Бог, природа, труд - Анна Бригадере

Аннеле вскоре поняла, что значит их «уходи!». Чибисы хитрят, заманивают ее подальше от своих гнезд, хотят увести в глубь новины. «Увидят они, что я не дам себя обмануть, что ничего плохого им не делаю, и придется им со мною свыкнуться», — думала она и шла себе дальше, а чибисы провожали ее и кричали все жалостливее и громче.

Вечернее небо отражалось в озерке, словно в зеркале. На самом деле не озерко это было, а большая лужа, образовавшаяся в ложбинке. Вся новина была похожа на корыто, а здесь было самое глубокое место.

Над тонкой трубой новой избы в небо поднимался высокий столб дыма. «Иди сюда!» — звал Аннеле.

А куда же еще? Туда и придется бегать. Изо дня в день — ведь там теперь ее дом.

Тесно было в новой избе. Словно тот, кто строил ее, побоялся сделать в огромном пологе новины прореху побольше. Стены из грубо отесанных бревен, проконопаченные мхом, источали смолистый аромат. Оконце, разделенное на четыре клеточки, пропускало свету ни много ни мало, а сколько могло. Все было сделано на скорую руку. За неказистым столом сидели два батрака Лаукмалиса, которые помогли перебраться. Один из них был Микелис Гелзис, теперь он жил в Лаукмалях. Мать нажарила мяса и яиц. Обычное угощенье в Юрьев день. Ели не торопясь, хотя обратный путь предстоял неблизкий. «Успеется. Дом не заяц, в лес не убежит». Так сказал Микелис, как всегда улыбающийся, словоохотливый хоть и до чужих речей жадный.

— Ну, Кришьянис, вот у тебя и земля, вот у тебя и избенка, — сказал он. — Даром что не своя, но надрываться тебе здесь хватит до конца дней твоих. Да что там до конца дней! Пять жизней в нее можно вложить. Эта пустошь на версты тянется!

Отец был задумчив и молчалив. Пригладит волосы, пробормочет что-то себе под нос, не желая вступать в разговор с Микелисом. Беседа не клеилась. Аннеле кажется, что на сей раз Микелис не с того конца начал. Никто его и не поддержал. Мужчины простились.

Далекий лес заалел в лучах заходящего солнца. Микелис взгромоздился на телегу и, отогнув рукой ухо, долго вслушивался в новину.

— Не гляди, что пустыня, и здесь свои войска есть, — произнес он. — Одни залегли, а другие тут как тут! Слышите, ор какой.

Вокруг озерка, где недавно носились испуганные чибисы, квакали лягушки. Полчища лягушек. Тьма-тьмущая. А чуть подальше еще. И дальше. И дальше. От миллионноголосого кваканья вибрировала земля пустоши.

А в Авотах был однажды Юрьев день, когда женщины и девушки с Авотских гор на весь свет весну славили. Когда это было? Где это было? Кажется Аннеле, что сто лет прошло с тех пор, как она в Юрьев день приехала из Калтыней в Авоты. Там соловьи поют, тут чибисы кричат и лягушки квакают.

И унеслась мыслями в Авоты, оббегала все тропинки, осмотрела в саду каждую почку, которой завтра распуститься пора. И засыпая, сама с собой лукавила: не будет всего этого, не будет, проснусь поутру, окажусь снова в Авотах. И каким же сладостным был этот обман! С такими мыслями она и заснула. Мать разбудила Аннеле, когда только-только встало солнышко. Скотину выгонять пора — с собой корма никакого не взяли.

«Да, вот оно, начало», — подумала Аннеле, торопливо натягивая одежду. Руки и ноги послушно делали свое дело, а сердце все еще не верило. Неужто и впрямь настало время, о котором отец говорил в Авотах еще перед пасхой? Неужто в нем, таком неотвратимом, даже щелочки не появится, сквозь которую прошмыгнуть можно на волю?

Не хочет этому сердце верить, не хочет.

Утро знобкое, а мать уж на дворе ждет.

— Ну, все взяла?

У Аннеле ничего не было. А что пастуху надобно?

В сердцах мать схватила Аннеле за руку и завела обратно в избу.

— Не видишь, где вещи твои? Бери-ка накидку! — И подняла со стула тяжелое одеяло. Не одеяло то было, а юбка из грубого сукна, собранная на вздевку. Только не доводилось ей видеть, чтоб мать ее надевала. Видно, для нее делали, чтоб было чем укрыться на выгоне.

Как ее надевают? Натягивают на голову? Как Каминскениха и старая Анюс, когда прикрывались грубой присборенной юбкой, расхаживая под дождем в Авотах?

— Не хочу! Не надо мне такой накидки, как у старых бабок, — отпихивалась Аннеле обеими руками.

Но мать силком натянула на нее юбку.

