Вивальди - Вирджилио Боккарди

— Да кто же не знает, что Орсатто никогда не был человеком слова! — заметил Антонио, слушая рассказ Джован Баттисты.

Чтобы успокоить отца, он старался заверить его, что место ему в Пьета гарантировано, и, стало быть, вполне можно отвлечься на сочинение оперной музыки, которая принесёт им не только высокие гонорары, но и славу.

Однако Джован Баттиста не мог с ним согласиться. Ему было хорошо известно, что над любым импресарио как дамоклов меч висит угроза банкротства и что правительство никогда не придёт на помощь терпящему бедствие театру. Он напомнил заблуждающемуся сыну, что импресарио должен не только подумать о постановке спектакля, но и привести в порядок театральный зал, позаботиться о его освещении и отоплении зимой, размножении партитур и либретто, о деньгах на выплату аванса музыкантам, певцам и всем, кто готовит спектакль. Кроме того, нужно побеспокоиться об афишах, чтобы привлечь зрителя.

Выслушав этот длинный перечень ждущих его забот, Антонио не стал перечить отцу. Решив обратить затянувшийся разговор в шутку, он прочёл стишок анонимного автора, из коего явствовало, как общественное мнение оценивает работу любого театра:

У импресарио забота,Чтоб театр жил, имел успех,Иначе вся его работаПлачевно кончится для всех.

Но Джован Баттисте было вовсе не до шуток, и легкомыслие сына его поражало и удручало. Приводя в пример тысячу опасных зигзагов на пути любого импресарио[21], кроме финансовых трудностей, он сослался на другое неодолимое препятствие — цензуру. А она-то двойная: светская и церковная, и обе они способны преподнести любой сюрприз. Спор между отцом и сыном прервался по прибытии в Венецию.

Выйдя из лодки на набережной Скьявони, путники свернули в проулок Делле Рассе, где им повстречались знакомый зеленщик и провизор из ближайшей аптеки. Они сообщили, что их заждались в соседней мальвазии. Там среди собравшейся компании были Тони Сбица по прозвищу «Хроника», которому не терпелось черкануть о них пару строк в газету, и сапожник Нане или «Ветерок», как все его звали, ибо через него любая весть сразу разносилась по всей округе. Тут же был и родственник Антонио Казара, зашедший из своей пекарни пропустить стаканчик. Но дону Антонио было не до поздравлений собравшихся в таверне друзей и знакомых. В отличие от отца, пустившегося в разговоры о Виченце, он мечтал поскорее оказаться дома и уединиться, поскольку с утра ему надлежало приступить к занятиям в Пьета, а уже вечером дать два концерта. Совмещение преподавательской деятельности с концертной требовало от него невероятных усилий и напряжения. Перед попечительским советом приюта совесть его была чиста, ему удалось управиться с делами в оговоренные сроки, и теперь он может вернуться «к должному исполнению своих прямых обязанностей», как это было подчёркнуто в данном ему руководством Пьета разрешении на месячный отпуск. Помимо преподавания ему надлежало сочинять оркестровую и хоровую духовную музыку в том же звании и за те же 60 дукатов в год.

Когда отец и сын подошли наконец к дому, их давно поджидала, стоя на балконе, закутанная в шаль Камилла. Она не учла, что опустившийся на лагуну туман стал причиной их опоздания. Антонио выглядел заметно уставшим, но довольным. Ранее возвратившийся из Виченцы скрипач успел навестить её и сообщить об успехе оперы и новом заказе от братьев-доминиканцев.

Ничто уже не могло сбить Вивальди с намеченного пути. Все помыслы были связаны с Сант’Анджело, который посещался в основном мелкой буржуазией, торговцами, ремесленниками и рабочим людом. Его не жаловали снобы-театралы, отдающие предпочтение аристократическим театральным залам, принадлежащим патрициям Гримани, или заново отстроенному Сан-Кассьяно. И чтобы выжить, театр Сант’Анджело насаждал подлинно народный стиль, а в репертуаре были спектакли с незатейливым сюжетом и ласкающими слух мелодиями, что отвечало вкусам широкой публики. Он всегда был полон, как и соседний театр Сан-Мозе, поскольку низкая входная плата была по карману простому люду. Но часто сборы не могли покрыть расходы на постановку, и наступали чёрные дни. И всё же театру Сант’Анджело удавалось выдерживать все три сезона каждый год.

