Военный переворот (книга стихов) - Дмитрий Быков

Что в замен я тебе отдаю?

Слишком долго я, видно, воюю.

Как мне вынести это живую,

Жадно-жаркую нежность твою?

И когда ты заснешь на рассвете,

Буду долго глядеть я на эти

Стены, книги, деревья в окне,

Вспоминая о черных пожарах,

Что в каких-то грядущих кошмарах

Будут вечно мерещиться мне.

А на утро пойдут эшелоны,

И поймаю я взгляд уязвленный

Оттесненного мною юнца,

Что не выгорел в пламени ада,

Что любил тебя больше, чем надо,

Так и будет любить до конца.

И проснусь я в московской квартире,

В набухающем горечью мире,

С непонятным томленьем в груди,

В день весенний, расплывчато-серый,

С тайным чувством превышенной меры,

С новым чувством, что все позади

И война, и любовь, и разлука...

Облегченье, весенняя скука,

Бледный март, облака, холода

И с трудом выразимое в слове

Ощущение чей-то любови

Той, что мне не вместить никогда.

17.03.96

* * *

...Меж тем июнь, и запах лип и гари

Доносится с бульвара на балкон

К стремительно сближающейся паре;

Небесный свод расплавился белком

Вокруг желтка палящего светила;

Застольный гул; хватило первых фраз,

А дальше всей квартиры не хватило.

Ушли курить и курят третий час.

Предчувствие любви об эту пору

Томит ещё мучительней, пока

По взору, разговору, спору, вздору

В соседе прозреваешь двойника.

Так дачный дом полгода заколочен,

Но ставни рвут - и, Господи, прости,

Какая боль скрипучая! А впрочем,

Все больно на пороге тридцати,

Когда и запах лип, воспетый в "Даре",

И летнего бульвара звукоряд

Окутаны туманом бледной гари:

Москва, жара, торфяники горят.

Меж тем и ночь. Пускай нам хватит такта

(А остальным собравшимся - вина)

Не замечать того простого факта,

Что он женат и замужем она:

Пусть даже нет. Спроси себя, легко ли

Сдирать с души такую кожуру,

Попав из пустоты в такое поле

Чужого притяжения? Жару

Сменяет холодок, и наша пара,

Обнявшись и мечтательно куря,

Глядит туда, где на углу бульвара

Листва сияет в свете фонаря.

Дадим им шанс? Дадим. Пускай на муку

Надежда до сих пор у нас в крови.

Оставь меня, пусти, пусти мне руку,

Пусти мне душу, душу не трави,

Я знаю все. И этаким всезнайкой,

Цедя чаек, слежу из-за стола,

Как наш герой прощается с хозяйкой

(Жалеющей уже, что позвала)

И после затянувшейся беседы

Выходит в ночь, в московские сады,

С неясным ощущением победы

И ясным ощущением беды.

06.07.96

* * *

"Кто обидит меня - тому ни часа,

Ни минуты уже не знать покоя:

Бог отметил меня и обещался

Воздавать за меня любому втрое.

Сто громов на обидчика обрушит,

Все надежды и радости отнимет,

Скорбью высушит, ужасом задушит,

Ввергнет в ад и раскаянья не примет.

Так что лучше тебе меня не трогать,

Право, лучше тебе меня не трогать".

Так он стонет, простертый на дороге,

Изувеченный, жалкий малорослый,

Так кричит о своем разящем Боге,

Сам покрытый кровавою коростой,

Как змея, перерубленная плугом,

Извивается, бесится, ярится,

И спешат проходящие с испугом,

Не дыша, отворачивая лица.

Так что лучше тебе его не трогать,

Право, лучше тебе его не трогать.

Так-то въяве и выглядит это

Язвы, струпья, лохмотья и каменья,

Знак избранья, особая примета,

Страшный след Твоего прикосновенья.

Знать, зачем-то потребна эта ветошь,

Ни на что не годящаяся с виду.

Так и выглядят все, кого отметишь

Чтоб уже никому не дать в обиду.

Так что лучше Тебе меня не трогать,

Право, лучше Тебе меня не трогать.

13.07.96

БАЛЛАДА О КУСТАХ

Oh, I was this and I was that...

Kipling, "Tomlinson"

Пейзаж для песенки Лафоре: усадьба, заросший пруд

И двое влюбленных в самой поре, которые бродят тут.

Звучит лягушечье бре-ке-ке. Вокруг цветет резеда.

Ее рука у него в руке, что означает "да".

Они обдумывают побег. Влюбленность требует жертв.

Но есть ещё один человек, ломающий весь сюжет.

Им кажется, что они вдвоем. Они забывают страх.

Но есть ещё муж, который с ружьем сидит в ближайших кустах.

На самом деле эта деталь (точнее, сюжетный ход),

Сломав обычную пастораль, объема ей придает.

