Чужаки - Владимир Вафин

— Васька, ну как же так? Васька, ну как же так?

Дали мы салют в память о боевом товарище, попрощались с ним и поклялись, что, если будем живы, все вместе придем на его могилу. Сестренку его с мамой найдем. Потом мы еще дней пять шли и вышли на своих. Они нас поначалу за «гитлер-югент» приняли, а как Гришатка матом начал их поливать, перестали стрелять.

— Пацаны, русские, наши!

— Да, русские мы, ош твою через тудрит да в зад, глаза обморозили вояки, — не унимался Гришатка.

Нас отмыли, накормили, одели в солдатское. Оружие, конечно, отобрали. Просились мы с ними, да куда там, не взяли: «Вы, — говорят, — свое отвоевали, мы теперь фрицам за вас покажем, ош твою».

Посадили нас в машину и на восток — домой, а там поездом. Пожили в детприемнике, воспитатели как увидели у нас номера на руках, заохали, кормили нас получше. После — кого куда. За Ванюшкой мать приехала. Тимку отец-летчик забрал, Леньку с Семкой — в детдом, Гришатку в суворовское — он песни хорошо пел. Мишку на Урал повезли, а меня вот — домой. Тут я мать и нашел. После войны нашел я и маму Василя с сестренкой, живы оказались. Как мне ни трудно было, рассказал я им, как погиб Василь — наш друг.

— Вот так-то, Никита! Ты вот что, надежду не теряй, все образуется, тезка. — Он поднялся, посмотрел в окно.

За окном рассветало. Занималось утро.

— Однако утро уже, да и автобусы вроде пошли, пора вам!

— А к Василию вы потом ездили? — спросил его Никита

— Да, встретились мы: Тимур, Ванька, Семка и Ленька. Только Мишку мы не дождались, сгинул он в лагерях, только уже среди наших. И Гришатку мы не увидели. Погиб от взрыва, когда бомбу доставал. Нашли мы ту могилку и не узнали ее. Ухоженная, цветы живые.

Мы поначалу растерялись. Подошел к нам немец, представился. Паулем зовут. Тут-то мы и сообразили. Запомнил, выходит, своего спасителя. У могилы Василия мы с ним по-русски помянули друзей своих, чье детство выпало на войну. Вот так-то вот. Ну что, прощаться будем?!

Нам было грустно расставаться с этим удивительным человеком. За эти часы как-то породнились.

— Будете в наших краях — заезжайте, — сказал мне на прощанье старшина.

Стали прощаться. Пожимая руку Никите, он вдруг задержал ее в своей ладони и, указав на татуировку, сказал:

— Зря ты это, паренек, дурная это память. Моя-то со мною до конца, — и он показал руку, на которой синели цифры. — В добрый путь!

Зазвонил телефон, он поднял трубку: начинался новый день милицейских буден, а мы поспешили к автобусу.

— Вы потом не заезжали к нему? — спросил Никита.

— Эх, жизнь наша! Бежим и не замечаем, как пробегаем мимо чьей-то судьбы, таких-то вот людей, мимо чего-то дорогого и близкого. Теряем родных, близких, друзей. Так недолго и себя потерять. Не по-людски это! Озлобились в своем безверии, сидим в своей скорлупе, лишь бы выжить. Не жизнь получается, а борьба за выживание. Сквозь злобу ничего не видим. Ох, как бы потом не обожгло совесть! Стыдно ведь! Если бы ты знал, Никита, как меня жжет внутри! Стыдно, стыдно, Никита.

— Ну, мне пора, — встрепенулся парень, — через полчаса отправка. А хорошо, что я зашел к вам: на душе так хорошо стало, полегчало вроде.

Он протянул мне руку. Я присмотрелся. Там, где была татуировка, остались рубцы на розоватой коже.

— Ты хоть напиши, Никита, — попросил я.

— Извините, но я не люблю писать. Лучше вот так поговорить, — оправдался он.

— Ну, тогда держись! — пожелал я.

— Чего-чего, а драться за себя на запретках, вроде этого приемника, научили так, что отобьемся и пробьемся.

Мы попрощались у ворот. Я стоял у окна и сквозь решетку смотрел, как Никита скорым шагом шел по заснеженной улице. Вот он остановился и помахал мне рукой.

Его ждали новые испытания. Выдержит? Такие вот парни, как Никита, выдержат. Как тогда, во время войны, выдержал Никита старший.

Цыганка

Первая группа детприемника возвращалась с прогулки. Среди стриженых пацанов я заметил невысокого роста девочку, в длинном зеленом платье и изношенной куртке. Поднимаясь по лестнице, мы случайно встретились взглядами. Грустные карие глаза словно изучали меня.

— А что за девчонка на первой группе? — спросил я воспитателя.

— Ранкова. Хитрая маленькая воришка. Тянула из карманов кошельки и брала не по мелочам, а сотнями. Ты что, ее не помнишь? Она же была на второй группе, как бродяжка. Последний раз ее привезли из Торгового центра. В кармане у нее лежали ворованные шестьсот рублей.

