Психодел - Андрей Рубанов

– Какой? – спросил Борис.

Мудвин улыбнулся.

– Автозапчасти.

Борис вскинулся и захохотал; Мила вздрогнула.

– Вот! – провозгласил прекрасный принц, вытирая рот. – У нас всегда так. Если не знаешь, что делать, – делай магазин запчастей!

– Странно, – сказала Мила. – А почему вы не пожаловались?

– Кому?

– Ну... У нас же вроде спорт на подъеме! У Путина, кстати, тоже черный пояс! Сходили бы, в суд обратились...

– Отстань от человека, – перебил Борис и хлопнул Мудвина по плечу. – Брянцев – воин. Он не умеет жаловаться. И, кстати, никогда не говори спортсмену, что у нас в стране спорт на подъеме. Можно в морду получить.

– Но не от меня, – возразил Мудвин.

– А ты у нас вообще не от мира сего, – сказал ему Борис. – Для тебя весь мир – спортзал.

– А для тебя? – спросила Мила.

– А для меня, – Борис некрасиво улыбнулся, – джунгли.

И развернул огромные плечи. Показал, что не ходит по джунглям каким-то шакалом или мелким дикобразом – но мощным удавом скользит. Посмотрел на Милу внимательно, весело, но не так, как она бы хотела, не взглядом любящего удава, но взглядом дикобраза. Спросил:

– А для тебя?

Мила вздохнула, ничего не ответила. Погладила своего удава по голове, встала, ушла в спальню.

То есть вторая комната считалась спальней в прошлой жизни, до того, как воры испоганили дом. Сейчас всё было прибрано, каждая мелочь – на своем месте, однако уют исчез, ощущение покоя не приходило, всё было чужим, почти враждебным, пахло иначе, на ощупь стало холоднее и грубее. Трое суток она мыла и чистила всю квартиру, но прежние чувства не возвращались, гнездо было осквернено.

Воспитанный Мудвин ровно в девять вечера засобирался домой, на прощание наказал почаще расслабляться, Борис вышел к лифту проводить друга, вернулся через полчаса, заметно опьяневший, словно у него, как у забубенного бытового алкоголика, где-то вне квартиры спрятана была бутылка крепкого. Но Мила не стала унижаться, выходить и искать вне квартиры; она ему не мама и не жена, хочет напиться – пусть напьется, нет проблем. Слава богу, в свободной стране живем.

Встал в дверях спальни; смотрел, как она заталкивает в сумку пакет с косметикой. Она молчала, потом не сдержалась, спросила с вызовом:

– Помочь не хочешь?

– Нет. Я думал, ты... ну, как бы... все-таки передумаешь.

– Я весь день собираю вещи, а ты, значит, ходишь кругами и ждешь, когда я передумаю?

Сумка получилась небольшая, взято было только самое необходимое, Мила взвесила в руке – нормально, до машины дотащу. Даже если он не поможет. Он, конечно, поможет, никуда не денется. А если не поможет – ему же хуже.

– Странно, – сказала она. – Я для тебя кто? Истеричная дура? Малолетка? Днем сумку собрала, а вечером – передумала? Очень интересно.

– Но так уже было.

– Было, да. Один раз. Год назад.

– Два, – спокойно поправил Борис.

– Что «два»?

– Два раза.

– Пусть два. Или три. Это было давно. Когда я тут не жила, а только ночевала. А сейчас всё по-другому. Сейчас я решила, что уеду, – и я уеду. Ты меня со всеми не равняй. Я не как все, я особенная. Я сказала – я сделаю.

Она забросила лямку на плечо. Конечно, фен можно было не брать. И коробку с лаками для ногтей.

Борис стоял в дверях, широкий, пьяный.

– Дай пройти, – велела она.

– Не спеши, – тихо сказал прекрасный принц. – Сейчас вместе пойдем. Я тебя отвезу.

– Куда? Зачем? Ты пьяный.

– Забей.

– А ментам попадешься?

– Денег дам.

– Вот как. Значит, квартиру поменять – у тебя денег нет, а от ментов откупаться – деньги есть?..

– Есть, – сказал он. – И на квартиру, и на ментов. И на всё остальное. Были, есть и будут. Просто это блажь.

– Поменять квартиру – это блажь?

– Да. Типичная.

– Это место изгажено. Тут ходил чужой человек. Вор.

– Ну и что? Походил – и ушел. Его уже нет.

– Есть! – крикнула Мила и сильно толкнула Бориса в грудь, но без результата; так можно было пытаться отодвинуть трамвай или трактор. – Отойди! Я не могу тут больше. Он до сих пор тут ходит! Я его вижу! Я его чувствую! Чужой человек трогал мои вещи! Ел мою еду! Искал мои деньги в ящике с моими колготками... А вдруг у него СПИД? Туберкулез?

– Успокойся. СПИД не передается воздушно-капельным...

– К черту! И воздушный, и капельный! Не надо меня успокаивать.

– Кто ж тебя успокоит, если не я?

– Хочешь меня успокоить – скажи, что мы съедем отсюда. Завтра же.

Борис вздохнул.