Какое счастие без угроз, какой собор без химер,

Какой, простите прямой вопрос, без третьего адюльтер?

Какой романс без тревожных нот, без горечи на устах?

Все это им обеспечил Тот, Который Сидит в Кустах.

Он вносит стройность, а не разлад в симфонию бытия,

И мне по сердцу такой расклад. Пускай это буду я.

Теперь мне это даже милей. Воистину тот смешон,

Кто не попробовал всех ролей в драме для трех персон.

Я сам в ответе за свой Эдем. Еже писах - писах.

Я уводил, я был уводим, теперь я сижу в кустах.

Все атрибуты ласкают глаз: их двое, ружье, кусты

И непривычно большой запас нравственной правоты.

К тому же автор, чей взгляд прямой я чувствую все сильней,

Интересуется больше мной, нежели им и ей.

Я отвечаю за все один. Я воплощаю рок.

Можно пойти растопить камин, можно спустить курок.

Их выбор сделан, расчислен путь, известна каждая пядь.

Я все способен перечеркнуть - возможностей ровно пять.

Убить одну; одного; двоих (ты шлюха, он вертопрах);

А то, к восторгу врагов своих, покончить с собой в кустах.

А то и в воздух пальнуть шутя и двинуть своим путем:

Мол, будь здорова, резвись, дитя, в обнимку с другим дитем,

И сладко будет, идя домой, прислушаться налегке,

Как пруд взрывается за спиной испуганным бре-ке-ке.

Я сижу в кустах, моя грудь в крестах, моя голова в огне,

Все, что автор плел на пяти листах, довершать поручено мне.

Я сижу в кустах, полускрыт кустами, у автора на виду,

Я сижу в кустах и менять не стану свой шиповник на резеду,

Потому что всякой Господней твари полагается свой декор,

Потому что автор, забыв о паре, глядит на меня в упор.

14.07.96

ЧЕТВЕРТАЯ БАЛЛАДА

Андрею Давыдову

В Москве взрывают наземный транспорт - такси,

троллейбусы, все подряд.

В метро ОМОН проверяет паспорт у всех, кто черен

и бородат,

И это длится седьмые сутки. В глазах у мэра стоит тоска.

При виде каждой забытой сумки водитель требует взрывника.

О том, кто принял вину за взрывы, не знают точно,

но много врут.

Непостижимы его мотивы, непредсказуем его маршрут,

Как гнев Господен. И потому-то Москву колотит такая дрожь.

Уже давно бы взыграла смута, но против промысла

не попрешь.

И чуть заалеет рассветный отблеск на синих окнах

к шести утра,

Юнец, нарочно ушедший в отпуск, встает с постели. Ему пора.

Не обинуясь и не колеблясь, но свято веря в свою судьбу,

Он резво прыгает в тот троллейбус, который движется

на Трубу

И дальше кружится по бульварам ("Россия" - Пушкин

Арбат - пруды),

Зане юнец обладает даром спасать попутчиков от беды.

Плевать, что вера его наивна. Неважно, как там его зовут.

Он любит счастливо и взаимно, и потому его не взорвут.

Его не тронет волна возмездий, хоть выбор жертвы

необъясним.

Он это знает и ездит, ездит, храня любого, кто рядом с ним.

И вот он едет.

Он едет мимо пятнистых скверов, где визг играющих малышей

Ласкает уши пенсионеров и греет благостных алкашей,

Он едет мимо лотков, киосков, собак, собачников, стариков,

Смешно целующихся подростков, смешно серьезных

выпускников,

Он едет мимо родных идиллий, где цел дворовый жилой уют,

Вдоль тех бульваров, где мы бродили, не допуская,

что нас убьют,

И как бы там ни трудился Хронос, дробя асфальт и грызя

гранит,

Глядишь, ещё и теперь не тронут: чужая молодость охранит.

...Едва рассвет окровавит стекла и город высветится опять,

Во двор выходит старик, не столько уставший жить,

как уставший ждать.

Боец-изменник, солдат-предатель, навлекший некогда гнев

Творца,

Он ждет прощения, но Создатель не шлет за ним своего гонца.

За ним не явится никакая из караулящих нас смертей.

Он суше выветренного камня и древней рукописи желтей.

Он смотрит тупо и безучастно на вечно длящуюся игру,

Но то, что мучит его всечасно, впервые будет служить добру.

И вот он едет.

Он едет мимо крикливых торгов и нищих драк

за бесплатный суп,

Он едет мимо больниц и моргов, гниющих свалок,

торчащих труб,

Вдоль улиц, прячущий хищный норов в угоду юному лопуху,

Он едет мимо сплошных заборов с колючей проволокой вверху,

Он едет мимо голодных сборищ, берущих всякого в оборот,

Где каждый выкрик равно позорящ для тех, кто слушает

и орет,

Где, притворясь чернорабочим, вниманья требует наглый

смерд,