Вечером, передавая смену, я взял ее на уборку.

Вымыв полы, она села на банкетку, сложив свои маленькие ручки на коленях. Я чувствовал, что ей не хочется идти в группу.

— Света, а тебя за что привезли? — осторожно спросил ее.

Она молчала, опустив голову.

«Нет, сейчас она ничего не скажет», — подумал я и решил отложить разговор.

На следующий день полистал ее пухлое двухгодичное дело. Света доставлялась в приемник шестнадцать раз. Первый раз ее привезли с вокзала. Всхлипывая, она лгала, что потеряла мать, а мать, больная остеохондрозом, в это время лежала дома. Через три дня ее увезли домой. После этого дежурные детприемника зачастили в 104-й дом в городе Миассе, передавая ее матери. Но дома она не задерживалась. Утром в школьной форме и с учебниками садилась на проходящий поезд. Через несколько дней «путешественница» вновь попадала в приемник.

— Мама избивает Бьет меня и кричит: «Чтоб ты сдохла!», — плача рассказывала она воспитателю, а на вопрос: «Откуда у тебя деньги?» — как бы отключалась.

Света уже чувствовала себя своей в группе, свободно общалась с воспитанниками. Ей нравилось возиться с Ванюшкой, пятилетним мальчишкой. Ванюшка притягивал к себе многих. Это был славный мальчуган, с копной соломенных волос, выразительными голубыми глазами, симпатичными ямочками на щеках. Он был ласковый и тянулся ко всем. В приемник его привезли милиционеры. Они нашли Ванюшку ночью одного на конечной остановке троллейбуса, и он не мог объяснить, как оказался там. Света прониклась к нему любовью. За ручку водила его обедать, а по вечерам укладывала спать. Так же она подружилась с тремя девочками: Сашей, Женей и Машей. Этих девочек привезли в приемник голодными, грязными, больными. Их бросила мать, которая вела разгульный образ жизни. Дети для нее были лишь помехой. И когда она поняла, что у нее должен родиться еще один, ненужный ей ребенок, решила избавиться от него, сделав криминальный аборт. После этого она попала в больницу. Три девочки остались одни. Голодные, они останавливали во дворе соседей, возвращавшихся с продуктами и покупками из магазина, и, заглядывая в сумки, спрашивали: «Дядя, а что ты нам принес?». Так эти девочки оказались в приемнике. Когда мамаша выписалась из больницы, ее разыскали и привезли в приемник. Но она отказалась от детей. Когда ее предупредили, что лишат материнства, она спокойно ответила: «Ну и лишайте». Отказалась от детей женщина, которой было чуть больше двадцати лет. И девочки остались в приемнике, где их готовили для отправки в детдом.

Свете не хотелось расставаться с сестрами, когда ее вновь повезли домой. И, может быть, поэтому через пять дней она вновь числилась воспитанницей в группе.

«Да что такое, ведь недавно ее увезли, чего ей дома не сидится?» — возмущались сотрудники. Сделали запрос в Миасс и получили ответ: «Мать пьет, имея троих детей, обстановка неблагоприятная, жилищные условия плохие. Решается вопрос о направлении Райковой в спецшколу для трудновоспитуемых за совершение краж». Пока в Миассе решался этот вопрос, ее то задерживали с украденными деньгами, то привозили из аэропорта. Как-то ночью даже привезли из другого приемника. Потом будут приемники Нижнего Тагила, Сызрани, в которых ее охарактеризуют как беспокойную, лживую, неуравновешенную, неравнодушную к мальчикам девицу. В Миассе, видимо, надоело отписываться, и Свету направили в приемник на тридцать суток — пусть посидит взаперти.

Света знала, что рано или поздно придется отвечать за кражи кошельков в детских садах, универмагах, автобусах, но не думала, что это случится так скоро.

Вечером ее привели в первую группу. Она вошла в спальню, где уже готовились ко сну три девочки. Они с презрением оглядели маленькую Свету и о чем-то зашептались, после чего сказали ей, чтобы она сходила в туалет и через пять минут вернулась. Когда она вошла в спальню, при тусклом свете ночной лампы увидела расстеленное на полу полотенце, а так как она все же привыкла к порядку, подняла его. В ту же ночь девочки побили ее, сказав, что она стала «шошкой», подняв это полотенце, мол, они ее проверяли.

Первую ночь она беззвучно проплакала в подушку, а утром смирилась и тихо присела на лавку в игровой. С шумом, матерясь, туда входили пацаны и удивленно смотрели на нее. Она сидела, низко опустив голову. Так начались первые дни ее жизни в группе, среди воспитанников, отмеченных печатью детской преступности. Девочки заставляли ее мыть полы, стирать, а в столовой забирали еду из ее порции. И голод толкнул Свету украсть кружочек колбасы, за что она была жестоко избита поваром. Вскоре девочек увезли в спецучилище, и Света облегченно вздохнула, оставаясь одна с мальчишками в группе.