Россия на краю. Воображаемые географии и постсоветская идентичность - Эдит Клюс

* * *

В мировоззрении Дугина ментальность ярого религиозного фанатика сочетается с темпераментом консервативного утописта. Дугин упивается переосмыслением далекого прошлого, выходящего за рамки научно доказуемой истории, – прошлого, где для него таится смысл существования России. Его русская идентичность привязана к древним мифам, разукрашивающим и искажающим геополитический ландшафт ХХ века, свое видение которого он излагает в своих более «научных» работах. Повторим антинаучное кредо Дугина: «Пора возвращаться в миф. А это означает возврат к волшебной, священной и удивительной стране – Светлой Руси» (МЕ, 604).

Чтобы лучше уяснить религиозный, политический и социальный проект Дугина, который он называет «традиционализмом», и понять его цель – определение архаичной российской идентичности как руководства по прокладыванию пути к будущему России, следует изложить суть дугинского национально-имперского мифа, показать, как он вписывается в мировую географию и историю и какое место занимает в нем Россия. Критический обзор творчества Дугина, в частности книг «Пути Абсолюта» (1989), «Метафизика Благой вести» (1994), «Мистерии Евразии» (1996) и «Проект “Евразия”» (2004), призван описать ценностные образы пространства и времени, обозначить главных героев и наиболее важные функции его мифического сюжета, что позволит более осязаемо изложить его видение России.

Ключевым фактором в размышлениях Дугина об идентичности выступает географическое пространство. В этом он следует примеру нацистских геополитических мыслителей, евразийцев, а также этнолога советской эпохи Л. Гумилева, который предполагал, что идентичность и менталитет определяются географической и метеорологической средой[46]. Русское пространство в трудах Дугина всегда изображается в терминах двух географических регионов: Крайнего Севера и северо-востока Евразии. Его первейшая задача – установить значение севера и особенно Москвы как «священной основы», земли, которая, начиная с доисторического языческого прошлого и вплоть до постсоветского настоящего, служила политическим, экономическим и культурным центром всей Евразии.

В «Мистериях Евразии» Дугин подчеркивает центральное значение географического севера как сакрального источника всех великих народов и цивилизаций. Опираясь на множество древних мифов – греческие, индийские, иранские, – Дугин определяет север как район Евразии к северу от крупных горных цепей, простирающихся с востока на запад, где многие большие народы видят свои мифические истоки. В частности, он утверждает, что в индуизме север (или восток, в зависимости от варианта) является обиталищем бога Индры (МЕ, 587). В греческом мифе северная земля, Гиперборея, – место рождения «солнечного Аполлона» (МЕ, 587). В арийском мифе, принятом нацистской идеологией, Северный полюс – это место зарождения арийской расы (МЕ, 577). Хотя во многих мифологиях север считается источником зла, Дугин настаивает на том, что те, кто инициирован северным царством, открывают для себя рай: «…лишь по мере духовного пути к центру, к полюсу потустороннего, мрак “стражей порога” рассеивался и обнажался пресветлый мир полярного сада, рая» (МЕ, 606). На своих картах Евразии Дугин изображает Русский Север как ту периферию мира, из которой возникнет новый, нерушимый порядок.

Поскольку интернет играет жизненно важную роль в усилиях Дугина по распространению его взглядов, нельзя не упомянуть географический символизм, заключенный в названии его вебсайта http://arctogaia.com. Использование в URL греческих корней, обозначающих «север» и «земля», должно намекать на виртуальный географический север. Баннер на веб-странице информирует нас о том, что мы посещаем «Арктогею, шепот Абсолютной Родины». Здесь можно найти виртуальную библиотеку литературы правого толка, в том числе собственные работы Дугина, его интервью, а также картинную галерею с фотографиями его самого, его семьи и близких сподвижников.

Мы уже упоминали ложно-этимологические отсылки Дугина к сакральной и расово белой природе северных степей и лесов, которые в конечном итоге стали русскими землями. Он ошибочно возводит слово «шведский» к русским прилагательным «светлый, белый, световой» и «святой» (МЕ, 578). Русский корень «рус-», согласно Дугину, родствен германскому «rot» («красный»), а по-русски «красный» также означает «красивый» (МЕ, 578). Таким образом, символический смысл Святой Руси, исходя из построений Дугина, включает как «белое и красное», так и «светлое и прекрасное».

Ощущение времени у Дугина ориентировано на кризис и апокалипсис, на раскрытие нового временного порядка, который он называет грядущим «временем после конца времени». Отчасти опираясь на мантру Ф. Фукуямы 1990-х годов о «конце истории» [Fukuyama 1993], которую Дугин часто повторяет, он выражает уверенность, что человечество находится в «Конце времен», после которого наступит совершенно новый порядок. Он проводит параллель между нашим временем и своей версией апокалиптического менталитета средневековой Московской Руси. С тех времен и по сей день, как гласит его версия, Москва служила укрытием от ереси и вероотступничества остального мира. Во временах Московской Руси Дугин находит истоки самоощущения россиян как избранного народа. Средневековая Московская Русь рассматривалась ее гражданами как «остров спасения», избранный провидением (МБВ, 385). Согласно преданиям, Московская Русь была напрямую связана со Святым Духом и его домостроительством, которое должно было раскрыться в ближайшем будущем (МБВ, 385).

Дугинское чувство времени можно назвать «контрутопическим», противоположным устремленному в будущее футуристическому утопическому ощущению времени [Mannheim 1929: 230]. Его чувства ведут его назад, в глубь истории, что может означать либо древнее, архаичное, «вневременное» прошлое, либо просто прошлое вплоть до последних столетий, эпох европейского Просвещения и Нового времени, которые он полностью отвергает из-за их универсалистского понимания человека. Для Дугина эта глубинная мифология – полезная концептуальная основа, своего рода традиция для грядущего социального и политического развития. В своей картине идеального будущего он видит совпадение «возможности с началом»:

…в Традиции под духовным истоком или началом понимается не действительное прошлое, а прошлое «вневременное», райское, прошлое золотого века, которое фактически никогда не становилось частью действительного прошлого, и поэтому более близко к будущему, нежели к реальному прошлому, а еще точнее, к «вечному настоящему», ко «всем векам», существующим одновременно (ПА, 35; см. также ПЕ, 11).

В дугинском геополитическом мифе имеется три типа героев: первоначальные евразийцы, фашистские и европейские «новые правые» мыслители и его современники-неоевразийцы. Он восхищается теми интеллектуалами, которые, по его мнению, разделяют хотя бы одну из его страстей, будь то евразийский империализм или мифология древнего прошлого. Эти герои воплощают разные аспекты его идеологии традиционализма, проникнутой напористым отрицанием: она антиперсоналистская, антииндивидуалистическая, антиправовая. Традиционализм выступает не за права граждан, а за «права наций», но не уточняет, кто может претендовать на эти права и действовать на их основе, кто принадлежит к нации и кто принимает окончательное решение относительно принадлежности к нации других.

Враги у Дугина – это целые классы людей, с которыми он не согласен: прежде всего евреи и католики, затем западники, которые выступают за гражданские социальные ценности, представительную демократию и просветительский рационализм. В «неоязыческом» мистическом труде «Метафизика Благой вести»