Праздник цвета индиго - Ли Кэрролл

Помните, мы говорили о том, как неожиданно откликаются порой эти дети на глубочайшие духовные вопросы? Послушайте рассказ про восьмилетнего Давида. Сострадание в самом раннем возрасте — вот одна из основных черт, которая отличает Индиго от детей прежних поколений. Они не только относятся к окружающим с сочувствием и мудрым пониманием, но иногда и входят в контакт с энергией прошлого.

Я живу в Берлине. Хочу рассказать вам о своем восьмилетнем сыне Давиде. Сегодня я спросила, не будет ли он против, если я расскажу несколько историй о нем авторам новой книги о Детях Индиго. Он сказал, что готов помочь. И добавил, правда, что припоминает только одну историю. "Какую же?" — спросила я. "Да ничего особенного, — признался он, — Ну, о том, что я последователь [наследник] Иисуса".

Он сказал это впервые уже давно, еще когда ему было пять лет. В ту пору он горькими слезами оплакивал смерть Иисуса. История о том, как Иисуса прибили гвоздями к распятию (мы рассказывали ему об этом перед Пасхой), вызвала у него бурный всплеск эмоций. Давид рыдал так, словно Иисус был ему родным. Так скорбят о гибели самых близких людей. Давид сказал: "Я — наследник Иисуса. Я чувствую себя Иисусом".

Вот еще одна история, которая случилась, когда ему было три или четыре года: я взяла его с собой на работу, а работаю я в детском саду. Один мальчик начал его задирать, но Давид просто улыбнулся ему с искренней любовью — и тот мальчишка сразу отстал.

Несколько необычным было даже его появление на свет. Во время родов у меня вдруг появилось такое чувство, что я не справлюсь, что у меня уже больше нет сил тужиться. Мне казалось, я вот-вот умру. И я крикнула: "Давид, ну помоги же мне". И в тот же миг он выскользнул из меня! Открыв глаза, я увидела, что роды принимали два врача и две медсестры, тогда как обычно достаточно одного акушера и ассистентки. У нас — я имею в виду, у нас с Давидом — действительно были трудные роды, потому и понадобилось больше врачей.

Когда все закончилось, персонал больницы на какое-то время «забыл» о нас, что стало чудесной возможностью без помех побыть наедине друг с другом. Давид очень пристально рассматривал меня несколько минут подряд! Обычно сразу после рождения новорожденные держат глаза закрытыми. Но Давид смотрел, причем смотрел именно на меня — он заглядывал мне прямо в душу! Мы оба очень внимательно глядели друг другу в глаза. Конечно, когда мы вернулись домой, у нас уже было достаточно времени, чтобы быть рядом и вволю насмотреться друг на друга. И уже потом я поняла, что Давид — очень древняя и очень мудрая душа. Намного мудрее меня.

Пока дети еще маленькие, родители обычно не торопятся внушать им те или иные религиозные воззрения. Дети еще просто "не знают", как «должны» относиться к Иисусу и вопросу о прошлых жизнях. В эту пору малыши просто чувствуют то, что чувствуют, и откликаются на окружающую их любовь и энергетику.

Многие из них отчетливо сознают, кем были, прежде чем "оказались здесь". Иногда это лишь общие представления, но иногда дети называют и точные имена. В том, что "было раньше", они видят нечто очень значительное, порой даже самих ангелов. Еще раз напомним, что их сострадательное отношение — явление принципиально новое. Первые годы жизни человеческого существа определяются инстинктами выживания и освоением примитивных эмоций. Большинство из нас не испытывало никакого сочувствия к окружающим вплоть до двенадцати-тринадцатилетнего возраста. Остается лишь гадать, откуда это сострадание у юных крошек. Кто внушил Давиду идею о том, что следует "подставлять другую щеку"? Ответ один: она уже была заложена в его душе. Он не просто чувствовал себя похожим на Иисуса, Учителя безграничной любви, но и воплощал заветы Христа на деле — и это в четырехлетнем, детсадовском возрасте!

Кое-кто скажет, что дети могут усваивать историю жизни Христа в очень раннем возрасте, ведь христианство — господствующая вера в Америке. В конце концов, все мы вновь и вновь слышим истории об Иисусе на Рождество и Пасху.

А как насчет индийского гуру?

Добрый день. Хочу рассказать одну историю о своем внуке-Индиго. Его зовут Квиллан.