– Нет, Лю. Мы будем жить здесь. Как будто ничего не случилось. Назло всем.

Она вздохнула, сбросила лямку с плеча, шагнула назад, села на кровать.

– Я не хочу ничего делать «назло». Кому «назло»? Самой себе?

– Тем, кто нас обокрал.

– О боже. Да кто они такие, чтоб я что-то делала им назло?

Борис подошел, сел рядом. Не обнял, но Мила и не хотела его объятий – ей никогда не нравились пьяные объятия.

– Извини, – пробормотала. – Я кричу, я на взводе... Но мне действительно противно тут находиться. Наверное, это пройдет... Потом...

– Пройдет, – примирительно сказал Борис. – Ты девочка, ты впечатлительная. Расстроилась, перенервничала...

– По-моему, ты перенервничал больше. Четвертый день не просыхаешь.

– Ну, я тоже не железный.

Ну и зря, подумала она. В такой момент ты обязан быть железным. Твердым, яростным и веселым. Вот расхохотался бы сейчас и решительно пошел собирать манатки. Два года вместе, имущества не накопили, мебели своей нет, только холодильник и два телевизора, собрались бы за несколько часов, быстро переместились в такую же двухкомнатную, хоть прямо на соседнюю улицу, здесь все дома новые и квартиры одинаковые – эх, гонщик, принц мой хмельной, мальчик любимый, как бы я тогда тебя зауважала!

– Ладно, – сказала она. – Поживу неделю у мамы с папой, потом что-нибудь придумаем. Не обижайся. Хочешь, вместе к моим поедем? Погостим. Они только рады будут.

– Нет, – сказал Борис. – Это мой дом. Я тут привык. А ты... Раз решила – давай. Поезжай. Мы ведь не поссорились?

– Нет, – ответила Мила. – Мы не поссорились. Сегодня старый Новый год, ссориться нельзя.

Он донес сумку до машины, потом счистил сухой невесомый снег с крыши и стекол, а когда она тронулась – помахал ей на прощание по-детски, ладонью, и вдруг этот мирный жест ее разозлил. Маша Монахова сказала бы «пробесил». Квартиру ограбили, всё ценное забрали, женщина шокирована самим фактом вторжения в собственную интимную вселенную, куда нет хода никому, кроме близких и любимых, и решила сбежать к родителям, прийти в себя – а он, самый любимый и близкий, не придумал ничего лучше, кроме как ладошкой помахать на прощание.

Кстати, про Монахову. Ее надо предупредить.

Заодно и выговориться.

– Да! – сразу воскликнула Маша. – Конечно! Ты права, Лю. Всё правильно делаешь. Я бы тоже не смогла жить в ограбленной квартире.

– О боже, – пробормотала Мила. – Дура ты, Монахова. Ничего не понимаешь. Пошла она к черту, эта квартира. При чем тут квартира? Подумаешь, квартиру ограбили.

Монахова молчала несколько мгновений, и на заднем фоне стали слышны звуки взрывов и выстрелов: умный бойфренд Дима опять смотрел очередной американский боевик. Как все рафинированные интеллектуалы, он расслаблялся исключительно посредством продуктов западной поп-культуры; чем примитивнее, тем лучше.

– Поняла, – сказала Маша. – Теперь поняла. Дело не в квартире. Дело в нем.

– А в ком еще? – выдохнула Мила, и от избытка чувств сильно нажала на педаль газа. – Конечно, в нем! Четыре дня молчит, пьет, страдает. Пришлось Мудвина вызывать, чтоб повлиял.

– И что Мудвин? Повлиял?

Мила вздохнула.

– Нет. Наш мальчик в депрессии. Ему тридцать лет, у него неважно идут дела, а кража всё усугубила. Теперь я должна его успокаивать и окружать заботой. Друзей приглашать и вино наливать.

– Ну да, – сразу сказала Маша. – Должна. Разумеется, должна! А как ты хотела? Ты сильнее.

– Слушай, Монахова, ты меня не выводи! Я тебе кто – Синдерелла? Почему я должна быть сильнее?

– Потому что ты баба.

– Я не баба! Я женщина! Причем, заметь, не простая, а умная и красивая. Я умная и красивая женщина, я себе классного мужика отхватила и замуж за него собралась – и вдруг вижу, что он никакой не мужик, а мальчик маленький. У него траур, деньги украли! Давайте, значит, все нарядимся в черное и устроим трагедию.

Монахова хмыкнула.

– Ну, ты тоже, это... Дай ему шанс, наверное. В такой момент нельзя просто сидеть и курить тонкие сигареты. У человека черная полоса, ему нелегко.

– А мне, значит, легко, да?

– А бабе никогда не бывает легко.

Мила остановилась под красным светофором, слева подкатил потертый желтый корпус маршрутного такси, и на девочку Лю с расстояния в полтора метра посмотрел некто ужасный, небритый, нечесаный, в нелепом вязаном малахае, от его дыхания стекло запотело, и он протер рукавом, желая получше рассмотреть бодрую девку в маленьком синеньком автомобильчике – куда, сучка, едет? К мужику? От мужика? Или от одного к другому?