Наша светлость - Карина Демина

Так, пожалуй, с чаем пора завязывать. Нехорошо, конечно, несовершеннолетних спаивать. Вроде и доза небольшая, но после бессонной ночи да пережитого Тиссе и ложки бы хватило.

Кружку отбираем.

Ведем к кровати. Здоровый сон — лучшее лекарство от всего.

Из платья Тисса выпутывается сама и на кровать забирается без возражений, обнимает подушку и бормочет:

— И… и я сдерживаюсь. Я маме обещала, что буду вести себя достойно. Но если бы вы знали, как мне иногда хочется его ударить… — Она мечтательно зажмурилась.

Мне тоже. Но я никому ничего не обещала, поэтому и сдерживать себя не буду.

Магнус разглядывал клеймо долго. Трогать не стал, за что Урфин был премного ему благодарен.

Болело. От макушки до пяток, и пятки, что характерно, тоже болели. Но клеймо ощущалось особо — дергающая огненная метка. И огонь продолжал вгрызаться в кожу, хотя Урфин знал, что такое невозможно. Хотелось содрать клеймо, неважно — со шкурой, с мясом, хоть бы до смерти, лишь бы насовсем.

Магнус не позволит делать глупости.

— Повезло, что не на лбу. — Шутить не получается.

И рука сама тянется к шее. Не трогать. Забыть. Столько всего забыть получалось, так неужели эту пакость из памяти не выкинуть? Подумаешь, еще один шрам.

— Ерунда.

— Не ерунда. — Магнуса не проведешь. — Ты и сам это знаешь. Себе нельзя врать, мальчик мой.

И еще по голове погладил, отчего вовсе тошно стало.

Не надо его жалеть!

— Я лично его искать буду, — пообещал дядя, руку убирая. — А как найду, то долго говорить станем…

Он мечтательно зажмурился, и от улыбки его, безумной, такой, которую Урфин давненько уже не видел, стало не по себе.

А если сорвется?

Тот, кто напал, — просто идиот. И потому, что напал. И потому, что живым выпустил. Ложная цель, на которую нельзя отвлекаться, как бы ни хотелось. Месть местью, но позже. Да и не нужна Урфину помощь: сам управится.

— Ты не прав, дорогой. Он не тебя обидел. Он семью обидел. Такое не спускают.

Урфин и не собирался спускать. Опыта у него, конечно, поменьше, чем у дяди, и надо как-то упущенное наверстывать, раз уж случай подвернулся.

— И если уж о семье речь, то ты когда решение примешь? — поинтересовался Магнус, разминая пальцы. Суставы похрустывали, именно из-за звука многие считали эту дядину привычку омерзительной.

— Я просто не уверен, что в этом есть смысл…

— Не уверен он. Ломаешься, как девка на сеновале, глядеть тошно. Ладно, Ушедший с тобой. Надумаешь — скажи. А сейчас закрывай глаза и вспоминай.

Вспомнить Урфин был бы рад. Он и пытался. С того самого момента, когда, проснувшись, понял, что с трудом может пошевелиться. Вот только события последних дней перемешались.

Он помнил пожар на складах. И казнь тоже, но как будто случившуюся одновременно с пожаром, хотя разум подсказывал, что между событиями прошло изрядно времени.

Какой-то бордель, явно из дешевых.

И нищего, который тянул руку. Руку помнил особенно четко — темную, с длинными желтыми когтями.

— Глаза закрой. — Дядя сел рядом.

Закрыл. Свет все равно пробивается сквозь веки, отдаваясь чередой обжигающих вспышек в голове.

— Давай с того момента, как очнулся. Подробно так. Как лежал?

— На спине.

— Точно?

— Да.

Был холод, идущий снизу. И чтобы перевернуться на бок, пришлось повозиться.

— Нехарактерная поза. — Голос дяди теперь доносился словно бы издалека. — Синяки у тебя и спереди, и сзади. Значит, когда били, ты лежал на боку. Не морщись. Это тебе за дурость, чтоб в следующий раз задницу прикрывал, когда в дерьмо лезешь. Руки и ноги чистые — защищаться не пытался. В отключке был? Наверное. Тогда потом перевернули. Убедиться, что живой?

И поставить клеймо.

Неужели этот удар по голове был настолько силен? Кожа содрана, но… череп цел. И если так, то Урфин должен был бы продержаться хоть сколько-то.

— Запах. — Из темноты проступила утраченная часть мозаики. — Я очнулся, потому что воняло.

— Чем?

Ответ был очевиден, хотя и странен.

— Нюхательная соль.

В этом Урфин совершенно уверен.

— …и сердце колотилось. Как никогда прежде. Меня вырвало. Там.

Кислый вкус во рту. И подгибающиеся руки. Попытки встать на ноги. Кровь на пальцах. Долгая дорога… такая долгая, что Урфин был почти уверен — не дойдет.

— …за мной кто-то шел. Наверное. Я не уверен. Не было угрозы… просто шел.

Знание сформировалось.

— Присматривал.

Кто и зачем?

— Если не примерещилось, — добавил Урфин, поскольку тем своим ощущениям доверял с весьма большой натяжкой.

— Не примерещилось. — Дядино присутствие воспринималось четко. Урфин, пожалуй, мог бы и выражение лица вообразить до мельчайших подробностей. — Интересно получается…

Он все-таки коснулся шеи, и Урфин заставил себя выдержать прикосновение.

— Спокойно. Если бы тебя не подняли, был бы трупом. Пьяная драка. Ограбление. Одно из тех, которые случаются, когда кто-то лезет не туда, куда надо. Такие расследовать бессмысленно. Они так думают.

Дядя бы не отступил. Уж он-то умеет по следу идти. Неважно, сколько на это уйдет времени и крови.

— Это не Тень. Он умнее. Он бы тебя аккуратней убрал. — Магнус повторял собственные мысли Урфина. — Работорговцы? За «Красотку» и «Золотой берег»? Оттого и клеймо?

— Поставили бы на видном месте. Да и эти меня скорее распяли бы. Или убрали без следов.

В протекторате много шахт, озер и провалов. Море опять же. Камень к ногам, и прощай, будущий лорд-дознаватель. Или как вариант — медленная смерть в корабельном трюме, такая, чтобы хватило сил над ошибками подумать.

Но тогда кто?

И главное, как так получилось, что его настолько чисто взяли?

— Это… личное. — Клеймо на шее самый верный признак того. — И дурное. Личное и дурное…

Робкий стук в дверь оборвал нить мыслей.

— Там… — Гавин глядел исключительно на пол, словно чувствовал за собой вину, хотя он-то был ни при чем. — Ее светлость вас желают видеть.

А ей кто донес-то?

В гостях у Урфина бывать мне не доводилось. И следовало признать, что устроились их сиятельство с комфортом.

Неброско. Уютно. Один камин в полстены чего стоит. А вот растения в каменных кадках полить следовало бы. Интересно, эти кусты ему часом не Кайя приволок? Если так, то заревную… впрочем, одного взгляда на Урфина хватило, чтобы, во-первых, проникнуться жалостью, которая зело мешает воспитательному процессу. Во-вторых, осознать — романтикой в ночных похождениях и не пахло, что было довольно-таки обидно: если уж получать, то за дело. В-третьих, призадуматься — не является ли нынешнее плачевное состояние для их сиятельства нормой. Это какой патологической невезучестью или неуемной жаждой приключений обладать надо, чтобы за последние месяцы столько раз вляпываться?