— Ерунду-то не болтай! Как у старых бабок! Здесь же ни обрыва нет, ни деревца, которые от дождя и ветра укроют. Еще спасибо скажешь, что есть она у тебя. Всякое за день может случиться! Домой-то в полдень гонять не будешь — не лето. Ладно, коли за день утробы свои наполнят. Новина, на сколько глаз хватает, ровно ладонь голая. Вот тебе хворостина, вот корзинка.

— А что в корзинке?

— Вязанье начатое да хлеба горбушка. Обед принесу, если пригонишь поближе к дому. Ну, иди смело. Вначале животина беспокоиться будет, пожирнее траву станет искать. Ты и сама не спи, поглядывай, где лучше. Да там увидишь.

— Ладно, ладно, — отозвалась Аннеле, — а докуда пускать можно?

— Этого и я не знаю! Далеко ль пускать можно? — переспросила она отца, который, сняв рубаху, отесывал толстое бревно возле нового хлева. Блестящий топор сверкал на солнце. Отец выпрямился и показал рукой:

— На полдень пускай до широкой канавы — сама увидишь, на полночь — до такой же канавы, на восход — не дальше дороги, на закат — до редкого соснячка и кустарника, которые к большому лесу подступают. Вот твои границы. Между кустарником и лесом луг, туда скотина рваться будет, но ты смотри в оба, это чужой надел.

— А лес?

— И лес тоже. Туда, гляди, ни шагу.

— Ладно, — произносит Аннеле, а сама с места не двигается. Топор весело взлетает вверх, падает вниз, сверкает на солнце, чернеет в тени. Смолистые щепки отскакивают от бревна. Блестящие капли пота катятся по отцовскому лбу. Мог бы глянуть еще разок, сказать что-нибудь, но нет, больше не смотрит.

— Ты что ж на ходу дремлешь? Гляди, коровы где!

— Да, да, иду, иду!

Большими прыжками нагоняет Аннеле свое стадо. Вот и большая канава, про которую говорил отец. Глубокая, широкая, недавно выкопанная. Кто ж ее копал? Выходит, тут и другие живут?

Нет, следов людей не видно. По ту сторону канавы торчат кустики, везде кочки, ржавая болотная вода. За пограничной дорогой начинаются поля Дакшей. Какой-то мальчик пасет там овец. Чуть поодаль виднеются и сами Дакши — дома за купой деревьев выглядят зажиточно. Вчера мимо них проезжали.

Пастушок подошел к самой дороге. На другой ее обочине — Аннеле. Стоят оба молча, таращатся друг на друга. Мальчик постарше Аннеле, с белыми льняными волосами. Когда они вдоволь насмотрелись друг на друга, мальчишка вытащил из кармана дудочку и принялся играть. Но ничего стоящего из этого не вышло. У Аннеле дудочки не было, и ей ничего другого не оставалось, как смотреть.

Но вот с дудочкой было покончено. Мальчишка вытащил из кармана нож и давай играть с ним: бросал под углом, швырял в воздух, ловил за лезвие. Потом стал показывать, как играть в камушки. Подкидывал по два, по три разом и ловил, да так быстро, что и глазом не успеешь моргнуть. После каждого своего номера он вызывающе смотрел на Аннеле, словно бы спрашивая: «Ну, как? А ты что можешь?»

Все бы это было ничего. Но почему мальчик молчит? Он, что, немой, что ли? Ей и в голову не приходило, что ведь и она молчит. Вдруг он выпалил бранное слово, подхватил лежащий на земле кнут с узелками на конце, взмахнул им устрашающе и хлестнул по ногам большую белую Аннелину овцу, которая перешла через дорогу, несомненно, с дружескими целями, договорившись об этом с дакшскими овцами.

— Эй, глаза где? Я тебе покажу лезть в чужой надел! — И над дорогой еще раз просвистел его длинный хлыст.

Белая овца с громким блеяньем врезалась в свое стадо, и все они, вспугнутые, понеслись по новине.

Аннеле даже в жар бросило. Ах вот он какой, этот мальчишка! Нет уж, с таким играть она не станет!

Странный крик раздался в воздухе. Большие тени пронеслись над головой. Огромные птицы с серыми шелковистыми крыльями опустились в болотистый кустарник за канавой.

Что это за птицы? Стоило подойти к ним поближе, устрашающий клич летел ей навстречу: не подходи!

Стая поднялась в воздух и опустилась чуть дальше.

Все утро, едва не до полудня, девочка пыталась подкрасться к птицам. Куда там! Та, которая сторожила и отпугивала, была бдительней. И каждый раз это была одна и та же птица. Пока остальные старательно щелкали своими длинными клювами в ржавой жиже, она стояла, вытянув голову и зорко наблюдала за непрошенной гостьей. И так, и эдак пыталась девочка подобраться к птицам, но безуспешно. Такого сторожа было не обмануть. Настоящий капрал.

Подошла мать, принесла обед.

— Мама, мама, какие большие птицы!

— Где твоя накидка? — вместо ответа спросила мать. Аннеле схватилась за шею — накидки не было. Повернулась туда, повернулась сюда: нигде не видно.