Нелегал из Кенигсберга - Николай Черкашин

— Эгей! Эге-гей!

— Чего шумишь? — окликнули его из кустов.

«Ну, наконец-то!» — обрадовался Лунь.

Двое пограничников — в темноте они различались только по росту — повыше и пониже — приближались к нему с разных сторон, оба в плащ-накидках, с выставленными винтовками.

— Не стреляйт! У меня ест важный информатьон для советски командований!

— Никто и не собирается тут стрелять. Давай вперед!

Лунь охотно двинулся вперед. Наряд шел сзади, не спуская с нарушителя глаз. «Повезло ребятам, настоящего нарушителя поймали. Наградят чем-нибудь… Может, даже в отпуск отправят».

Старший наряда подсоединил телефонную трубку к розетке, вмонтированной в пень, и вызвал тревожную группу. Группа ехала минут десять. За это время Лунь изрядно продрог в мокрой одежде — зуб на зуб не попадал. Приехал крытый брезентом «ЗИС-5». На нем куда-то повезли в сопровождении шести красноармейцев с овчаркой. Куда везли, Лунь не видел, но сидел в темноте кузова и глупо улыбался: приятно было слушать родную речь, приятно было вдыхать запах махорки, и эта строгая собака ему тоже была приятна. Чужой среди своих, но все-таки — своих!

Как ни таили пограничники дорогу, но характерных зданий Крепости не утаишь, и Лунь, едва только ему велели вылезать, сразу понял, что привезли его в цитадель, где, по всей вероятности, и располагалась погранзастава. Во всяком случае, какой-то пограничный штаб. Его допрашивал старший лейтенант с большими залысинами на широком лбу. Так же широко были посажены и его недоверчивые, почти неподвижные глаза.

— Кто вы и с какой целью перешли границу?

— Я ест фельдфебель 223-го зенитный полк Уго Швальбе. Перешел Буг, чтобы сказать советский командований, что 20 июнь германский войска начнут война.

— Откуда вам это известно?

— От мой родственник. Это гауптман люфтваффе Герхард фон Опитц. Командер функ-батальон, радиосвязь. Он служит рядом с полевой ставка фюрер.

— И что он вам сообщил?

— Что у фюрера ест решений начать война на востоке. Через два день.

— Откуда ему это известно?

— Он имеет связи с важным люди, — простучал зубами Лунь. Его трясло и от холода, и от всех переживаний. Но тем не менее он чувствовал себя счастливым: сделал то, что обязан был сделать. Он сделал то, к чему его готовили столько лет, и столько лет он шел к этому пику своей тайной работы.

Старший лейтенант записал показания перебежчика в протокол и только потом распорядился, чтобы немца накормили и переодели в сухое. Его отвели в маленькую камеру-изолятор, выдали ватную фуфайку и солдатские шаровары. А чуть позже принесли алюминиевую миску с пшенной кашей и куском жареной трески. И Лунь снова тихо обрадовался и этой знакомой с детства каше — дед называл ее «блондинкой» — и русской солдатской одежде, и тому, что он сейчас на правом берегу Буга… Он прикорнул на откидной полке, но часа через два его разбудили и снова отвели на допрос.

На сей раз его расспрашивал через переводчика черноволосый с проседью майор-пограничник. Он не отрывал глаз от протокола допроса, вчитываясь в каждую строчку, поглаживая порой щеточку ежовских усиков. На пальцах левой руки у него было выколото по букве: «МИША».

— Скажите, что вас заставило пойти на такой поступок? — спросил майор, и лейтенант-переводчик повторил вопрос на очень плохом немецком.

— Я коммунист, — сказал Лунь, и это было чистой правдой. Неважно, что он был не немецким коммунистом, а членом ВКП(б). — Я не голосовал за Гитлера. Я не хочу, чтобы в России ему было так же легко и просто, как в Польше или во Франции.

— У вас остались в Германии жена, дети, семья?

— Да. Осталась жена. Но она не немка.

— Это не имеет значения. Ведь ее репрессируют сразу же, как только узнают, что ее муж — перебежчик. Вы подумали о ее судьбе?

— Я думал о ее судьбе. Я очень люблю свою жену. Но гестапо ничего не успеет узнать и сделать. Война начнется 20 июня, и им уже будет не до обер-фельдфебеля Швальбе, пропавшего где-то без вести. Тем более что мой отпуск окончится только через неделю.

— Вы уверены в этой дате? — Майор расстегнул воротничок и потянулся к графину с водой. В кабинете было душно несмотря на распахнутое окно.

— Я уверен в этой дате, поскольку верю моему родственнику, капитану фон Опитцу. По характеру своей службы он имеет доступ к высокопоставленным лицам.

— Здесь записано, что он командир радиотехнического батальона по обслуживанию аэродрома полевой ставки фюрера. Это так?

— Да. Это так.

— В таком случае это серьезный источник информации. Вы можете назвать его адрес?

— Могу. Он живет в Кёнигсберге. Но служит в районе Растенбурга. Я встретил его на вокзале в Варшаве, и он мне сказал, что Гитлер нападет на СССР 20 июня.

— Вы отдаете себе отчет, что будет, если советское командование поверит вам и приведет войска в полную боевую готовность именно к 20 июня? Это уже повод для начала войны!

— Я понимаю только одно: советское командование должно быть готово к началу военных действий со стороны Германии именно 20 июня.

— Кто вы по должности?

— Старший повар-инструктор зенитной батареи.

— Н-да… А рассуждаете, как хороший оперативник! И я, и мы все должны вам поверить? А чем вы докажите, что это не провокация, господин старший повар-инструктор? — Майор поднял глаза, и они сверкнули, как дульные срезы двух пистолетов, нацеленных в упор.

— Я смогу это доказать только 20 июня.

— Хорошо. Если война начнется в указанный вами срок, я дам вам винтовку. Если же нет, расстреляю вас лично — вот этой рукой как провокатора и агента абвера!

— Я бы предпочел быть расстрелянным, но чтобы война не началась.

Майор впервые усмехнулся за весь допрос:

— Хороший ответ. Я запомню…

Он сорвал листок календаря. На новом листке чернела цифра «19».

Перебежчика увели в изолятор и целый день его не трогали.

Камера-одиночка — лучшее место для раздумий о жизни. Лунь перебирал варианты своих будущих действий, причем делал это машинально, повинуясь профессиональной привычке разрабатывать легенды и выстраивать линию поведения.

Итак, вариант первый: завтра начнется война и ему дадут оружие, и он станет выполнять свой мужской воинский долг под чужим именем, будет уничтожать врага. Возможно, и погибнет под фамилией фельдфебеля-перебежчика Карла Швальбе. Это все же лучше, чем получить пулю в затылок в энкавэдэшном подвальчике. Но скорее всего его отправят в тыл. Насчет винтовки майор сказанул явно для красного словца. Надо знать нравы и обычаи этого ведомства. В лучшем случае его используют как переводчика в лагере военнопленных или диктором в радиоагитмашинах. Но ведь и это тоже борьба.