Когда ему было годика полтора, он едва только начал ходить и говорить и знал лишь полдюжины слов: «мама», «папа», «дай» и тому подобное. Как-то раз он схватил мою книгу о Саи Бабе (очень известный гуру, живущий в Индии). На обложке была фотография гуру. Квиллан улыбнулся, сложил указательные и большие пальцы так, что получился треугольник, поклонился и отчетливо произнес: "Саи Баба!"

Позднее, когда ему было уже два года, я сидела однажды в спальне, взяла в руки телефонную трубку, но поняла, что забыла номер телефона, по которому собиралась позвонить. Листок бумаги с номером лежал в гостиной, под крышкой бюро. Я отправилась в гостиную — и увидела, что листок лежит на стуле перед бюро. Подивившись, я спросила свою дочь, мать Квиллана, как листок попал на стул. Она сказала, что Квиллан ни с того ни с сего оторвался от игр, открыл бюро, вынул оттуда листок, положил на стул — и опять вернулся к своим кубикам!

Сейчас Квиллану уже три года, и он рисует людей с третьим глазом во лбу. Когда мы спросили, почему он пририсовывает им третий глаз, Квиллан ответил: "У всех есть третий глаз". Тогда мама спросила его, что же видят третьим глазом, и он пояснил: "Очень-очень много света… белого и серебристого".

Моя дочь очень терпелива, но Квиллан часто испытывает ее на прочность. С ним подчас бывает так трудно, что однажды она совсем уж рассердилась и неожиданно для самой себя уперлась руками в бока, свирепо уставилась на него и заявила: "Ты — не мой начальник!" И это в адрес трехлетнего малыша!

Разве они не чудесны, эти Индиго? И разве не чудо, что вы вдвоем поделились с нами рассказом о них? Наша семья вам бесконечно благодарна! С каким облегчением мы узнали, что наш драгоценный рыжик совершенно нормальный — и очень особенный. Спасибо!

Немалая доля писем в нашем почтовом ящике посвящена историям о детях, которые «вспоминают» о том, что было с ними до этой жизни. Вот несколько рассказов из числа тех, которые нам больше всего понравились.

Когда моей дочери Мише было шесть лет, мы всей семьей переехали в Эквадор. Три месяца спустя Миша сильно заболела — высокая температура и рвота. Я помчалась с ней в отделение скорой помощи, и только там поняла, что теперь за нее отвечают другие. Я — медсестра с двадцатилетним стажем. Я знала, что ей нужно поставить капельницу, чтобы предотвратить обезвоживание. Она весила всего-то килограммов десять, и обезвоживание так обессилило ее, что, когда я везла ее в больницу, Миша висела у меня на руках обмякшая, словно тряпка.

Когда ее положили на носилки, я глянула на это милое бледненькое личико, ужасно перепугалась за ее жизнь и кинулась объяснять, что медсестра вставит ей в руку иголочку, но болеть будет буквально секунду, когда иголку будут вставлять, а потом боль сразу пройдет. Я сказала, что она должна быть храброй девочкой: "Смотри в глаза мамочке — и ничего не бойся".

Так она и сделала. Когда медсестра ушла, я начала рассказывать своей малышке, что тоже была медсестрой и часто делала то же самое другим деткам и взрослым. Я сказала, что им я тоже все объясняла, как и ей, чтобы они не боялись.

Дочка поглядела на меня с глубоким пониманием и кивнула: "Я знаю, мама". Я озадаченно посмотрела на нее и спросила, откуда ей это известно, ведь я делала это задолго до того, как она появилась на свет.

Ее ответ был простым и искренним: "Разве ты не помнишь? Я часто смотрела на тебя, когда ты работала медсестрой. Я смотрела оттуда, с небес, вместе с другими ангелами".

Вчера мой трехлетний сынишка Виктор возился в ванне со своими игрушками, и мы с ним тихонько болтали.

— Виктор, ты уже много рассказывал о том, как жил, когда еще не пришел на землю. А ты помнишь, что было прямо перед тем, как ты родился?

Его взгляд устремился куда-то вдаль, и он ответил:

— Да. Мне предложили прийти на Землю, чтобы помочь. Я, в общем-то, не очень хотел, но все же немножко хотел, и потому пришел сюда. Для этого мне пришлось делать туннель.

— А там было темно или светло? Какой он был, этот туннель? — продолжала я.

— Ой, очень темно! И тесно.

— А ты знаешь, что будет, когда ты опять отсюда уйдешь?

— Да. В туннеле будет очень ярко, и я поднимусь вверх.