Потерял покой после той ночи. И других мне не надо, пропал я совсем…

– Эзра с тобой был? – спросил Иешуа, обеспокоенный долгим отсутствием друга.

– Да, – безапелляционно заявил караванщик, удивившись вопросу. – Нас пригласили девушки посидеть с ними. Ну, мы, конечно выпили. Эзра на флейте поиграл. На него все время одна красотка заглядывалась. Он кувшин с вином – цап! – красотку в охапку, и к оливковой роще двинулся. Она для вида сопротивляется, а сама смеется, так еще и смокв прихватила. Потом я его не видел…

Эзра появился, когда уже стемнело. Тихо вошел в комнату и молча уселся на кошме. Куттонет погонщика топорщился на груди какими-то ошметками с рваными краями и запекшейся кровью. Выглядел он так, словно увидел призрака – глаза потускнели, бледный, руки трясутся. Он был явно не в себе. Иешуа метнулся к дорожной сумке, покопался в ней и вытащил пучок сухой травы. Подбросил прутья клематиса в тлеющие угли, вскипятил воду, заварил настой. Все это время Эзра лежал на кошме лицом к стене под халлуком, которым его заботливо накрыл Бен-Цион. Парня била дрожь. После того, как он выпил пахучий напиток, его щеки порозовели. Затем погонщик сел спиной к стене, вытянув перед собой сжатую в кулак руку. Иешуа осторожно разжал его побелевшие от напряжения пальцы, чтобы вынуть серебряную пластинку. Друзья тихо ждали, когда он заговорит, не торопили. Эзра мотал головой, словно отгоняя какое-то неприятное, пугающее видение, вздыхал. Казалось, что он делает над собой усилие.

– Помнишь ту, с ямочками на щеках? – наконец, спросил он у Бен-Циона.

Караванщик кивнул.

– Затащил я ее в оливковую рощу подальше от берега. Там такие деревья – не обхватить. Уселись мы с ней под оливой, я в чашки вина плеснул. Выпили, она на меня игриво косится, загадочно улыбается. В общем, распалился я. Ну, думаю, сейчас оторвемся. Легли рядом, и чувствую – что-то не так. Запах какой-то странный, тяжелый от нее исходит. Думаю, чем пахнет? И вдруг вспомнил. Когда брата хоронили, в семейный склеп его положили. Так там так же пахло – гнилью, сырой землей и еще чем-то. Только я про склеп подумал, гляжу – у нее из уха тысяченожка выползает, черная такая, блестящая. А она на меня смотрит синими глазами, спокойно так, как волк на ягненка… Затем рот открыла и высунула язык – тонкий, длинный и раздвоенный, как у змеи. А я не могу пошевелиться, оцепенел от страха. Она меня этим языком облизала и улыбнулась. И тут я как заору, вскочил и сорвал с груди амулет. Тычу ей амулетом в морду и давай заклинания выкрикивать, которым меня Иешуа научил. Она подпрыгнула на месте, села как зверь на четыре лапы, глаза огнем загорелись, смотрит на меня и шипит. И крылья за спиной расправляются… Ну, я и дал деру, откуда только силы взялись. Так она меня напоследок еще успела когтями полоснуть.