По традиции театральный сезон в Венеции открывался в первый понедельник октября оперой-buffa (комической). Второй сезон начинался 26 декабря в День святого Стефано серьёзной оперой, seria. Оба сезона длились до последнего дня карнавала. С началом Великого поста театры закрывались, чтобы вновь открыться на пятнадцать дней на Вознесение Господне и типично венецианский праздник Сенса, во время которого дож со свитой на своём буцентавре[22] отплывал на остров Лидо. Там совершался символический обряд венчания Венеции с морем, когда дож бросал в воды Адриатики перстень. Одновременно на площади Сан-Марко разворачивалась весёлая праздничная ярмарка с красочными палатками торговцев и ремесленников и балаганами уличных артистов.

В городе прошёл слух, что Вивальди переключился на оперу после премьеры своей первой постановки на либретто Лалли в Виченце, об успехе которой уже были наслышаны в артистических кругах Венеции. Разговоры на эту тему велись в салонах и кафе. Особое удивление вызывало намерение Вивальди поработать в плебейском Сант’Анджело, который светские гурманы обходили стороной.

— Легко вообразить, чем всё это закончится, когда он, как Орсатто, окажется в долгу как в шелку, — утверждали одни.

— Да как можно писать музыку для такого театра, где городская чернь во время спектакля шушукается, лузгает семечки и похрустывает жареными кальмарами? — недоумевали другие.

Вивальди всё это было известно, и он задался благородной целью поднять художественный уровень оперных постановок прежде всего за счёт музыки, певцов и оркестра.

— Пойми же наконец, — убеждал его отец, — что дорогостоящие декорации с колоннами и пейзажами, не говоря уж о сценических эффектах, обойдутся в копеечку.

В те годы во всю развернуло свою деятельность плодовитое семейство Бибьена, декораторов из Болоньи. Они уже не довольствовались созданием на сцене лишь центральной перспективы и настойчиво предлагали боковую, бьющую на эффект и порождающую ощущение объёмности всего происходящего на сцене. Всё это приводило к непомерному росту их гонораров. От них не отставали неаполитанец Йолли и местные сценографы Мауро. Но Вивальди решил отказаться от громоздких рисованных декораций, неоправданно дорогих парчовых костюмов и сделал ставку на проявивших себя молодых художников. В Венеции работали для театра сын Бернардо Каналя — Джованни, прозванный за свои архитектурные «ведуты» Каналетто, и молодой живописец Марко Риччо. Не нужен был и расширенный оркестр, который можно сократить до нескольких инструментов, главным образом струнных. Да и среди певцов никогда не было недостатка в способной молодёжи. Вивальди хотел любой ценой добиться от Джован Баттисты согласия стать пайщиком создаваемой им антрепризы Сант’Анджело, чтобы совместными усилиями вдохнуть новую жизнь в театр и, главное, поднять художественно-исполнительский уровень всех опер в репертуаре.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В приюте Пьета, благодаря сапожнику Нане или тому скрипачу, что вынужден был покинуть Виченцу, уже были наслышаны об успехе «Оттона в деревне», и когда маэстро появился в репетиционном зале, ученицы встретили его постукиванием смычков по пюпитрам и аплодисментами. Но пришлось узнать и весьма неприятное известие. За время его месячного отсутствия место Гаспарини оказалось занятым маэстро доном Пьетро Скарпари, с которым он встречался во время своего послушания в церкви Сан-Джованни ин Олео. Вивальди болезненно воспринял эту весть.

— Я же тебя отговаривал от поездки, — корил отец. — Пеняй на себя. Сам упустил счастливый случай.

Странное решение. Ведь дон Антонио удачно подменял постоянно отсутствовавшего по болезни Гаспарини. Может быть, члены попечительского совета были озабочены слабым здоровьем рыжего священника? Но, по-видимому, они не могли не учитывать его бурную деятельность как композитора, связавшего себя с оперной сценой. Не исключено и другое. Зная неуравновешенный импульсивный характер Вивальди, они сочли более разумным пригласить на должность художественного руководителя, требующую осторожности, такта и административных навыков, старшего по возрасту священнослужителя-музыканта.

Чего никак не мог уразуметь Джован Баттиста, так это одновременного проявления в Антонио двух различных ипостасей. С одной стороны, его сын — священник, сочиняющий мессы, оратории, скрипичные концерты. С другой — он же оперный композитор и театральный импресарио, имеющий дело с музыкантами, певицами и балеринами.